Большие люди

Он сидит и смотрит, как она готовит ему завтрак. Его женщина готовит ему завтрак. Его. Та, которую он сделал сегодня ночью своей. Та, которая сама отдалась ему. Его женщина. Они вдвоем здесь, только они и то, что произошло между ними. За окном совсем разгулялся снежный буран, а на просторной светлой кухне самая лучшая на свете женщина, ЕГО женщина готовит ему завтрак. И почему-то именно от этого хорошо так, что кружится голова.

А после завтрака он ее снова увлек на второй этаж. И снова... Третий раз за одни сутки... Будто помолодел на десять лет, и не тридцать пять ему, а двадцать с небольшим. Но именно так он себя с ней и чувствовал. Молодым, беззаботным и очень-очень счастливым.

_______________

Воспоминания о том, что было воскресным утром, заставило ее щеки вспыхнуть. И ладно бы еще ночью, а то ведь светло же совсем было. А он... А потом Люся решила, что он... что ему виднее... нет, не так! Что он старше, опытнее и поэтому — лучше знает, что правильно, а что — нет. И если он решил... а она... а ей было хорошо так, как никогда в жизни! Но лучше сейчас об этом не думать. Лучше про завтрак.

Так приятно было готовить ему завтрак. Необъяснимо, но вот просто до мурашек отчего-то приятно. И спиной взгляд его чувствовала. А потом — не только взгляд. Его грудь прижалась к ее спине, горячие твердые ладони пробрались под свитер, мгновенно нашли то, чем себя наполнить. И колючая щека трется о ее гладкую.

— Гриша! — в попытке его образумить, у нее тут омлет сейчас пригорать начнет! — Прекрати меня тискать! Постоянно руки распускаешь!

— Невозможно, — хрипло ей на ухо. — Невозможно тебя не тискать постоянно. Оно же так и просится... — чуть сжимая ладони, — чтобы... хм...

По телу проходит озноб, и она беспомощно откидывает голову ему на плечо. А Гриша со вздохом убирает руки.

— Так, давай меня кормить. Я голодный просто смертельно. Во всех смыслах.

_______________

Поесть все-таки надо. Не хочется, но надо. Есть еще пятнадцать минут, она успеет попить чаю с ватрушкой. И Люся идет в комнатку, где они чаевничают.

— Люсенька, да ты никак личную жизнь устроила? — Тамара Витальевна составляет ей компанию.

Людмила лишь неопределенно пожимает плечами. Как-то нет сильного желания обсуждать свою личную жизнь с кем бы то ни было, а уж тем более, с коллегой по работе.

— Не скроешь, Люда, глаза вон так и светятся. И улыбаешься постоянно, — не унимается Тамара Витальевна. — Что, нашла мужика?

Не отстанет ведь, пока ей хоть что-то не скажешь. А уходить уже невежливо.

— Нашла.

— Путный?

Смешной вопрос. Путный ли Гриша? Он самый лучший. Но объяснять это Тамаре Витальевне она не собирается. Поэтому отвечает уклончиво:

— Вроде бы.

— Лет сколько?

Не отстанет просто так. А ей вдруг внезапно хочется поговорить о нем. Хотя бы так.

— Тридцать пять.

— Не мальчик, — усмехается коллега. — Женатый?

— Нет.

— Разведенный?

— Тоже нет.

— Да прямо чудеса какие-то! В тридцать пять лет — и ни разу женат не был? Пьет, поди? Или с мамочкой живет?

— Живет с братом. Не пьет, — Люсе становится даже забавно: до чего дойдет в своей зависти Тамара Витальевна.

— А крылышек и нимба нет?

— Не заметила, — Люда улыбается.

— Ох, Люся, Люся... Поверь моему опыту — не бывает такого. Чтобы мужик в тридцать пять лет, непьющий, да не женатый, да еще и без придури... Что-то с ним не так, поверь мне! Или бить начнет, или еще какая пакость. Вон, у моей соседки дочь тоже нашла себе, вроде твоего, с виду приличный мужик, а потом оказалось... — Тамара Витальевна спотыкается на полуслове, глядя удивленно куда-то за спину Люси. А в спину тянет сквозняком. Люда поворачивается. Он.

— Здравствуйте, — Григорий подчеркнуто вежлив.

Люся вскакивает с места, чуть не опрокинув чашку с чаем. Слова все куда-то исчезают из головы, и она просто молча смотрит на него. Господи, оказывается, она успела по нему соскучиться!

— Вы нас не оставите ненадолго? Пожалуйста, — просьба обращена к Тамаре Витальевне и высказана хоть и вежливо, но тоном человека, который привык, что все его просьбы выполняются. И Тамара Витальевна не исключение.

— Да-да, конечно, — торопливо вставая из-за стола, а потом боком протискиваясь в дверь и аккуратно закрывая ее собой. И они остаются одни.

Он делает шаг, потом другой. Встает напротив, рядом. Взгляд его будто ощупывает ее лицо, а потом...

— Нет, — он со вздохом отступает на шаг назад.

— Что — "нет"? — она наконец-то может говорить.

— Не буду я вас целовать, Людмила Михайловна. Иначе не остановлюсь, а я не за этим приехал.

— А зачем?

— Ох, Люсь, да тут у меня засада просто... — Григорий запускает ладонь в свои волосы.

— Что случилось?!

— Плохого — ничего. Тут такое дело... Гости к нам приехали московские. Инвесторы... потенциальные. Ты же знаешь, что мы вляпались по горло?

— Знаю.

— Ну вот, — вздыхает. — И сейчас начнется. Да оно уже началось, собственно. Я вырвался ненадолго, вот по дороге в гостиницу. Сейчас заберем их, по объектам немножко провезем, потом обедать, потом в офис. И это только начало, ты понимаешь?

Нельзя сказать, что она все точно понимает, но кивает. А Гриша продолжает:

— На несколько дней вся эта кутерьма, наверное. Они все хотят посмотреть: и активы наши, и недвижимость, запасы складские. И документы, отчеты... Так их еще и развлекать надо будет по вечерам, так уж водится. Я просто вот не знаю, когда я...

— Гриш, я все понимаю, — теперь она действительно понимает, зачем он приехал. — Это очень важно, я понимаю. Ты мог бы и не приезжать, просто бы позвонил.

— А я хотел приехать, может быть, — буркнул мрачно. — И ничего ты не понимаешь, Лютик... Я не хочу, чтобы ты думала, что я... что я тебя избегаю... после... хм... или еще какую-нибудь ерунду. Вы, девушки, это можете. Просто тут все так совпало, что я... Я, наверное, буду ближайшие дни занят очень... очень плотно. И вряд ли смогу вырваться. Понимаешь?

— Да, — кивает она. — Правда, все нормально, Гриш. Делай то, что должен.

— Глупости придумывать не будешь? — смотрит на нее настороженно.

— Не буду.

— Ладно. Тогда я поехал, — взгляд на часы на запястье. — И так уже опаздываю. До встречи, Лютик.

Резко оборачивается и вправду уходит. Но только до двери. А там останавливается.

— Черт. Черт. Черт! Не могу!

И, повернувшись и преодолев расстояние между ними в пару шагов, целует ее. А она сама прижимается к нему, вцепившись в ворот его темно-серого пальто.

— Блин, Люська! — чуть позже, губами ей в висок. — Это все твой проклятый белый халат.

— А он-то тут причем? — шепотом ему в шарф.

— Нездоровые ассоциации как результат просмотра немецких документальных фильмов, — со смешком.

Она сначала не понимает, о чем он, а потом стукает его по плечу.

— Гришка! Ты что такое говоришь?! Ужас какой! Я, вообще-то, с детьми тут работаю!

— И слава Богу, — выдыхает он ей в ухо. — Люсь, пни меня, а? Мне уже не просто бежать — лететь надо. А я сам не уйду, чувствую.

— Езжай, Гришенька, — она привстает на цыпочки и целует его в лоб. — Езжай. Все хорошо.

Так безумно раздражавшее в Ларисином исполнении "Гришенька", сказанной Люсей, заставляет внезапно сжаться сердце. Словно нечаянная ласка. Нет, уходить надо, срочно просто.

— Люсь, я как смогу — позвоню.

— Договорились.

_______________

Все-таки хорошо, что он приехал. Во-первых, совершенно заткнулась Тамара Витальевна. Хотя нет, во-первых не это. А то, что она просто была ужасно рада его видеть. И не только... видеть. А во-вторых, в свете последующих дней без него... О, Люся себя хорошо знала. Уж она бы напридумывала, Гриша прав. Накрутила бы себя так, по-своему интерпретируя его молчание, отсутствие его самого и даже звонков от него, что мало бы никому не показалось. В первую очередь, ей самой. А так — просто ждала. Хотя ждать было непросто. Ужасно хотелось позвонить ему, хотя бы голос услышать. Люся с трудом себе представляла, чем он там конкретно занят. Но было четкое ощущение, что она со своим звонком может быть очень, ну вот совершенно некстати. Поэтому терпела. Он же сказал: как смогу, позвоню. Значит — позвонит.

И он позвонил как раз в обеденный перерыв в четверг. Голос очень усталый, несмотря на то, что бодрится.

— Лютик, как ты?

— Да я-то нормально, как обычно. А ты, судя по голосу, на последнем издыхании?

— Ооох... Когда я умру от цирроза печени, запомни меня молодым и красивым.

— Да? А я тебя таким видела? — она пытается шутить, но собеседник, похоже, даже чувство юмора пропил.

— И ты туда же? — драматическим шепотом.

— Что, все так плохо? — ей уже вправду не смешно.

— Улетаю сегодня вечером в Москву, — со вздохом. — Нам дали предварительное добро. Но большие боссы хотят лицезреть наши рожи а-ля натюрель. Да и в головные управления пары банков наведаться надо, Гошка договорился о встречах. Так что...

— Я очень рада, что у вас все получилось.

— Да пока еще не получилось. Но мы надеемся, что выгорит дело. Гошка говорит, что надо ковать железо, не отходя от кассы. И он прав. Поэтому... мне надо лететь. Понимаешь?

— Конечно. Это же то, чего вы добивались. Я понимаю, как это важно.

Надо что-то ей сказать, как-то объяснить. Но у него после нескольких дней непрерывного общения со столичными гостями язык почти не ворочается. А ведь это еще не конец, там еще в Москве второй раунд переговоров предстоит, уже совсем с другими людьми, на совсем ином уровне. Остается только надеяться, что она его поймет. Так, почти без слов.

— Не сердишься?

— Господи, Гриша, да на что?

Он сам не может объяснить, но вот чувство же вины есть откуда-то внутри?

— Лютик, а ты... ждать меня будешь?

Ответом ему смешок.

— Григорий Сергеевич, прекрати раскручивать трагедию. Куда я денусь? Уезжай, улаживай дела. Гриша, ну что ты как маленький?

— Я не маленький. Я задолбанный вусмерть.

Вот, правда, жалко его. Но как сказать, чтобы не обидеть?

— Гриш, если я что-то могу сделать...

— Да нет. Я сам. Ладно, Люсь, пойду. Собраться еще надо...

— Удачи, Гриш.

Небольшое молчание, а потом он все-таки спрашивает:

— Скучать будешь?

— Мне скучать некогда.

— Врешь ведь...

— Вру, — соглашается Люся. — По тебе — буду. А ты... ты будешь скучать по мне?

— А я уже.

____________

И ведь скучал же, не обманывал. Его всегда женщины после близости утомляли. Он делался равнодушным на какое-то время, до следующего раза. И все эти разговорчики, сюсюканье и прочее страшно раздражало.

Люси же ему не хватало. Первую ночь в гостинице спал плохо, перелеты ему всегда скверно давались. И когда проснулся ночью, в незнакомой постели, от того, что пытается нащупать ее, сам себе удивился. Одну ночь вместе провели, когда привыкнуть успел, казалось бы? А вот поди ж ты. Тело лучше знало, что ему надо. А надо ему было, чтобы она оказалась тут, рядом. Чтобы обнять теплое и мягкое женское тело, уткнуться лицом в шелковые, пахнущие цитрусами волосы. И можно уже ничего не делать. И так было бы невозможно хорошо.

Но вместо этого обнимать ему пришлось холодную подушку.

______________

— Людмила Михайловна?

Люся оборачивается, не дойдя пары метров до машины, припаркованной во дворе "Фламинго". Ее окликает незнакомая ей женщина.

— Да, это я.

— Можно вас... на минуточку?

Люся демонстративно смотрит на часы. Время не то, чтобы поджимает, но и не способствует длительным беседам с неизвестными.

— Ну, если только на минуточку, — Люда делает несколько шагов в сторону незнакомки. — Слушаю вас.

Но окликнувшая ее дама не торопится начать разговор. Стоит и в упор разглядывает Люсю. А что остается делать Людмиле? Она в ответ так же демонстративно разглядывает женщину. Высокая, почти одного роста с ней. Лицо худощавое. Льдистые глаза, острые скулы, тонкие, тронутые алым губы. От нее остается ощущение чего-то колющего и даже опасного, которое не смягчает уютная, шикарная, до пола шуба из норки-крестовки. Нет, эта женщина Людмиле не знакома. Но почему-то уже не нравится.

— Простите, но не могли бы вы уже сказать, что хотели? Я не совсем располагаю свободным временем...

Дама в норковой шубе усмехается, как-то так... нехорошо.

— Такая деловая, надо же... И как же ты успела при такой занятости чужого мужика увести?

Слова очень внезапны, но Люся почему-то сразу, моментально понимает, о ком речь. Спасибо надо Тамаре Витальевне сказать, не иначе, за ее параноидальное "с ним что-то не так". Но показывать этого она не собирается, и вообще — как-то вдруг неожиданно внутренне собирается вся.

— Простите?

— Не прощу. Нет такому прощения.

— Я вас не совсем понимаю.

— Все ты понимаешь, — дама снова усмехается. — Залезла ты в постель к моему Григорию, что тут непонятного? Меня зовут Лариса. Лариса Юрьевна. Полагаю, мое имя ничего тебе не говорит? Неужели Гришенька не рассказал? Ай-ай-ай, какой забывчивый. Но это на него так похоже.

Страшно. Страшно от того, что это может оказаться правдой. Что вот эта женщина что-то значит для него. А сама Люся просто... ну, просто так, для развлечения. Для разнообразия. Но отчего-то вспоминаются его слова про наездницу там, у пруда. И то, что он сказал потом — о том, что один. Не случайно он это сказал. И не врал. Он не мог ей соврать о таком... важном. И вдруг, уверенно:

— Вы не жена ему.

— Верно, — соглашается эта Лариса Юрьевна, невольно поморщившись. — Но пять лет прожили бок о бок, душа в душу. Это, по-твоему, не считается? Дочь моя его отцом называет. А ты... Считай, из семьи мужика увела. Не стыдно в глаза смотреть?

Вот что-что, а удар держать ее жизнь учила. Не всегда это у Люси получалось, но навыки есть. Не прогибаться под давлением, под оскорблениями, держать спину и улыбаться. Даже когда больно. Да и потом... Гораздо хуже было бы, если бы эта Лариса сказала: "наша дочь". Вот это было бы очень тяжело пережить. Что у него есть дочь. И что он о ней Люсе не сказал. А так... И вообще, почему-то, несмотря ни на что, есть ощущение, что этот разговор для ее собеседницы — жест отчаяния, что ли...

— Послушайте, Лариса... Юрьевна. Если у вас есть какие-то претензии к Григорию, так вы ему их и выскажите. Я не понимаю, зачем вы говорите все это мне.

— Ах, вон как мы запели... — собеседница суживает глаза и поджимает и без того тонкие губы. — Что, даже сражаться за него не будешь?

— Не буду, — качает головой Люся. — Во-первых, решать все равно Григорию. А во-вторых, — в ней вдруг поднимает голову гордость, и Людмила смотрит прямо в глаза своей визави. — Я не буду за него сражаться, потому что я уже выиграла. Он мой.

Фраза бьет по Ларисе сильнее, чем она может позволить себе показать. "Он мой". Она не могла сказать такого за все годы. Даже не вслух, про себя. Жизнь приучила ее смотреть на вещи реально, не обманывать себя. Лариса всегда чувствовала дистанцию, которую он выдерживал, ту границу, за которую ей выход был запрещен. Она надеялась, конечно, что рано или поздно... Но, похоже, поздно. Злость просто захлестывает.