Судьба в наследство

Но его преосвященство, как бы не замечая выкриков старшего викария, продолжал:

— На все время судебного дела на вас накладывается отстранение от должностных обязанностей. Пока судья от Ордена Ответственных не прибыл к месту проведения процесса, я как старший из присутствующих священнослужителей по Церковному Праву, дабы не затягивать время разбирательства, проведу с вами беседу, содержание которой обязуюсь передать прибывшему судебному исполнителю. Свидетелями при этом будут братья-сопровождающие Дитварт и Жерар, в качестве писца брат Боклерк и в роле судебного обвинителя — первый достойный доверия Ордена Святого Варфоломея Карающего епископ Констанс.

— Это безмерная наглость! Меня, легата города, обличенного полномочной властью...

— Во имя Веры и Господа нашего обязываю говорить истинную правду, аки перед судом Божьим, поскольку сам Всевышний возложил заботу о Церкви на плечи Папы и сделал неограниченным владыкою Ее, так и я старший священнослужитель выполняю Его волю и привожу к присяге раба Божьего Адельма. После этих слов вышеназванный обязуется отвечать правдиво, поскольку речи его будут занесены в протокол беседы и станут считаться фактами, учитываемыми при вынесении судебного решения.

— Вы мерзавец, воспользовавшийся беспомощным положением моего ордена! — несмотря на напускную браваду, и попыткой за громкими выкриками скрыть страх, голос викария начал подрагивать; Констанс вел делопроизводство с уверенностью опытного законника.

— Для обвинения и подтверждения вашей вины достаточно одного из троякого доказательства. Первое — очевидность поступка, второе — закономерные доказательства свидетелей, третье — личное признание вины. После этого вашу судьбу будет решать Церковный Суд, или если до момента вынесения решения будет снят сан, вы будете преданы светской власти для вынесения ею решения.

— Вам просто так не сойдет с рук, — уже гораздо тише добавил Адельм; к концу речи епископа его напор стих окончательно.

— При приведении к присяге и объяснении, каким образом будет рассматриваться его дело, обвиняемый троекратно угрожал исполняющему обязанность судебного обвинителя, — не меняя интонации, так же бесстрастно произнес Констанс. — Прошу занести это в протокол и пометить, что если далее обвиняемый продолжит поносить ведущего с ним беседу, а так же присутствующих при оной с ним лиц, принять это как одно из доказательств его виновности.

Викарий побледнел, силясь сровняться цветом лица с власяницей, а серостью закушенных губ — с каменными стенами. Теперь он окончательно поверил, что его преосвященство не шутит, и мгновенно задавил в себе новый вопль протеста, опасаясь навредить себе еще сильнее.

Констанс же, чуть приподняв бровь, подождал — не скажет ли что обескураженный словами викарий и, спрятав довольную улыбку за коротким покашливанием, возобновил речь:

— Поскольку была возможность подозревать, что обвиняемый мог скрыться бегством, его заключили в темницу. А в доме был произведен тщательнейший обыск, в результате которого были обнаружены два тайника с кошелями, в которых лежало по четыреста и триста пятьдесят монет золотом соответственно, и еще один со шкатулкой с самоцветными каменьями, оцененными стоимостью на восемьсот монет золотом и тридцатью серебром. Признаете ли вы обвиняемый эти ценности своими, если нет, то каким образом они могли попасть к вам?

Чтобы как-то справиться с потрясением, в которое повергли слова епископа, Адельм принялся глубоко дышать. До сего момента он считал, что обнаружить все его тайники очень сложно, но даже если их и найдут, то его непосредственный начальник епископ-суффраган которому он подчинялся, с помощью тех же денег поможет выкрутиться из любой неприятности. На деле это оказалось совершенно не так.

Путаясь в словах, викарий довольно нервно начал оправдываться:

— Эти средства были получены мной от благочестивых прихожан... И я... Я собирался передать их в ведение своего диоцеза, когда в город прибыл бы епископ-суффраган, которому я подотчетен.

— По показанию вашего помощника эти средства находятся у вас довольно давно...

— Я не решался передать их с простым нарочным, опасаясь нападения по дороге, — тут же перебил Констанса викарий, пытаясь отвертеться. — Лишь когда смог бы прибыть его преосвященство епископ-суффраган Цилезарий с достаточной охраной я передал бы средства прихожан без опасения.

Епископ подождал, пока секретарь запишет ответ, а потом с совершенно бесстрастным видом озвучил очередной факт:

— По свидетельству вашего помощника и секретаря брата Каэрдина вышеперечисленные суммы находились у вас на момент визита епископа-суффрагана Цилезария в прошлом году, и остались после его отъезда.

— Это навет и клевета, — еще более неудачно попытался отпереться от денег Адельм.

— Брат Каэрдин в основном проходит по делу свидетелем, — вставил свое слово Боклерк, отрываясь от записей. — Ему нет смысла произносить заведомую ложь.

Викарий побледнел еще больше, хотя дальше, казалось, было уже некуда. Губы его затряслись, он попытался что-то сказать в свою защиту, но видимо ничего путного ему на ум не приходило. Он начал нервно коситься на 'молитвенный стул', при этом неловко переминаться с ноги на ногу, словно его уже собрались усаживать на длинные шипы.

Епископ же, как будто не замечая опасливых взглядов Адельма, продиктовал старательно строчащему вслед за ним Боклерку:

— Находясь под присягой, обвиняемый отрицает правдивые показания лиц находящихся у него в услужении и своих помощников. Так и запиши. Так же следует указать в протоколе, что наличие в доме у обвиняемого не обоснованных им больших сумм денег, говорит о нарушении им обета о нестяжательстве, а так же нарушении девятой Божьей заповеди о ложном свидетельстве на ближнего.

Викарий охнул, схватился за сердце, но, понимая, что никто не поможет, не позволит передохнуть и прийти в себя, кое-как удержался на ногах.

Констанс продолжил допрос:

— Признается ли вами попущение и отклонение от канонов Веры, которое выразилось в существовании во вверенном вам городе богомерзких заведений именуемыми блудными домами?

Откашлявшись Адельм начал отвечать, а то с его преосвященства сталось бы записать, что он упирается в своих показаниях.

— Звенич является городом с вольностями, что накладывало ограничения на мои полномочия, — теперь он старался подбирать слова так, чтобы епископу и суду не за что было зацепиться. — Я всеми силами пытался оградить паству от тлетворного влияния блуда, но вольности, дарованные прежним правителем Винета Гюставом II, не позволяли мне в полной мере искоренить сбивающие с пути истинного непристойные заведения.

— И именно поэтому вы принимали крупные суммы от содержателей некоторых? — с долей ехидства уточнил Констанс. — Согласно показаниям ваших слуг и помощника — брата Каэрдина, вы неоднократно принимали у себя в доме некого Обена Криворукого и Ёзефа Злоканту, которые в присутствии вашего секретаря передавали вам деньги. Вы это отрицаете?

— О Святой Господь и Дилурий Заступник! — вскричал Адельм, резко падая на колени перед епископом, заставляя тем самым братьев-сопровождающих напрячься, и едва не бросится на защиту его преосвященства. — Я ничего не знал! Я считал, что они добропорядочные горожане. Ёзеф Злоканта является почетным гражданином города.

— Звание которого вы ему и дали за немалую мзду, — едко прокомментировал Констанс отчаянную попытку викария вырваться из расставленных сетей. — Суду будет очень интересно узнать: сколько еще почетных титулов и званий вы роздали нечестивым людям за плату.

Адельм от отчаяния ссутулился и, обхватив руками голову, уселся прямо на грязный пол.

Допрос продолжался довольно долго, Констанс хорошо подготовился, и у него было много вопросов в запасе. Единственное, что вызывало у него беспокойство, он толком не приблизился к разгадке: откуда же епископ Сисварий берет деньги. Он чувствовал, что дела викария и пресловутого епископа, так или иначе, взаимосвязаны. В показаниях Адельм пару раз оговорился, назвав себя во множественном числе, но дальше этого дело не шло. Стоило Констансу начать уточнять, как тот уводил разговор в сторону, выдавая за признание ничего не значащие сведения. Ни уговоры, ни словесное давление не оказывали нужного действия на викария. В свою очередь Констанс без постановления суда не мог применить к нему допрос под пытками, поскольку это стало бы грубым нарушением судопроизводства. Он и так уже пренебрег некоторыми правилами, стремясь как можно скорее узнать интересующую его информацию; при разбирательстве этого дела в верхах ему могли попенять.

В том, что сведения об этом происшествии дойдут до Святого Престола, он не сомневался: два ордена не поделили город — событие довольно редкое, и потому рассматриваемое скрупулезно и со всем тщанием. Вот и выходило, что без знаний, какие точно вопросы следует задавать, Констанс не мог получить нужные ответы. Бывший легат — поскольку обличающие его факты тянули даже не на снятие с должности, а лишение сана, а может и полноценное сожжение на костре, как вора церковного имущества — не сообщал то, что на самом деле требовалось его преосвященству. Епископ же спрашивать напрямую не желал, поскольку собирался передавать в полном объеме протокол беседы судебному исполнителю. Попади безыскусные вопросы к человеку особо заинтересованному в его делах, и сразу станет ясно: чего именно добивался Констанс. Чтобы не быть уличенным личной в заинтересованности в этом деле, а так же не оставить каких бы то ни было следов в протоколах, он даже на допрос в качестве свидетелей на всякий случай взял тех братьев из сопровождения, что не участвовали в ночном посещении блудного дома или ратуши.

Адельм, уверовав в свою безнаказанность, брал взятки от содержателей борделей, наглым образом разворовывал выделяемые для городских храмов средства... Такое конечно же не прощалось. Если б дело состояло в утаивании денег от своего непосредственного начальства, то полноценное наказание заменили бы покаянием и ссылкой в дальний монастырь, а так... Так его ничего хорошего не ждало, и викарий это прекрасно знал. Он уже прямо отвечал на поставленные вопросы, но дополнительно на себя не наговаривал. А Констансу как-то надо было добраться до нужных сведений.

— Каким образом вы еще пренебрегали исполнением своих обязанностей в городе? — попытался иначе задать вопрос епископ и, пытаясь в слепую нащупать нужное, уточнил: — Почему общецерковная казна не досчитывалась положенных денежных сумм от Звенича?

Боклерк кинул внимательный взгляд на допрашиваемого. Казалось, тот что-то знает, но не желает рассказывать. А его преосвященство чуть ли не с отеческой теплотой в голосе продолжал увещевать, пытаясь подвигнуть Адельма к требуемому полноценному признанию.

— Ну же, не запирайтесь. Чем полнее будут ваши ответы сейчас, тем легче вам будет на последующих допросах. Судье не надо будет выносить вам вердикт на допрос под пытками. Полными и подробными ответами вы спасаете себя от излишних страданий.

Но викарий молчал, уже отчаявшись и полностью уверовав в неминуемую кончину на плахе или на костре. Он не желал усугублять свое без того бедственное положение.

— Если вы добровольно признаетесь каким именно образом Церковь не получала денег и кто в этом еще виновен, я обещаю вам изъять из хода дела сведения о мздоимстве от нечестивцев и нецелесообразном расходе средств, — сделал неожиданное предложение Констанс, и тут же пространно намекнул: — Поверьте, мне известно все. Только ваше упорство отделяет вас от облегчения участи и приближает к полноценному допросу. Не стоит брать на себя вину других, которые в гораздо большей степени причастны к неполным выплатам средств.

Повисла пауза. Епископ молчал, ожидая признаний, а викарий напряженно размышлял, как ему поступить. По лицу Адельма было отчетливо видно — его терзают сомнения, он разрывается между желанием рассказать, сбросить груз знаний и боязнью навредить себе еще больше. Наконец, после четверти часа размышлений, когда Констанс уже собрался было объявить, что следующий допрос он назначает на завтра, Адельм решился.

— Ваше преосвященство, меня ввели в заблуждение, воспользовались моей верой в доброту людских сердец. Из-за этого я страдаю! Готов поведать вам обо всех, даже мало-мальски значимых случаях, что произошли, пока я был легатом во вверенном мне городе. Лишь невысокий пост не позволил мне в должной мере осуществить церковные заветы, и в этом я грешен. Зачастую я исполнял распоряжения вышестоящих надо мной, не имея ни малейшей свободы воли. Я...

— Переходите к сути, — мягко, но непреклонно остановил его словоизлияния Констанс.

— Хорошо, хорошо, — тут же закивал викарий. — Некоторые лица из пресвитерия воспользовавшись своим положением просто заставили скрыть меня, что в горах в трех днях пути на северо-восток восемнадцать лет назад были обнаружены среброносные копи... Если бы я об этом рассказал, меня ждало бы жестокое наказание, поймите...

— Вам уже нечего опасаться этого наказания, — снисходительно заметил епископ. — Если об их деяниях станет известно Святому Престолу, то им уже будет не до вас и ваших признаний, — и попросил: — Рассказывайте дальше.

— Там привозные заключенные и раскаявшиеся еретики4, которые оказались под сильнейшим подозрением добывали руду, извлекали из нее серебро. Там же при очистке его свинцом и добавлением самородного золота, что намывали в горных речках — получали электрум5.

На несколько секунд в камере воцарилась оглушающая тишина, даже дыхания находящихся в ней людей не было слышно — известия оказались просто шокирующими.

— Вы можете указать имена этих лиц? — первым как всегда взял себя в руки его преосвященство.

— Но... — нерешительно начал было викарий, однако Констанс нетерпеливым жестом прервал его:

— После сообщенных вами сведений вы, возможно, будете переведены из положения подозреваемого в положение денунциата6.

В глазах Адельма вспыхнула затаенная надежда, казалось, он увидел свой шанс на спасение. Еще некоторое время бывший легат провел в терзаниях называть имена или нет, но потом, собравшись с силами, на одном дыхании произнес:

— Епископ-суффраган Цилезарий, которому я непосредственно подотчетен и епархиальный епископ Сисварий.

Его преосвященство постарался ничем не выдать своего торжества, разве что сильно стиснул правую руку в кулак, так что даже костяшки побелели.

— В каких объемах ведется добыча, на какие суммы вывозят металл с рудников вышеназванные вами лица? — Констанс постарался построить вопрос так, как бы задал его рядовой судья, чтобы не вызвать свою излишнюю заинтересованность.

— До пятнадцати стоунов7 чистым серебром и десяти электрумом, — теперь вся правда посыпалась из викария, как плоды из рога изобилия. — Если серебро вывозили в слитках по одному стоуну, то электрум старались лить малыми брусочками. Там же в горах находится небольшая плавильня где металл обрабатывали... А после того как в позапрошлом году шахту завалило, в этом на ее расчистку уже были направлены около полусотни раскаявшихся. У епископа договор с одним из приоров тюремной цитадели, что находится близ Соленых озер, где заключенные добывают соль. Тот раз в год направляет новую партию к нам в город. Все обвиненные в Звениче и его окрестностях пусть даже в мелком воровстве, так же направляются на рудники... Нынче одну из штолен пытаются расчистить, чтобы возобновить добычу. Но тогда горы тряслись так сильно, и все завалило так крепко... С начала лета и до сих пор не удалось добраться даже до малой жилы...