Жернова истории 2 - Сводный файл

В одном из классов, который мы заняли в дивизионной школе младших командиров, нам пытались ускоренным порядком впихнуть примерно те же знания, которые в течение более длительного времени получали командиры на курсах 'Выстрел'. Тактика сменялась военной топографией, военно-инженерное дело — занятиями по организации службы тыла. Немалая часть занятий была посвящена изучению материальной части оружия. Ну, и, разумеется, не упускалось из виду ведение партийно-политической работы в войсках.

Как я успел понять, еще по услышанным краем уха обрывкам застольной беседы в поезде, и по последующим разговорам в казарме и в классе, наша учебная команда подобралась в основном, если не исключительно, из политработников, которые собственно в РККА не служили. Со мной проходили сборы комиссары из ЧОНа, Продармии, войск ВОХР и ВНУС, запасных воинских формирований, частей Всевоубуча и т.д. Товарищ Аболин, шедший первым по алфавиту в списке команды, вообще служил комиссаром в военизированной охране Чеквалап. Разумеется, кадровики Наркомвоенмора совершенно справедливо решили, что таким кадрам нужно подтянуть в первую очередь командирскую подготовку.

Что касается матчасти револьвера Нагана и винтовки Мосина, то тут больших проблем не возникло — все курсанты были, так или иначе, знакомы с этим оружием.

То же самое касалось и гранат, хотя для меня они как раз были в новинку. Французская граната F.1 очень напоминала более позднюю нашу Ф 1 (в просторечии 'лимонку'), отличаясь от нее, пожалуй, только взрывателем. У французской гранаты капсюль-воспламенитель надо было перед броском наколоть, ударив дном наружной трубочки о какой-либо предмет (хоть об ладонь), предварительно сорвав за веревочную петлю защитный картонный колпачок. Граната Рдултовского неприятно удивила меня излишней сложностью конструкции. Пружину ударника надо было сначала взвести, так, чтобы ударник удерживался зацепами оттяжки. Саму же оттяжку нужно было зафиксировать в прижатом к деревянной рукояти положении при помощи кольца, а ударник зафиксировать чекой. При броске соответственно, надо было вытащить предохранительную чеку да еще сорвать кольцо. Сразу припомнилась фраза из 'Школы' Аркадия Гайдара: 'Дура! Кольцо снял, а предохранитель забыл'.

А вот когда в классе появились ручные пулеметы Льюиса и Федорова (фактически это была просто его автоматическая винтовка с 25-патронным магазином, поставленная на сошки), инструкторам из пульбата дивизии пришлось повозиться, вдалбливая в наши головы правила обращения с этими мудреными механизмами. Льюис не был для меня совсем уж чужим — в бытность Осецкого замначальника Западного сектора ВОХР по политчасти его наскоро обучили обращению и с этим агрегатом.

Затем мы перешли к изучению станкового пулемета Максима. Надо сказать, что с этим оружием хотя бы как-то знакомы были все — но большинство только по внешнему виду. Да и для меня он был 'черным ящиком' — как заправлять ленту и стрелять, представление имелось, во всем же остальном пришлось постигать науку вместе с прочими необученными курсантами.

— Взявшись в обхват за ручки затыльника, — цитировал по памяти дореволюционное еще наставление немолодой зам командира пульбата, — нажать большим пальцем на застежку вперед и вверх и поднять крышку.

Выдав нам эту цитату, он сопроводил ее показом, — медленным, но уверенным движением откинув крышку, и мурлыкая при этом себе под нос что-то вроде:

Ручки крепче обхвати,

На застежку поднажми.

Сделав это, не зевай —

Крышку кверху поднимай.

— Чтобы вынуть замок, надо правою рукою послать рукоять вперед до отказа, затем левою рукою взять за рожки боевой личинки, и, удерживая замок от движения вперед, подать его несколько вверх... — продолжал свои пояснения наш наставник по пулеметному делу, также сопровождая их действиями и едва различимо напевая

Дальше посложней урок:

'ВЫНЬ ИЗ КОРОБА ЗАМОК'.

Сохранив во всем черед,

Рукоять пошли вперед,

А послав — не отпускай

И руки не отнимай...

Помимо Максима, нам пришлось осваивать еще и устройство пулемета Кольта-Браунинга. Как сказал наш наставник, это был в Красной армии второй по численности станковый пулемет после Максима, и потому с ним следовало ознакомиться. Но знакомство это было, так сказать, заочное, так как в 48-й дивизии таких пулеметов не было, и потому нам выдали на учебную команду один экземпляр наставления по этому пулемету, изданный штабом Особой группы войск Южного фронта в 1919 году, строго-настрого приказав беречь его.

Вот поэтому вечерами в казарме я, как признанный самым ловким в обращении с печатным словом, вслух, с выражением, читал описание материальной части пулемета Кольта, потому что иначе ознакомить всех было невозможно.

Занятия по партийно-политической работе с нами вел руководитель нашей команды Филимон Яковлевич Гарц. На первом же уроке его засыпали вопросами:

— Вот зовут вас — Филимон Яковлевич. А что же фамилия такая странная, вроде как нерусская? — допытывался один из курсантов.

— Это от деда пошло, — не смущаясь (видно, привык к таким вопросам), — объяснил зам военкома полка. — При старом режиме, еще при крепостном праве, был он крепостным помещика Гарца, из немецких баронов. Вот от того и фамилия такая. У нас полдеревни через это Гарцами окрестили.

— А вот у вас в полку комиссар, — перевел разговор на другую тему Лев Исакович Розенфельд (уж не родственник ли какой нашего председателя СТО? — мелькнула у меня мысль). — Так что, командир у нас не партийный, выходит?

— Выходит, — на этот раз немного раздраженно отреагировал Филимон Яковлевич.

— От чего же не вступает? Или не берут? — продолжал наступать Розенфельд.

— Тут сложность, — чуть поморщился заместитель военкома. — Он из военспецов. Бывший штабс-капитан. Да и по происхождению — из поповского сословия.

Тут меня как будто прострелило. Василевский? Александр Михайлович? Штабс-капитан? Из священнослужителей? Так не тот ли это Василевский, что станет главой Генерального Штаба? По всем параметрам — он и есть. То-то меня беспокоило, что физиономия знакомая. Точно, — он! Ну, что же, у него в полку вроде обучение как раз весьма добросовестно было поставлено. Да и расположение части обустроено по нынешним скудным временам очень даже неплохо, и приварок есть, как мы смогли вскоре убедиться.

Его происхождение нам разъяснил Филимон Яковлевич:

— Как Григорий Иванович Котовский стал Начальником снабжения РККА, так всем хвоста накрутил. Теперь у нас тут, при дивизии, несколько кооперативов. Вот с их доходов кое-что в котел и попадает. Да и с вещевым довольствием лучше стало, и со строительными работами, и с конской сбруей.

В подкрепление Гарцу к нам в полк разок наведался Булин Антон Степанович, начальник политуправления МВО, который прочел большую лекцию для всего командного и политического состава полка (а затем и для 144-го). Как и наш комполка, Булин в 1920 году воевал на Западном фронте против белополяков в составе 16-й дивизии — кстати сказать, сравнительно недалеко от тех мест, где проходила и служба Осецкого.

Разумеется, на стрельбище нам тоже пришлось побывать. Упражнение из винтовки Мосина получилось у меня (как и у большинства моих товарищей) отнюдь не блестяще. Что поделать — не пришлось мне раньше из мосинки стрелять. Вот из ТОЗ-12, помнится, стрелял один раз, и из Калашникова одиночными — тоже. Но эта здоровенная дура требовала особой сноровки, которая с наскоку не приобреталась.

— Как же так, товарищи, — укоризненно выговаривал нам инструктор по стрелковой подготовке, пока мы собирали с белого снега тускло поблескивавшие цилиндрики стреляных гильз, — наш полк сам товарищ Ворошилов отмечал за хорошую стрельбу, когда приезжал к нам в прошлом году! А вы... — он с досадой махнул рукой.

Реабилитировать себя удалось при выполнении упражнения по стрельбе из Нагана. Первым я в своей команде не стал, но показал один из лучших результатов, хотя это стоило мне долгих препирательств с инструктором, требовавшим, чтобы я стал в уставную стойку. Эти препирательства с ним успели мне порядком надоесть. Замолчав, я долго выслушивал его назидания, потом спросил:

— В бою тоже в этакую стойку прикажешь становиться, а? — С этими словами сую уже заряженный револьвер в кобуру, поворачиваюсь спиной к мишеням, потом резко разворачиваюсь обратно, правой рукой выхватываю револьвер, подхватываю его левой, и в быстром темпе, хаотично смещаясь, переступая сапогами по утоптанному снегу, выпускаю весь барабан по четырем выставленным в поле мишеням.

Инструктор покраснел от злости:

— Вы что себе позволяете?!

— Проверим мишени, тогда и будете на меня взыскание накладывать, — отвечаю ему примирительным тоном.

Результат оказался таков: первая мишень — 7, вторая — 7+9+7, третья 8+9, четвертая — 10. Пятьдесят семь из семидесяти — не снайпер, конечно, но вполне сносный результат. В норматив уложился.

— Вот видите! — говорю инструктору. — А из уставной стойки у меня так нипочем не выйдет. Да и как с ней в настоящем-то бою?

Инструктор потом долго ворчал про порядок, дисциплину, единообразное выполнение упражнений по стрельбе, утвержденные методики и т.д., но результат мне зачел.

Вечером в казарме, где витал извечный армейский аромат портянок, разгорелся оживленный спор: как учить красноармейцев, да и командиров тоже — строго по наставлениям, или же надо приближать обучение к тому, что понадобится в реальном бою. Мои симпатии, конечно, были на стороне второго варианта, но нашлось немало политработников, которые чуть не слово в слово повторяли слова инструктора по стрелковой подготовке.

— Нельзя так людей готовить — кто в лес, кто по дрова. Ежели каждый для себя начнет порядки изобретать, то это тогда не армия будет, а махновщина какая-то! — горячился тот самый товарищ Аболин, который шел первым в списке нашей учебной команды.

— То есть, раз наставление с нужным делом не сходится, то тем хуже для дела — так, что ли, по-твоему выходит? — возражал ему другой.

Но способностей к демагогии товарищу Аболину было не занимать:

— Мы, как комиссары, должны понимать, — назидательно вещал он, — что перед нами стоит задача обеспечить дружную спайку новых призывов в Красную Армию. А призываем мы молодежь с весьма различным уровнем грамотности, разных национальностей. Некоторые даже не вполне знают русский язык. Так как же тут обойтись без строгой дисциплины, без неукоснительного следования единообразному порядку и утвержденным наставлениям?

Однако и его оппонент оказался не лыком шит:

— Вот ты тут толкуешь о спайке красноармейцев разных национальностей. А что же ты сам, дурила, полез выяснять у заместителя военкома полка насчет его нерусской фамилии? Сам-то ведь Аболин — тоже, небось, не русского происхождения, наверное, из латышей будешь? И как же тогда насчет твоего пролетарского интернационализма?

Аболин смутился и стал оправдываться:

— Я ведь чисто из любопытства спросил. Имечко-то ведь у него ну, совершенно русское, — Филимон, — а фамилия какая-то чудная...

Завершали наши занятия показные дивизионные учения. Поскольку собственный кавалерийский полк 48-й дивизии в 1924 году был переброшен в ТуркВО, на борьбу с басмачами, взаимодействие с конницей отрабатывалось при участии Тверской кавалерийской школы имени Л.Д.Троцкого. Действиями конной батареи школы руководил пожилой, но, несмотря на это, сухощавый и подтянутый преподаватель с шикарными кавалерийскими усами, явно из бывших, одетый в длиннополую кавалерийскую шинель с синими 'разговорами'. Не выдержав, я полюбопытствовал, кто это, и нашел подтверждение своей догадке. Действительно, это был бывший полковник, по имени-отчеству Сергей Викторович, носивший странную фамилию Агокáс, не ассоциировавшуюся у меня ни с какой национальностью.

Когда после учений наша команда плелась к себе в казарму по обочине (строем, в колонну по три — а то как же!), мимо нас, поротно, бодрым шагом, с песней топали молодые красноармейцы. До нас доносилось энергичное:

Так пусть же Красная

Сжимает властно

Свой штык мозолистой рукой.

С отрядом флотским

Товарищ Троцкий

Нас поведет в последний бой!

Следующая рота пела другое, распевное, показавшееся мне до боли знакомым:

Свищут снаряды, трещат пулеметы,

Их не боятся красные роты.

Да здравствует Ленин, вождь пролетарский,

Троцкий, Калинин и Луначарский!

Тут у меня все поплыло перед глазами. Как я мог забыть! Июнь 1920 года, станция Себеж. Это пели красноармейцы отдельного батальона ВОХР, маршировавшие со станции после выгрузки из теплушек, доставивших их, почитай, от самой линии перемирия с латышами...

Воспоминания, до того прятавшиеся в каких-то дальних уголках памяти Осецкого, вдруг хлынули неудержимой волной.

Глава 12. Станция Себеж

Да, двадцатый год прочно засел в памяти Осецкого. Лихое было времечко, и воспоминания о нем были у него не самые радостные. Однако же стыдиться ему было нечего, и память охотно выпускала все накопившееся в ней на свободу, позволяя мне приобщиться к этому опыту. Воспоминания Осецкого вливались в память моей собственной личности, становились ее частью, и воспринимались уже как свои собственные...

Партийная мобилизация в марте двадцатого года стала для меня неожиданностью. Разумеется, в годы гражданской войны такие мобилизации проводились не один раз, и некоторые мои сослуживцы по Наркомату торговли и промышленности оказались посланы городским партийным комитетом на фронт. Но, закрутившись с делами по организации выезда в Германию для работы торгпредом, и переживая срыв этой работы из-за капповского путча, я совершенно не задумывался о том, что партийная мобилизация может затронуть и меня.

'Раз у тебя военного опыта никакого нет, то, как партиец со стажем, будешь комиссаром. Как раз требуется укрепить войска внутренней охраны Республики' — напутствовали меня в Московском горкоме РКП(б). Решение партии оспаривать не приходится, и вот, получив предписание в Московском военном комиссариате, после долгих мытарств в холодных переполненных эшелонах, добираюсь, наконец, до Смоленска и прибываю в штаб Западного сектора войск ВОХР. Однако комиссарствовать мне не пришлось

Встретивший меня в штабе начальник Западного сектора ВОХР Касьян Александрович Чайковский оказался членом РКП(б), а потому, в соответствии с приказом Военного совета войск ВОХР от 28 февраля сего года о введении единоначалия в войсках ВОХР, комиссар ему был не положен. Это вовсе не значит, что меня оставили без дела. Безо всякой волокиты в тот же день превращаюсь из несостоявшегося комиссара в помощника начальника Западного сектора войск ВОХР по политической работе.

— Дел тебе хватит, — втолковывал мне Касьян Александрович. — Первым делом, это работа с пополнением. Бойцов не хватает. В батальонах всего по четыреста — пятьсот человек. Одно название, что батальон. В обожд вообще человек по триста.

— Извините, товарищ Чайковский, — вынужден прервать его. — Я ведь еще ни часу в войсках не служил. Поясните, пожалуйста, что это за зверь такой — обожд?