Критический эксперимент 2033

— Прежде всего, замечу, что ни один из моих Волков не поддался ядовитым и опасным чарам, и я тоже вышел невредимым из её объятий.

— Конечно, — вновь вступил сенатор, — она заключила договор с твоим могучим Богом и не трогала его слуг. Так что себя и своих людей ты обезопасил, а всех остальных отдал ей на растерзание.

— А теперь другое возражение. Велтумна не может быть названа предательницей. Она в некотором роде вела себя как честная и преданная дочь своего народа: вольсков. В Риме она была рабыней. Если бы ей предоставили свободу, тогда бы мы могли судить её за предательство, тогда она стала бы частью народа римского. А, будучи рабыней, она оставалась частью народа вольсков. И она даже не сбежала, её похитили! Я предлагал почтенному консуляру Вергилию освободить её, но он не стал этого делать. Так что мы можем осуждать её только за одно: если она нарушила свои клятвы хозяину. Давайте спросим его самого.

Вергилий, ещё больше постаревший, но державшийся по мере сил гордо, поднялся на трибунал:

— Я подтверждаю, что Квинт Гладиатор предсказывал мне большие неприятности, если я не освобожу Велтумну, и что я по слабости своей не смог этого сделать. Я заявляю, что она не нарушила клятв, поскольку незадолго перед похищением она ласками своими побудила меня поклясться в том, что я не буду препятствовать ничему, что ей повелит Венера, и не буду удерживать её в неволе, если она сама пожелает уйти. А сейчас я должен зачитать римскому народу письмо, которое она мне прислала.

"Мой любимый хозяин в месяцы неволи моей! Тот, кто так хорошо обращался со мною, тот, благодаря которому я нашла свой путь служения богине и смогла сдружиться с нею. Я покинула тебя, потому что ты каждый месяц слабел от общения со мною и от самой близости моей. Мне не хотелось бы, чтобы я подточила здоровье твоё, ты не юный самонадеянный хлыщ, который переоценил свои силы и заслужил кару богини. Я извещаю тебя и Рим, что Венера ушла вместе со мною к вольскам".

Тут в народе поднялось волнение: "И богиня нас предала!" "Вот почему последнее время моления Венере бесплодны!" "Худшие времена наступают!" Настроение квиритов стало меняться не в пользу Квинта.

И тут вышел младший Аппий Клавдий с самым страшным обвинением.

— Один из лучших и любимых учеников развратителя молодёжи Квинта Гладиатора, сын почтенного плебейского семейства Гай Порций, вместо жертвы и молитвы пенатам во время нашего застолья произнёс кощунственный стих:

Всего лишь голый камень — храм, всего лишь камень — бог,

Одно и то же вещество — всё с головы до ног.

Кому же молишься ты, жрец? И что же ты познал?

Свой разум лучше сочетай с началом всех начал.

— Тем самым я утверждаю, что Квинт Гладиатор не просто молится неведомому Богу, он заодно отвергает всех римских богов и учит такому кощунству молодёжь. Он заслуживает быть сброшенным со скалы как святотатец и развратитель молодёжи. Это моё выступление в качестве обвинителя не связано с тем, что мой отец дал нерушимую клятву вражды со всем родом Гладиатора. Я отстаиваю лишь честь и достоинство Рима и его богов.

— А как ты заставил Порция рассказать этот стишок? Не выдумал ли ты его сам? — спросил Луций Альбин, вновь избранный трибуном на этот год. — Ведь он знал о вашей вражде к Гладиатору, и вряд ли стал бы с тобой пировать за одним столом.

— Сошлись вместе две компании. А дальше "Fecundi calices quem non fecere disertum!" (Кого не делали красноречивым полные кубки!) — ответил младший Аппий, но больше всего подтвердило его слова смущение Гая Порция.

Это был тяжелейший удар. Мнение плебеев тоже стало склоняться на сторону обвинителей. Но как всех подвёл Гай Порций! Ведь этот стих поэтессы-девадаси Лал Дэд можно было произносить лишь про себя в качестве замены недостойных Единого Бога молитв и обрядов! Квинт полностью собрался.

— Представьте себе ликтора диктатора, которому предлагают отдать почести жалкому привратнику. Разве это будет достойно? Человек, посвятивший себя высшему Богу, должен почитать и наместников Его в земле римской и в небесах над нею. Он должен снисходительно относиться к их слугам и рабам. Но заставлять его поклоняться рабам наместников — оскорбительно и для неведомого Бога, и для богов-олимпийцев, которым остаётся всё почитание последователя нашего Бога, оставшееся от высшей сущности. Мы потеряли богиню-предательницу. Мы приобрели помощь гораздо более могущественной силы, с которой богиня под конец пребывания в Риме уже не осмеливалась тягаться и лишь робко просила об очередном снисхождении.

Народ возликовал. А царь Аппий покачал головою и что-то записал на своих дощечках. Два консула вели себя по-разному. Марк Минуций сжал губы и готовился вынести смертный приговор. Авл Семпроний как будто наслаждался интереснейшей интеллектуальной битвой и заранее предвкушал её безвредный исход. Но оба они проголосовали за приговор, произнесённый Минуцием:

"Квинта Эбуция Фефилия Гладиатора, уличённого в том, что он забыл римских богов ради чуждого неведомого Бога, развращал молодёжь, подучая её не почитать и оскорблять римских божеств, готовил отряд заговорщиков, который может быть использован для захвата власти, сбросить со скалы. Этот приговор не направлен против неведомого Бога, которого Рим уважает и приглашает поселиться у себя. Тем, кто уже принёс обет неведомому Богу, разрешить продолжать служить ему, и для этого воздвигнуть в Риме алтарь неведомого Бога".

И тут трибуны ринулись к курульным креслам. Семпроний позволил им подняться, и первым, оттолкнув коллегу, вскочил наверх Гай Сициний:

— Консулы! Отцы-сенаторы! Народ римский! "Jus summam saepe summa malitia est". (Высшее право часто есть высшее зло). Нам только что это продемонстрировали. Благороднейшего из плебеев хотят приравнять к предателю Кориолану. Я навёл справки. Когда он был у вольсков, он убеждал их заключить прочный мир и союз с Римом, не нападать на нас, пользуясь голодом, который вызвали отцы-сенаторы. Его Волки воюют за Рим и против врагов его. А Кориолан и его грязные псы, сбежавшие за текущей сучкой, изблёвывают ложь и злобу насчёт родины своей и призывают всех подряд её уничтожить! Но в приговоре половина слов правильна. Нам необходим в Городе алтарь неведомого Бога. Поэтому я накладываю вето на смертный приговор Квинту и подтверждаю приговор о воздвижении алтаря. И я предлагаю направить Квинта послом к вольскам, чтобы противопоставить его мудрость наглости Кориолана.

Второй трибун подтвердил решение Сициния. Консулы вынуждены были согласиться. Порция и дети, ждавшие неподалёку в лохмотьях, чтобы в случае печального исхода жалобами, плачем и мольбами своими пытаться смягчить народ и судей, выскочили с радостными криками. Квинту одели на голову венок и понесли на руках к его домусу. Он ухитрился услышать, как поднявшийся с курульного кресла и тем самым переставший быть должностным лицом Аппий-старший сказал сенаторам:

— Вы смогли только "Excitare fluctus in simpulo". (Поднять бурю в стакане воды).

Обсуждавшие свой второй конфуз сенаторы решили, что им надо было назначить диктатора специально для разбора дела Квинта. Позже, по крайней мере, однажды Рим прибег к подобному решению.

А Квинт вечером вызвал всех учеников к себе в домус и беспощадно избил своим посохом Гая Порция, заодно потребовав от него очищаться целый месяц от своих глупых ошибок, которые могли очень дорого обойтись всему содружеству. Порция же сказала ему ночью:

— Очень тяжело мне отпускать тебя к сопернице. Но благо Родины и решение народа превыше всего. Желаю тебе сил и буду молить Бога Единого, чтобы Он укрепил тебя и направил бы тебя на пути, лучшие для нас всех.

— 29. Приобретение и алтарь Бога.

До того, как отправиться к вольскам, надо было подготовиться во всех отношениях. Прежде всего, Квинт вызвал к себе Павла Канулея, приказал ему в полном вооружении направиться к Аттию Туллию и спросить его, примет ли он Квинта Гладиатора с двумя его Волками как послов римского Сената и народа и на какой срок?

— А если вольски нападут на меня, потому что я иду вооружённый?

Евгений решил, что можно пользоваться не только русским матом, но и русской мудростью, и ответил:

— "Unus vir non bellator est, nisi viator" (Один в поле не воин, а путник).

Надо также было позаботиться о римских домах, оставив в них слуг. Переселять в Рим Авлипора или Квинтипора было опасно: ведь они много чего видели и слышали на Склоне, и почти наверняка сболтнут такое, что проступок Порция покажется детской игрой. Поэтому Квинт отправился в Остию, чтобы купить у пиратов или работорговцев раба и рабыню, поженить их и поселить в римском доме. Конечно, браки между рабами не признавались римским законодательством, но Квинт твёрдо решил проводить линию, что раб — тоже человек, хоть и потерявший на время рабства собственную волю, и что рабовладелец несёт всю ответственность за раба.

Остия в тот момент была даже не гаванью, а скорее маленькой торговой площадкой. Пристани не имелось, корабли вставали на якорь в удобной бухте в устье Тибра и перевозили товары на берег на лодках. Как раз пришли три пиратских корабля, пограбивших Великую Грецию: греческие колонии в Южной Италии и Сицилии. Главной добычей были рабы. Греки имели в Риме в то время репутацию болтливых, необязательных и несерьёзных слуг, римляне предпочитали лигуров, сардов, сикулов и прочих заведомых варваров: работящих и более выносливых. Греки формально были крепки и мускулисты, поскольку свободный человек должен был заниматься спортом, но плохо переносили длительный труд и лишения, а максимум к 40 годам обычно уже становились полными развалинами. Впрочем, это могло было быть связано с тем, что греки не могли смириться с неволей, и постоянное недовольство съедало их изнутри. Даже положение вольноотпущенника их угнетало, а другие рабы смотрели на него как на полную свободу: больших прав они и дома не имели. Правда, молодых гречанок и греческих мальчиков охотно раскупали для постельных нужд. Здесь нужно сделать оговорку: суровые патриции не одобряли такие покупки своей молодёжи, что делало дальнейшую судьбу этих наложниц и наложников ещё более безнадёжной: как только они надоедали молодым хозяевам, отец семейства стремился возвратить (хотя бы частично) деньги, потраченные на безделье, и рабы попадали в лапы Лупанара. Право стать вольноотпущенником в те времена нужно было заслужить делами.

Квинт прошёл вдоль рядов нагих рабов, высматривая наиболее прилично выглядящих раба и рабыню лет под тридцать. Греческого и этрусского он не знал, поэтому предусмотрительно взял с собой Сильвия, который в человеческих языках разбирался не хуже, чем в звериных. Он прекрасно говорил по-этрусски и по-вольски, неплохо знал греческий и пунический. А какие ещё языки — Квинт мог пока только догадываться.

В криках пиратов, расхваливавших свой товар, Квинт вдруг уловил слова: "geometron" и "philosophia". Подойдя к их источнику (красномордому пирату с клочковатой бородой и без двух пальцев на левой руке), он увидел среди других рабов экземпляр, который было не стыдно назвать интеллигентом. Нагой мужчина лет тридцати с крепким телом (явно гимнастикой не пренебрегал), старающийся держаться с достоинством даже в таком положении, со спиной в рубцах от плети, видимо, за строптивость, с ясным лицом и печальными глазами, руками не белоручки, но явно больше привыкшими к стилосу, чем к молоту или плугу. Как слуга и подёнщик он был для большинства покупателей качества ниже среднего. Ремёсел он, видимо, не знал. Учителей греческого и литературы в то время в Риме ещё не покупали. Квинт начал думать, как проверить его знания без греческого языка. Переводу Сильвия в этом случае доверять не стоило. И пришла идея.

— А ну-ка, я проверю этого умника, — велел он перевести Сильвию. — Пусть он со мной отойдёт на песок пляжа, посмотрим, чего он стоит.

Хозяин не возражал.

Квинт нарисовал на песке равнобедренный треугольник и написал на обеих его сторонах букву "альфа" А. Затем он пометил один из углов и написал в нём бету В. Пленник дико взглянул на необычного варвара, который протянул ему прутик, и написал во втором угле тоже букву В. Первый тест пройден. Тогда Квинт провёл высоту и опять отдал прутик. Грек посмотрел на него с любопытством, вроде даже как-то выпрямился и написал в обоих углах при пересечении высоты с основанием букву О (прямой угол, orthos), половины основания пометил гаммами, а половины угла при вершине дельтами. Тогда Квинт нарисовал прямоугольный (насколько у него это получилось) треугольник, поставил в прямом угле букву О и нарисовал квадрат на гипотенузе. Квадрат получился корявый, и геометр не понял. Квинт написал во всех четырёх углах квадрата букву О, пометил гипотенузу буквой Н и поставил ту же букву у одной из боковых сторон квадрата. Грек просто выхватил у него прутик и нарисовал ещё два квадрата на катетах.

Теперь наступило время торговли. Квинт неожиданно для грека заругался, стёр чертежи и плюнул на несчастного, который только начал на что-то надеяться.

— Этот самонадеянный индюк мало знает и много ошибается! — произнёс Квинт тривиальное утверждение о любом человеке, но оно было воспринято как оценка квалификации несчастного Гигия (так звали грека).

После такого Квинт по дешёвке купил жалкого плачущего Гигия. Но это было незапланированное приобретение. На роль домоправителя философ и геометр явно не годился. Его место было на Склоне. Пришлось купить ещё раба и рабыню средних лет. К их удовольствию, Квинт сразу объявил им, что они будут жить как муж и жена в его доме в Городе и следить там за порядком. Работа нетрудная, и "личная жизнь устроилась". Так что в доме появилась супружеская пара домоправителей: Эпихарис и Алфея.

Сразу по возвращении в Город Квинт собрал Волков и при них, прикоснувшись палочкой и произнеся соответствующую юридическую формулу, отпустил на свободу Гигия, который стал теперь Квинт Гладиатор Гигий.

Тот искренне недоумевал, почему хозяин с ним так: то обращается с уважением, то вдруг плюнул и обвинил в невежестве? Всё понявший Сильвий объяснил греку, зачем Квинт разыгрывал эту сцену в Остии.

А Квинт, после того, как Гигий немного успокоился (вольноотпущенничество ведь намного лучше рабства), через Сильвия объяснил ему, что римляне нерушимо соблюдают клятвы, и взял с него клятву жить на Склоне, никому вне Склона не рассказывать, что там происходит, без прямого разрешения Квинта либо Сильвия, учить тех из Волков и детишек-учеников Сильвия, кто пожелает, греческому языку и геометрии и не учить философии никого, кроме тех, на кого явно укажет лично Квинт.

Через неделю вернулся Павел Канулей, довольный приёмом у Аттия Туллия и хорошенько подравшийся с некоторыми эмигрантами.

— Набил как следует морду выродкам Манлию, Геганию и Тицинию, которые кричали, что с Римом иметь дело нельзя. Первые двое хоть пытались драться честно. Но куда им до Волка! А третий хотел кинжал в ход пустить, ну я ему не только морду разукрасил, но и ударил, соблюдая меру, по мужским удам так, что пару недель о Велтумне мечтать не сможет. Руку, в которой этот шакал кинжал держал, ему пришлось вправлять.