Наемничья банда Рысь

Через неделю после битвы управляющий лагерем вновь вызвал Варривера к себе. Пробыл он там не более получаса, но вернулся таким злым, словно его обливали грязью не менее пары дней. И вот с того момента начался новый виток построения филиала ада на земле. Мы снова начали копать.

"По приказу управителя всех земель на север от Гунда и южнее Центральных гор, герцога Нойера, необходимо возвести защитные линии от очередных атак дикарей на наши форпосты. Они должны содержать рвы, волчьи ямы..."

Примерно такого содержания послание было зачитано на всеобщем собрании, иначе как построением не называемым. И если бы не оно, то я бы даже сказал, что это было веселым мероприятием. Ведь согласитесь, попытки заставить нас, караванщиков, встать в общий строй с солдатами, предпринятые некоторыми из старших офицеров, кстати, тех же самых, которые до этого возмущались столь поспешными захоронениями, выглядели нелепо. Они пыжились, орали, возмущались, а мы лишь с глупым видом, ковыряя в носу, бродили толпой с места на место, никак не желая становиться как им надо. И дело было далеко не в нашей тупости. Скорее оно было в их. В итоге нас сперва, отставили с самого краю плаца, а потом и вовсе послали на самый суровый участок раскопок — валуны с западной стороны лагеря. И вот, день за днем, те из нас, кто были способны работать, копали. Сперва в одном месте, потом в другом... Полностью на себе мы ощутили этот прекрасный армейский дух: "Копать отсюда и до обеда! А затем оттуда и до отбоя!". И лишь единственная мысль грела нас, что мы здесь явно не на долго. Еще всего лишь пяток или десяток дней, а затем отправимся дальше.

Так все и произошло. К концу второй недели мы все уже работали, спустив рукава, только за еду и кров. Это явно отличало нас от местных, строящих себе вероятное спасение их жизней. И потому планомерно накаляло обстановку внутри лагеря. Если на первой неделе, едва отойдя от сильной усталости мы еще выпивали вместе с солдатами гарнизона, то теперь мы даже не разговаривали. Но нас это устраивало, в конце концов жить то мы тут не собирались. И теперь, спустя пару недель, наступал момент нашего отъезда. Пора было снабжать второй гарнизон вином и снаряжением. Кстати, если бы не это, нас, наверное, никто терпеть столь долго в стенах этого места не стал, а тут же и прикопали бы неподалеку. Но вызывать гнев своего лорда местные вояки явно не хотели, тем более что он лично уже ждет их в следующем лагере. О том доложил гонец, принесший приказ о рытье ям. Так что мы оказывались в относительной безопасности.

Момент отправления нами был встречен с радостью и тревогой. Мы, наконец, прекратили это долбанное, нафиг нам не нужное, копание за еду, и теперь, с пускай и не совсем легким сердцем, отправлялись в путь. Тот малый камень в нашем огороде создавало количество боеспособных охранников. И хоть нам было известно, что горцы понесли потери слишком большие для выслеживания одинокого каравана, но все равно одна лишь мысль о тех трех днях на дороге среди гор, обрывов и в полном одиночестве вызывала трепет. К сожалению, нас хоть и оставалось более трех десятков человек, но полноценных боевых единиц среди них набиралось лишь половина.

Но дорога несла нас на запад, дни сменяли друг друга, и ничего не происходило. Совершенно ничего. Птички пели на деревьях, солнышко то пропадало, то появлялось из-за белых небесных странников, колеса скрипели в такт покачивающимся бокам меланхоличных тягловых животных. Умиротворение царило в мире. Единственное место, которое оно не могло затронуть — были наши умы. Все три дня мы были крайне сосредоточены, вслушиваясь подчас в любой неизвестный шорох. Настолько все было запущено, что когда из-за внезапно зашевелившихся кустов выпрыгнул на дорогу заяц, единственное что он увидел — летящие в него с четырех разных сторон арбалетные болты. Зато на вечер был вкусный заячий суп. Надо говорить что все были в доспехах круглосуточно, а оружие не выпускали из рук? Но квинтэссенция нашей паранойи выявлена по ночам, когда в караул выходила чуть ли не половина всего каравана. Но паранойя — залог долгой и успешной жизни в подобных профессиях, так что простить нас можно было.

Спустя три дня, на очередном закате, мы входили во второй гарнизон. Вид у нас был изможденный, а моральное состояние и того хуже. С местными мы общались короткими рваными фразами, и хотели лишь сдать быстрее товар и отправиться спать в безопасном месте. Увы, наши планы смешал сам лорд Нойер лично. Выйдя встречать нас возле офицерских казарм, он довольно верно оценил состояние каравана в целом и нас в отдельности. Посему, едва мы как обычно сформировали наше защитное построение, как нам была доставлена еда и выпивка. Немного, но для наших усталых тел этого хватило — здоровый сон был обеспечен всем до самого утра.

Со следующего утра в нашем караване вновь началась нормальная жизнь. Никакой суеты, никакой спешки и нервов и главное никакого страха из-за незащищенности. Все скрыли более высокие деревянные стены главного гарнизона в этой охранной цепи и спокойная ночь.

Через четыре дня мы вновь выдвинулись в путь. Дорога вела нас на запад и обещала вывести из такого опасного места уже через несколько дней. А герцог к нам в охранение приставил отряд конных разведчиков, сопровождавших нас половину этого пути, а потом ушедших на север по своим военным делам. Нас же ждал юг, солнце и море.

Вылет-2. Кривой Ручей, деревня в 30 км к западу от провинции Ранделл, Бальдин.

**Внимание отступление содержит сцены насилия и жестокости. Впечатлительным лицам лучше пролистывать далее**

Тук.

Закатившиеся глаза более никогда ничего не увидят. С обрубка шеи стекает кровь.

— Папа! — пронзительный детский визг, накладывается на безумный женский крик и полностью скрывается в шуме битвы. Хотя битвой это назвать не смог бы даже самый глупый из дураков. Бойня продолжалась.

— Лита! — очередной материнский крик прорвался сквозь пламя, поедающее большой амбар, гордость всего села. Но закончился, как и все быстрым и угасающим, — А-а-а...

Клинок пробил ей грудь со спины.

— Твари! — размахивая своим огромным молотом и снося с коня одного из мародеров, проорал кузнец. — Да я вас все...

Два арбалетных болта пробили ему горло и живот, не дав закончить.

Его подмастерье, стоявший позади и проворно размахивавший раскаленными массивными щипцами, нападение застало их за работой, шарахнулся от пролетевшего мимо молота мастера и оказался под копытами одного из мародеров. В сторону брызнули останки разлетевшегося под окованным копытом черепа. Что делал всю жизнь, то и его жизнь и закончило.

Удар, еле державшая ржавую косу рука разбрызгивая кровь отлетает в сторону. Еще удар и вслед за ней с проломленной головой летит и остальное тело так и не решившего драться крестьянина.

— Хэй! — зычно кричит увешанный железом разбойник, пришпоривая коня вслед убегающим в лес женщине и ребенку.— Их-ха! — его меч опускается на женщину, а копыта коня на ребенка. — Ррраа! — он разворачивается и несется обратно на бойню.

Два мужичка, удачно перележавших в куче навоза на обочине неловко, трясясь от страха, вылезают и опрометью бросаются вперед, за крупный дом селянского торговца. К их несчастью, удача им не светит. Сразу за углом оказывается два всадника с факелами и флягами с маслом. Вместо сена на крыльце дома в масле оказывается один из беглецов. Практически тут же он вспыхивает от брошенного факела. Второй успевает рвануться прочь и через двадцать шагов падает с торчащим из живота наконечником арбалетного болта. Он не умер. Сразу. Хотя и хотелось бы, но организм цепляется за жизнь. Старается ее сохранить. Подобно решету пытающемуся удержать внутри воду. Он обречен на мучения, от которых в полубессознательном состоянии проваляется еще минут десять, в худшем случае. В лучшем, его ждет участь выпавшая прежде подмастерью кузнеца.

Но и этого хватает чтобы сквозь кровавый туман в глазах разглядеть медленно идущего человека в доспехах. В руках его небольшое копье с какой-то грязно-голубой тряпкой на древке. Командир. К нему рывками, словно какие-то игрушки в руках неумелого кукольника, подлетают другие солдаты и тут же убегают.

А вот его копье противоестественно плавно взлетает и опускается, каждый раз отбирая жизни таких же неудачников, как и находящийся при смерти беглец.

Вот его фигура оказывается над ним. Синяя тряпка поднимается над таким же черно-синим дублетом. Острие копья касается поднятой в последнем умоляющем жесте руки. И мгновенно опускается, пробивая ключицу и входя в сердце полусидящей жертвы.

Последнее, что видит крестьянин, это мглу, что словно плащ охватила война. И образ огромного скальпированного черепа над ней.

-Ааааа!! Пусти!! Мама! Нет! — молоденькая русоволосая селяночка, с некогда милым личиком, сейчас же всем измазанным сажей, кровью и слезами, отчаянно пытается вырваться из рук огромного, закованного в доспехи амбала. На лицо ей не более тринадцати зим от роду.

— Какая голосистая, Звак! — щебечет рядом с пленителем подхалим Чук. Маленький, щуплый, с поеденным оспинами лицом и отвратительным тоненьким голосочком. Шавка Звака, от того еще и живой.

— А какая сладкая! — смачно облизывая девчонку, басит амбал. — И наверняка уже везде! — лыбится он, а его шавка начинает заливисто хохотать.

— Надо проверить! — сквозь смех орет шестерка.

— Мама! Мама!! МАМА! Ааааа!!

Девчонка никак не замолкает в руках огромного монстра и продолжает безостановочно звать родителей. Но мама уже никак помочь не сможет. Ее голое поломанное тело продолжают насиловать, даже несмотря на воткнутый в спину кинжал у соседней телеги. Такие же как Чук. Слабые и мерзкие шакалы, подбирающие за сильными остатки.

Звак бросает девчонку на землю с такой силой что у той отшибает и дух и воздух. Одни выпяченные от боли и обреченности глаза вертятся.

— Заткнись дрянь! — орет он, поднимая ее одной рукой на шиворот.

После этого он вновь бросает ее, но уже на стог сена, лежащий на сломанной телеге. Каким чудом он уцелел при нападении? Так не все же мародеры жгли. Грабить будет нечего. А не грабить мародеры не любят.

Едва девушка оказывается на более ли менее мягкой подстилке, как сильные руки громилы разрывают на ней хлипенькой ткани платьице. Когда-то видимо его ей шила мать. Молодая мягкая кожа девчонки, еще даже не успевшая в интимных местах обрасти пушком, оголяется взору и рукам амбала, в считанные секунды спустившего штаны. В первые мгновенья она еще пытается кричать и вырываться, но затем крики стихают, крепко удерживаемые ноги прекращают попытки лягнуть, и оттуда слышатся лишь громкие всхлипы девчонки и наслаждение массивного мужика.

Ивалос отвернулся от представления еще в самом начале. Он никогда не мог понять бешенного желания солдат отлюбить всех возможных женщин на стороне побежденных. Они же вопят, кричат, сопротивляются. Могут при неудачном раскладе и так засветить, что уже никого и никогда полюбить не сможешь. Другое дело прекрасные девушки мадам Порри, за небольшое количество монет готовые не просто подарить шикарнейшее удовольствие своим профессиональным телом, но и сделать это с любовью. С душой, можно сказать. Но, к сожалению, ни самой мадам, ни ее девушек, так удачно прибившихся к обозу их объединения банд, рядом нет. Как нет, кстати и самого обоза. Они далеко на востоке, практически у Ранда. А вот Ивалосу приходится быть здесь и командовать объединенным сбродом двух отрядов на этой вылазке. И наблюдать то, что здесь творится.

Особых эмоций вся эта бойня у него не вызывала. Он сам, результат одного из таких набегов. И впоследствии не единожды такими набегами командовал. Но... но при этом в этот раз было слишком много разных "хотя". На которые вновь стоит сказать одно единственное "но". Не его масштаба дело. Он свое провалил.

Забавно, наверняка никто из этого сброда даже не догадывается, чем занят их командир. Вместо привычного им сбора трофеев и очередей к пленницам он просто лежит на травке и думает. Зачем ему думать? Он же простой командир, подчиняющийся старшим в банде. Он даже не какой-то аристократ или хотя бы писарь. Он простой вояка, командовавший некогда отрядом в сотню человек и нынче присоединившийся к тысячному войску.

Но особенно никто внимания не обратил и на то, что Ивалос при нападении на мирную деревню в четыре десятка домов также не шел впереди всех, прорубая своему коню путь сквозь разбегающихся в страхе и панике крестьян. Наоборот он отстал и лишь медленно добивал раненых. Чистоплюем его назвать не смогут — не заметили в пылу драки.

И вот атака закончена, задание выполнено, и пора отходить обратно, к "своим". И это произойдет в ближайшем времени. Но сперва... трофеи победителям, то есть мародерам. А он пока вновь и вновь будет думать о том моменте, когда он выбрал не правильный поворот.

Вот уже полгода, как он присоединился к этой банде, "Клыки зари". Большая сила в пол тысячи бойцов, периодически сражающиеся то на стороне Бальдина, то в нападениях Тюдора. И они, сотня человек, унесшие ноги после очередного провала. Сотня, дерущихся за Ранделл. Бывших местных крестьян, по воле судьбы ставших бойцами. Им удалось выжить на поле брани, но при этом так и не удалось научиться придумывать планы. А на одной голой цели, выехать никак не получалось. Даже со всеми "немереными мозгами Ивалоса", как твердили его подчиненные, не удалось. Раб, бывший в служках у сынка лорда и при этом урвавший кусочки знаний, все равно остается рабом. Судьбы не изменить.

И вот, уставшие, раненные и обреченные, они встречают Клыков. Зачем они вообще решили вступить в их ряды? Потому что их зажали в углу? Да. Потому что кончились деньги? Тоже да. Потому что атака тюдорцев была успешна? И это да. А Бальдин оказался слаб? Не без этого. Но... все это не то. Главное, это то, что у них кончились идеи. Исчезла надежда, а за ней и смысл. Сколько кого не бей, а все одно Ранделл так и остается безвольным куском земли на окраине двух королевств. Куском земли, приносящим золото. Несколькими городами, не способными стать крепостями с точно такой же не успевающей разбогатеть и осесть аристократией. И с рабами не способными быть крестьянами — не успевают и не пытаются, как это не смешно. Но и при этом так и не вымирают. Он со своими людьми этому главный пример. Из крестьян в рабы, из рабов в... наемников? А в кого еще, если больше не хочется быть рабом?

— Эй Ивалос! — раздался громкий и немного писклявый голос над ним. — Командуй отступление! Еще немного и нас здесь возьмут бальдинцы!

Прервавшись, наемник открыл глаза и посмотрел на стоящего над ним человека. Помощник командира банды Ритор. Как и сам командир — мерзкая личность. Но в отличие от последнего не обладает такой шикарной шевелюрой на подбородке. Лишь пара выпендрежных усиков по последней моде Мидланда торчащих перпендикулярно носу. Да и классический горшок волос на голове — прическа аристократов.

— Рано, — коротко ответил лежащий командир.

— Что значит рано? Скоро поздно будет! Тут скоро будет тяжелая конница Бальдина!