Вопрос был явно неуместен. Окажись здесь Люк, он мог бы многое порассказать об этом древнем мистическом существе. Насчет его появления ходило множество легенд, из которых очень немногие казались достоверными. По одной из версий, по происхождению самой древней и, стало быть, наименее вероятной, это существо было зародышем, оставленным сверхразумной цивилизацией, бескрылым и неоформившимся, которому еще только предстояло вызреть во взрослую особь. По другой версии, Нефиот числился существом пограничного, растительно-животного происхождения, диковинным плодом оранжерей Императора Паллатина, выращенным с никому не известными целями. Известно было о Нефиоте лишь одно: что это был разумный овощ, напоминавший также и животное, который непонятно каким образом питался и размножался, но тем не менее успел оставить несколько потомков по всей галактике. Местный, камерный, Нефиот был одним из экземпляров этой разновидности, судя по оболочке не самого позднего периода: молодые особи напоминали гладкие слабоморщинистые клубни потатов, более же древние были покрыты настоящей корой.

После непродолжительной перебранки и стычки наконец выяснился задающий вопросы. Им оказался драчливый замухрышка, с продолговатым, как баклажан, синим носом.

Мешок раскатали и подняли на табурет. В синих сумерках камеры тело подрагивало и ждало вопросов.

В камере воцарилась пронзительная тишина, схожая с той, которую Хэну приходилось слышать во время работы в туннелях.

— Заклинаем тебя, о Нефиот, — торжественно начал коротышка, — ответь нам, всем здесь стоящим, сирым и прозябающим… брошенным и позабытым, навеки погребенным в подземельях, ответь нам, всезнающий и мудрейший, как нам жить?

Морщины на голом яйцевидном теле вздрогнули, и некоторые из них от середины поползли вверх: в складках забрезжил намек на линию глаз, прорисовался и рот — широкий и безгубый. Из пасти показался толстый фиолетовый язык, похожий на завязь цветка. В торжественной тишине раздались отчетливые вибрирующие звуки:

— Пот-терпеть надо… Под-дож-дать! Вся камера наполнилась восторженным шепотом.

— Вот это да! Дело ведь говорит, мужики, — восхищенно шепелявил Клорр. Гонза, тип с верхних нар, служивший здесь дежурным фонарем по совместительству, и вовсе зашелся смехом — так, видимо, водилось у его народа выражать высшую степень восторга.

— Нефиот! Нефиот! — подхватило полушепотом еще несколько голосов, забывая об осторожности.

Проснувшийся Нефиот попискивал и побулькивал, под дряблой морщинистой кожей у него перекатывались какие-то бугорки и желваки.

— Покажем Нефиоту новичка! Покажем новенького Нефиоту! — загалдело еще несколько голосов.

Раздавая налево и направо тумаки, Клорр с Кипом несколько поуспокоили коллег.

— Выведи нас, — обратился Кип к кожистому мешку. — Время служить.

Хэн с удивлением увидел, как из складок кожи, словно бы подчиняясь словам мальчугана, выкатываются два мутных глаза — точно двойной рассвет туманных светил на знаменитой Баррокаде, планете пиратов.

Душный воздух камеры наполнился гудением, казалось, тут и там застрекотали небольшие сиреневые молнии; виски Хэна неожиданно сдавило, словно от жуткого похмелья. На миг ему даже показалось, что его все-таки задело накануне станирующим зарядом, но он с необъяснимой стойкостью перенес его на ногах. Чубакка в клетке-изоляторе напротив грохотал артиллерийским храпом. Соседняя с изолятором дверь караульного помещения внезапно распахнулась, отчего Хэн невольно стрельнул глазами вверх, примериваясь вспрыгнуть на спальное место. Однако никто в камере, судя по всему, и ухом не повел.

Показавшийся в проеме страж был без оружия. Шатаясь, он побрел вдоль решетки. Хэна удивила беспечность охранника. Видимо, воин находился либо в диком глиттерштимовом трансе, либо принимал какой-либо из наркопрепаратов Древних — алькотин или кокаоль, пристрастие к которому было широко распространено среди наемников, контрабандистов и охотившихся за ними таможенников.

Лицо охранника было мертвенно-бледным. Из безвольно распахнутого рта поблескивали золотые протезы. Когда он приблизился к их камере, Хэн бросил взгляд на Нефиота и понял, что за сила двигала им. В этот момент кожистый мешок на табурете совершенно раздулся, приобретая угрожающие очертания цеппеллинового спороносца, который хочет не то улететь, не то взорваться. От него исходили горячие волны тепла, точно от перегревшегося радиатора.

Смотреть на лицо охранника в этот момент было жалко и противно: закатившиеся глаза, вспотевший лоб, липкая слюна, текущая по подбородку. Остановившись перед их дверью, сторож стал судорожно рыться в карманах, движения его при этом напоминали движения зомби, терзаемого поносом.

Как только дверь открылась, несколько шахтеров набросились на охранника, натягивая на голову мешок. После чего он почти сразу обмяк и свалился на пол, рядом с табуреткой, на которой дулся и пузырился Нефиот.

Ночь была холодна, как поцелуй мертвеца, — как и все прочее время подземных суток на Кесселе. Ключи охранника, завороженного Нефиотом, раскрыли им двери. Шахтеры из других спальных отсеков, к сожалению, не могли присоединиться: пока Кипу удалось блокировать гипнополе лишь в своей камере.

— Все проще простого, — охотно объяснил он Хэну. — Комок жеваной бумаги под контакт — и через некоторое время, когда она высыхает, контакт нарушается.

Они прошли по длинному коридору, впереди выступали Хэн с Кипом, — казалось, все признали в них негласных лидеров. Следом за ними поспешали, катились, подпрыгивали, кто во что горазд, остальные заключенные рудников. На некоторых, видимо наиболее опасных из преступников, гремели самые настоящие заправские каторжнические цепи. Они прошли мимо изолятора с храпевшим Чуви, и Хэн с печалью посмотрел в безвольное и дремлющее лицо приятеля. «Вставай, товарищ!» — хотелось крикнуть ему, но Хэн не стал этого делать: пусть отдохнет — все равно бесполезно. Они прошли вдоль конторы: там за широким и толстым стеклом перемигивались лампочки контрольной аппаратуры, заблокированной Нефиотом. Босс Рокки отсутствовал, видимо разгуливая где-то на воле, рядом с Дулом и Скинкснексом. Возможно, просто налопался глиттерштима и свалился, как и остальные охранники. Одно было ясно: всеми овладело воодушевление и все чувствовали, что помешать никто уже не сможет — им, движимым Нефиотом. Пропустив сквозь табурет две длинные швабры, его бережно несли к выходу, точно Императора на паланкине.

За открытым люком шахты, по которой прибыли на рудники Хэн с Чубаккой, их встретила гулкая пустота. Хэн с недоверием взглянул вниз: там маячила черная бездна — лифт же, судя по всему, был поднят на поверхность.

— Здесь лесенка… внизу, — подсказал Кип, и, нагнувшись, Хэн действительно нащупал шаткую металлическую скобу вроде тех, что использовались на самых допотопных звездолетах.

Путь вниз оказался вовсе недолгим. Хэн каждый раз опускал ногу с замиранием сердца, не зная, окажется ли там следующая ступень, и подбадривала его лишь мысль о том, что человек, идущий впереди — точнее, под его ногами, — еще жив, еще ползет и дышит, а не улетает с последним воплем в распахнувшуюся мрачную бездну.

И все это время Хэн глядел не отрываясь в черную стену перед глазами, гадая, прочно ли держатся перильца. И, только почувствовав под ногами наклонную, но прочную металлическую поверхность, он позволил себе расслабиться и посмотреть вверх.

Высоко, в почти бездонной выси над их головами, едва просвечивало крохотное сизое донце, — видимо, кабину лифта на ночь отгоняли вверх и отодвигали в сторону, на случай если кому-то вздумается сбежать этим заманчивым путем. Там же светился краешек выщербленной луны-гарнизона.

— Смотри, — сказал ему Кип. — Сейчас мы будем совершать наш ритуал. Ты человек новый, и тебе будет интересно. Остальное неважно. Если, например, чего-то не поймешь… — Света, сбрасываемого лунной ночью, вполне хватило, чтобы разглядеть, как горестно сморщилось чело Кипа. — Понимать ты начнешь позже, когда посидишь здесь, под землей, несколько лет.

И тем не менее Хэн уже начинал понимать, что пришли они сюда совсем не для того, чтобы сбежать: ведь лезли они не вверх, а вовсе даже напротив. Прибывшие следом заключенные выстраивались на металлическом округлом скате; Хэн отчетливо ощущал, что стоит на каком-то конусе, — точно такое же ощущение испытывал он, стоя на округлом носу угнанного истребителя вертикального взлета, пытаясь его покрасить: остро не хватало веревки, чтобы подстраховаться,

По стенам шахты-колодца развесили маячки, и, внезапно увидев, что у него под ногами, Хэн упал от неожиданности на корточки, судорожно цепляясь пальцами за металлические поверхности.

Облезший, проржавевший остов древней гигантской суперракеты находился под ним. О древности корпуса можно было судить уже потому, что весь он был изъеден слизняками бронеточцев, оставивших многочисленные раковины и каналы в теле этого некогда столь грозного оружия. Видимо, Кессел был одной из так называемых «нулевых» баз покойного Императора. Планета была обречена — после старта гигантской ракеты она уничтожалась вместе с расположенной на ней Императорской Исправительной Колонией. Однако судьба распорядилась иначе, и забытому детищу покойного Императора суждено было сгнить в подземелье источенным слизняками и червями.

Выстроившись на покатом куполе, освещенные маячками шахтеры взялись за руки — глаза их были обращены вверх. Изможденные, истощенные и плохо освещенные их лица представляли зрелище скучное и несколько жутковатое.

— О мать Помогилла! Приди к нам… — начал кто-то, и все как один забормотали, зашевелили губами, адресуясь куда-то вверх. Хэну помогли подняться и подхватили под руки с обеих сторон. Посреди этого дикого сборища, в самом центре, стоял все тот же табурет с Нефиотом. Полосатый мешок на нем теперь был наброшен на манер туники, и Хэн готов был поклясться, что Нефиот сам позаботился о своем внешнем виде, хотя ума не мог приложить, каким образом удалось этому безрукому и безногому существу столь искусно задрапироваться. Нефиот выглядел необычайно возбужденным, вероятно самым возбужденным из всех присутствующих.

— Приди к нам, Помогилла, мы дети твои — усыпи нас и освободи!

Монотонный распев, изредка прерывавшийся криками, вдыхал в сердце Хэна бездонную ледяную жуть. Казалось, пение и вопли поднимались все выше, напирая на стены и закручиваясь спиралью в пространстве шахты. И казалось, оттуда, с невидимой высоты, простиралась к ним некая другая потусторонняя сила, злая и опасная, — какой-то неупорядоченный шорох ли, стон ли— или это было только эхо подземной возни; Хэн отчетливо начинал испытывать вибрацию металла под ногами.

Он в панике вырвался, тут же теряя равновесие на скате. Балансируя, Хэн размахивал руками по сторонам, тщетно пытаясь ухватиться за лестницу, хотя уже не помнил, где она расположена и чувствовал, что еще миг — и он рухнет и покатится вниз по бесконечно длинному саркофагу мертвой боеголовки. И последнее, что успел он увидеть, — выпученные глаза Неофита; он простирал к Хэну конечность, похожую на кожаный клюв, а из вертикальной пасти рвался вопль:

— Он нами брезгует! Он нас не уважает!!!

Хэн проснулся в холодном поту, с трудом узнавая окружающее: тот же потолок камеры, отдаленный храп Чубакки и сокамерников. Мерные шаги караульного вдоль решетки напомнили ему о реальности. Банальный ночной кошмар. Видимо, аппарат гипнополя барахлил. Хэн облегченно вздохнул и едва заметно перевернулся на бок — охранник как раз проходил мимо клетки, блаженно улыбаясь и тихо напевая себе под нос. Глаза его светились безумием.

Стоя за дверями участка переработки спайсов, Морус Дул осторожно закреплял специальную маску, стараясь не задеть своего механического ока, чтоб не сбить настройку. Он тяжко пыхтел, то и дело высовывал язык, опасливо пробуя воздух, дабы никто не смог застигнуть его врасплох.

Последняя трансляция — этот разговор с телкой Соло — сделала его чрезвычайно нервозным;

Дула не оставляли мысли о том, что Новая Республика может сделать с ним, и непременно сделает, если ведущему министру не удастся разыскать собственного супруга. Только здесь, в теплой темноте цеха фасовки, он мог наконец расслабиться. Поглядывая на слепых беспомощных рабочих, сам он час от часу чувствовал себя все увереннее, все собраннее.

Тяжелая металлическая дверь с глухим стуком въехала в паз, полностью отрезав свет. За второй дверью открылся свод, похожий на дно матки, высветившийся в его инфраокулярах теплым красным светом. Дул глубоко вздохнул, с удовольствием втягивая в себя заплесневелую сырость испарений. Пахло живым.

Он смотрел на смутные оранжевые тени, склонившиеся над конвейером. Они притихли, робея в его присутствии. Отчего Морус Дул начинал чувствовать себя еще лучше. Он проходил рядом, проверяя качество работы. Сотни слепых головастиков, бледных и червеобразных, с большими глазами, в которых отсутствовало всякое выражение, копошились всеми четырьмя тонкими ручонками над упаковкой хрупких кристаллов. Они заворачивали волокнистые пучки в светонепроницаемую бумагу, помещая свертки в специальные защитные кассеты, которые затем доставлялись на космодром и оттуда уже — на распределительную лунную базу Кессела, При использовании труда личинок, которые могли работать в абсолютной темноте, столь необходимой для спайсов, производство протекало успешнее, чем под контролем имперских служащих.

Краткая телепатическая эйфория, вызываемая глиттерштимом, делала его чрезвычайно ценным продуктом, добыча которого тщательно контролировалась Империей. Другие планеты располагали лишь более слабой разновидностью спайсов, известной как минерал рюл, и Кессел оставался единственным местом, где можно было разжиться настоящим глиттерштимом. Империя наложила свою железную лапу на производство глиттерштима, применяя его в шпионаже и следственных целях, а также для проверки лояльности кадрового состава.

Однако спрос на глиттерштим оставался весьма и весьма широким: среди влюбленных, которые хотели эфемерной телепатической связи в своих отношениях, среди творчески настроенных личностей, которые искали в нем вдохновения; инвесторы рассчитывали заполучить с помощью глиттерштима информацию о рентабельности вложений капитала, махинаторы с его помощью стремились успешнее одурачить клиентов. Посему немалое число контрабандистов занималось доставкой глиттерштима Джаббе Хатту и. прочим гангстерам-дистрибьютерам, ведавшим распределением продукта.

Однако с тех пор, как Империя перестала контролировать производство. Дул считал, что проблем на его пути более не предвидится, и так было вплоть до злополучного возвращения Хэна Соло.