— Белые Мечи Света... — восторженно прошептал мастер-кузнец. — Древняя сказка оказалась правдой.
— За каждым, получившим при инициации белый луч, внимательно наблюдали и обязательно приводили сюда, но никто из них так и не выбрал белых мечей, — пробормотал император, в его голосе звучало искреннее недоумение. — До сегодняшнего дня. Не думал, что именно мне доведется разгребать это дерьмо...
— А куда деваться? — резонно спросил кузнец.
— Ты прав, друг мой, некуда.
Не выпускающих из рук драгоценных свертков учеников вывели из подземелья. Вверх пришлось подниматься долго, Лек давно потерял счет времени. Наконец, впереди засветился выход. Однако они оказались совсем не в том огромном цеху, из которого спустились вниз, а в не слишком большой, прекрасно оборудованной, на удивление уютно выглядящей кузне. Посреди нее кто-то установил четыре высоких наковальни, четыре светящихся багровым горна ждали своего часа.
— Разверните заготовки и положите на наковальни, — скомандовал мастер-кузнец, покосившись на императора, присевшего на скамью около стены. Но тот ничего не сказал, только махнул рукой, предоставляя ему вести церемонию.
Ученики осторожно развязали обвязки и сняли промасленную кожу со свертков. Под ней находились по две толстых полосы темного металла, эльфу, орку, аристократу и скомороху досталось по два будущих меча. Редко случалось так, чтобы сразу четворо получали по два картага, двумечный бой давался далеко не каждому. Каждый из учеников внимательно расматривал заготовки, пытаясь почувствовать их, сделать частью своего тела. Металлические полосы казались цельными, но если присмотреться, то можно было понять, что каждая склепана из тысяч и тысяч хорошо прокованных слоев стали. Тиаранской стали, секрет изготовления которой знали только элианские оружейники. Только теперь становилось понятно, почему изготовление заготовок брало столько времени, ученики получали в руки почти готовые мечи, им оставалось только завершить работу и не испортить сделанное мастером.
— Станьте рядом и положите на заготовки руки.
Голос кузнеца стал торжественным, император встал рядом с ним и достал из ножен собственный меч, горящий призрачным желтоватым светом.
— Я...
— Энет ар Инват...
— Сантиар Эрхи...
— Храт Сломанный Клык...
— Тинувиэль Эллевалериэ...
— Приступаю к ковке картагов и произношу Слово Кузнеца!
— Лдер ренно стэ нтаарах... — набатом загремел голос императора, остальные повторяли непонятные слова вслед за ним.
Как только смолкло заклинание, заготовки засветились призрачным светом, причем каждая разным. Лек удивленно смотрел на это. Не помнил он такого! Юноша во все глаза смотрел, как заготовки погрузили в горны. Когда они раскалились добела, ученики клещами вернули их на наковальни. Император с кузнецом взяли в руки небольшие молоточки и принялись постукивать по горячему металлу, показывая куда бить. Ученики неловко стучали молотами, стараясь действовать осторожно. Откровенно говоря, Лек никогда не понимал почему доводку мечей доверяют профанам. Однако доверяли, и почти никогда не случалось, чтобы ученик испортил картаг. Может, магия? Похоже на то, слишком похоже. А для чего это нужно? Может, для того, чтобы меч знал только одного хозяина? Наверное, так. Горец с благоговением смотрел на священнодействие и не мог оторваться. С этого дня Энету, Санти, Храту и Тинувиэлю предстоит три месяца по полдня проводить в кузне. Потом последний обряд, и в их руках окажутся призрачные мечи, самое страшное оружие элианской империи. Далеко не все знали, на что оно в действительности способно. Вот только готовы ли будут ученики к тому времени? Сумеют ли стать достойными? Успеют ли таковыми стать? Лек не знал, но понимал, что ему придется приложить к тому все силы.
9. Исповедь.
Узкая улица причудливо извивалась между высоких домов северо-восточной оконечности Тарсидара. Перекрикивались носильщики, торговцы расхваливали различные товары около витрин своих лавок. Несмотря на множество людей, на мостовой не было мусора, она казалась на удивление чистой. Впрочем, за чистотой в городах элианской империи следили очень строго, нарушители платили такие штрафы в канцелярию наместника, что повторять их печальный опыт никому не хотелось. Тем более, что контейнеры для мусора стояли на каждом углу и дойти до ближайшего проблемы не составляло. Коренным горожанам даже в голову не приходило плюнуть на мостовую или бросить под ноги огрызок яблока, знали, чем это чревато.
Ближе к правой стороне улицы не спеша шла молодая женщина в черном, бесформенном, почти монашеском платье. На ее голове была шляпка, лицо скрывала плотная вуаль, но каждый встречный мужчина на уровне подсознания понимал, что перед ним редкая красавица. И с сожалением провожал ее взглядом, проклиная про себя за святош за то, что еще одной, которой бы жить и любить, задурили голову. Женщина не обращала на эти взгляды никакого внимания, ее совершенно не интересовало мужское внимание. Она этого внимания не хотела. Все мысли были сосредоточены только на предстоящей исповеди.
Элиа боялась самой себя, сомневалась, хватит ли у нее мужества полностью открыть душу чужому человеку. Но ведь священники для того и предназначены... С каждым днем мысли о монастыре становились все настойчивее и настойчивее, все больше не давали покоя. Там она никому не сможет причинить горя. Там чистая и непорочная жизнь. Молитвы Единому Создателю, честный труд, уважение сестер. Проклятой самое место в монастыре. Какая-то частичка души сопротивлялась этому решению и горько плакала, но девушка изо всех сил заставляла ее молчать. Однако проклятая частичка никак не унималась, она повторяла и повторяла: "Лек... Лек... Лек..." Но Элиа представляла себе долговязого парнишку мертвым, из-за нее мертвым, и душа в ужасе замирала. Нет, больше Элиа ар Сарах не станет причиной чьей-либо смерти. Хватит. Наигралась чужими жизнями. Вдоволь.
Девушка нервно передернула плечами, по коже пробежал мороз. После бала в поместье высокого лорда ар Инвата она не выходила из дому больше десяти дней. Кто-то долго стучал в дверь и окна, звал ее, но Элиа не обращала на это никакого внимания, продолжая мертво сидеть в старом отцовском кресле. Она вспоминала и анализировала собственные поступки, переоценивала свою жизнь, с каждым моментом все больше убеждаясь, что Ланиг ар Вортон полностью прав, что она несет в мир только зло. Слова повесившегося по ее вине северянина бились в голове, заставляя девушку задыхаться от боли и ужаса. Как она могла быть такой бесчувственной, такой жестокой, такой подлой? Все десять дней Элиа ничего не ела, просто не хотелось, и превратилась за это время в тень самой себя.
— Зачем я нужна?.. — шептали иногда потрескавшиеся губы. — Кому я нужна? Кому я хоть что-нибудь хорошее сделала? Никому ведь... Неужели я не видела, что человек на грани? Зачем над ним издевалась? Почему делала вид, что он мне нравится, и тут же презрительно отсылала прочь? Почему сразу не сказала, что он мне не нужен? Какая же я тварь, Единый...
Совесть выкручивала душу Элиа подобно половой тряпке, она вспоминала каждого своего поклонника, каждого, кого доводила своими капризами до исступления, и корчилась теперь сама. Девушка даже подумывала о самоубийстве, привязала было к крюку от снятой люстры петлю, но уже встав на табурет внезапно поняла, что ничего этим не искупит. Что только усугубит свою вину перед Единым и людьми. И что остается? А только монастырь, больше ничего. Все оставшиеся годы нужно будет провести, помогая другим, всем, кому только возможно. Может, тогда Создатель ее простит. Может, тогда она сама простит себя. Еще несколько дней ушло, чтобы вынести самой себе окончательный и безоговорочный приговор. Какая-то часть души Элиа умирала, что-то иное рождалось вместо нее, что-то пока еще непонятное. Девушка все так же не могла есть, ее тошнило, толька изредка пила воду, слабея с каждым днем все больше и больше. Поняв, что так продолжаться не может, она решилась пойти в церковь и исповедаться. Рассказать обо всем, что мучило ее. Святой отец должен понять, он ведь поставлен Единым для исцеления человеческих душ. Может, исповедник что-нибудь посоветует.
Элиа нашла бабушкино еще траурное платье и надела его, стремясь выглядеть как можно более уродливой. В голове царила какая-то звенящая легкость, тело, правда, слушалось с трудом, ноги заплетались от слабости. Идти пришлось очень осторожно и медленно, чтобы не упасть. Девушка после каждой сотни шагов останавливалась отдохнуть. Наконец, впереди показалась церковь при епископате. Она выглядела довольно скромно, никаких архитектурных излишеств, простое кубическое здание из белого камня с косым крестом на крыше. Элиа с трудом поднялась по лестнице и опустила несколько монет в кружку для пожертвований при входе. Потом резко выдохнула, как перед прыжком в холодную воду, и вошла.
— Здравствуй, дочь моя! — подошел к ней дородный монах.
— Мне нужно исповедоваться, святой отец... — едва слышно прошелестела девушка. — На мне страшный грех, я человека до самоубийства довела. И не одного...
— Смертный грех! — сокрушенно покачал головой монах. — Следуй за мной, дочь моя, я отведу тебя в исповедальню.
Элиа пошла за ним, держась рукой за стены, ноги подкашивались. Она почти ничего не видела вокруг. Слава Единому, идти пришлось недолго, иначе она упала бы. Девушка облегченно присела на стульчик перед занавеской. Хорошо придумано! Не видя лица исповедника куда проще открыть душу. Сидеть было очень неудобно, острый запах ладана вызывал тошноту, перед глазами все плыло. Она смотрела на истоптанный до зеркального блеска каменный пол и ежилась, пытаясь представить себе сколько тысяч людей за прошедшие сотни лет сидело на этом неудобном стульчике в волнении. Вскоре занавеска шевельнулась, и хорошо поставленный, звучный бас спросил:
— Как тебя зовут, дочь моя?
— Элиа ар Сарах.
— Баронесса ар Сарах?
— Да.
— Прошу подождать, сейчас придет другой исповедник, — в голосе невидимого священника звучала явно слышимая тревога.
— Конечно...
Другой исповедник? Зачем? Какая разница? Девушка растерянно смотрела на занавеску. Происходило что-то странное, никогда еще на ее памяти не меняли исповедника после начала исповеди. Да и из знакомых никто такого не рассказывал. В чем дело? Или она настолько большая грешница, что ее даже исповедовать должен кто-то из высших иерархов? Единый! Элиа даже задохнулась от подобного предположения. Ждать пришлось довольно долго, около получаса. Девушка вся извелась за это время, пытаясь понять почему сменили исповедника. Наконец, занавеска снова шевельнулась.
— Я слушаю тебя, дочь моя, — у нового священника оказался довольно противный, елейный тенор, скользкий какой-то. Элиа испытала к обладателю столь неприятного голоса мгновенную брезгливость, но одернула себя.
— Я совершила страшный грех, святой отец... — негромко сказала она, утирая слезы. — Я довела двух человек до самоубийства.
— Ты права, дочь моя, — согласился священник. — Это страшный и непростимый грех. Однако Единый милостив, он способен простить даже тебя.
— Я хочу уйти в монастырь... — всхлипнула девушка. — Я чудовище, мне нельзя жить в миру...
— Монастырь — это награда для верных, а не убежище от мира, — голос исповедника стал строгим. — Эту награду еще нужно заслужить, дочь моя.
— Я все сделаю, святой отец! — с горячностью выкрикнула девушка.
— Рад это слышать, дитя. Единый Создатель требует от тебя подвига. Сверши его, и я отпущу тебе грехи с чистым сердцем. Лучший монастырь империи примет тебя.
Святой церкви нужна ее помощь?! Ее, грешницы? Элиа счастливо вскинулась, на ее губах появилась неуверенная улыбка. Она готова была на все, хоть отхожие места чистить и из-под больных судна выносить. Хоть ехать проповедовать даркасадарским дикарям, которые которые обычно варили миссионеров на медленном огне. Да что угодно, разве могут святые отцы предложить что-нибудь неугодное Создателю? Нет, конечно!
— Да, дочь моя, — торжественно провозгласил исповедник. — Церковь и Единый Создатель требуют от тебя великого подвига. Сделай должное, и с тебя снимутся все твои грехи! Ты станешь воином Церкви. Ты станешь чистой и непорочной.
— Я готова, святой отец! — с пылом воскликнула девушка, по ее щекам стекали слезы радости. Единый! Неужели ее простят? Пусть, пусть будет так!
— Я не ошибся в тебе, дочь моя. Рад. Многие говорили, что тебе нельзя доверить столь важного дела, что свершить его может только паладин, но я настоял на своем. Помни, задача стоящая перед тобой невероятно важна. От нее зависит само существование святой церкви.
— Но кто я такая? — изумление Элиа не поддавалось описанию. — Ничтожная грешница...
— Даже святые когда-то были грешниками, — возразил священник. — Именно после свершения подвига во имя веры они и стали святыми! Кто знает, не ждет ли тебя такая же судьба, дитя мое.
— Я... — с трудом выдавила из себя девушка. — Я постараюсь... Что я должна сделать?
— Уничтожить врага церкви! — голос священника поднялся почти до визга. — Я верю в тебя, дочь моя, ты справишься.
— Я должна кого-то убить? — обмерла Элиа. — Но...
— Это не убийство, ты устранишь чудовище, не человека, а лютого зверя. Понимаю, тебе трудно, но это необходимо сделать. Помни, за этот подвиг ты будешь прощена.
— Но я не умею убивать, я ведь не воин... — едва слышно пробормотала девушка, многого она могла ждать, но не такого.
— Ты — воин святой церкви. К тому же тебе не придется почти ничего делать, чудовище всего лишь поцелует твою руку и умрет само. Твоя задача добиться, чтобы оно поцеловало ее в нужный момент, дочь моя.
— С этим я справлюсь, святой отец! — воспрянула духом Элиа. — Если чудовище — мужчина, то все просто.
— Мужчина, — заверил ее священник. — Мало того, твой поклонник, дочь моя, все дни твоего затворничества он разыскивает тебя, никак не желает успокоиться. Расспрашивает всех вокруг.
— Я сделаю, как вы скажете, святой отец... — уныло сказала девушка, снова кто-то должен умереть из-за нее. Но раз священник говорит, что это не человек, а чудовище...
— Рад, что не ошибся в тебе, дитя, — в жирном голосе исповедника слышалось удовлетворение. — Ты верная дочь матери-церкви. Слушай и запоминай.
— Слушаю, святой отец...
— Возьми эти два флакона. Красный и синий. Перед встречей с чудовищем выпей синий, а жидкостью из красного помажь себе руки. С тобой ничего не случится. Все понятно?
— Да, святой отец...
— Запомни — это подвиг во имя матери-церкви и Единого Создателя!
— Я запомню... Но кто это чудовище?
— Некий Лек ар Сантен, манхенский горец, — ответил исповедник. — Колдун и помощник куда более страшного колдуна. Если он останется жив, то наша страна захлебнется в крови.
Сердце Элиа на секунду дало сбой. Этот священник с елейным голосом требует, чтобы она убила человека, которого любила?! Девушка уже четко понимала, что полюбила долговязого горца с первого взгляда, наверное, что его жизнь стала ей куда дороже собственной.
