Золотой Конвой

— Щас, — Показал Екимов рукой, дальше по прерывистому уступу. — Вона, осыпь. Идем, буду тебе подавать.

Они прошли по уступу, до места, где тот расширялся, и принимал на себя застывшую каменную осыпь. Екимов подошел, крякнул, своротил с осыпи булыжник. Мелкие камушки вместе со снегом зашуршали вниз. Передал Медлявскому. Тот швырнул его поближе к телу. Взяли еще один. Еще...

— Стой-ка, — Подал голос Екимов.

— Что? — Придвигаясь спросил Медлявский.

— Тут дыра... Ну-ка держи. — Екимов отдал Медлявскому еще один камень. — Определенно, дыра. Здесь пещера. Кто-то задвинул вход крупным камнем, а потом сверху щель заложил. Помоги-ка!..

Вместе они сковырнули еще несколько камней, и обнажили основной 'замок-камень', размером со скрючившегося в клубок, здорового мужчину.

— Погоди-ка, — Медлявский залез под полушубок, и вытащил оттуда плоский электрический фонарик, не отнятый по поспешности обыска. Дай-ка я туда посвечу.

Штабс-капитан просунул руку в щель поверх основного камня, и посветил внутрь. Тусклый луч, с темным пятном от лампы заметался, уходя вглубь горы. Батарейки садились от холода.

— Там ход. Пещера.

— Откроем, — сказал Екимов. — Лучше мы твоего дружка туда положим. А то весной все равно зверье на падаль придет, могут расковырять нашу ухоронку. А там не достанут.

— Согласен, но что там внутри? Стал бы кто закрывать пустую пещеру.

— И то!.. Ну-ка, пособи кость офицерская.

Оба ухватились за камень, подыскивая места, чтоб не мешать друг-другу и крепко ухватить кусок скалы.

— Двигаем сюда. — Сказал Екимов. — На раз-дав-три. Вот сюда прикладываемся, чтоб не тянуть супротив один другого. Понял?

— Да.

— Ну давай. Раз, два, три!

С кряхтением вцепились в валун, взялись с натугой. И тот поддался, сперва медленно, а потом, будто уступив упрямой человечьей силе, быстрее.

— Ноги береги! — Рявкнул Медлявский. И Екимов отскочил — даром что был в тяжелой одежде — отскочил от двинувшейся массы. Камень с грохотом отвалился в сторону, со скрежетом разбрызгав снег.

Оба поглядели в низкий черных ход, уходивший в скалу.

— Ну, поглядим? — Сказал Екимов.

— Поглядим.

— Ну, свети.

Медлявский придвинулся ко входу, подсветил фонарем, и согнувшись полез внутрь. Екимов, помедлил, и пошел следом, стараясь не отстать от света фонаря. Луч скакал по стенам, покрытым мельчайшим кристалликами инея, и преломлялся, заливая стены волшебным светом.

— Голову береги, — посоветовал на ходу Медлявский.

— В шапке-то не зашибу.

— Все равно...

Прошли еще несколько метров, пришлось еще согнуться, ход сужался, потолок нависал. Медлявский мазнул рукой по стене, осыпав инеистую крупку. А дальше ход пошел на расширение. Иней со стен исчез. Оба смогли разогнуться. И наконец, они вышли в пещеру. Широкая, будто сплюснутая, с потолком едва выше человеческого роста. Свет фонаря заплясал по стенам и потолку, и высветил в дальнем углу какие-то непонятные холмообразные груды. Медлявский шагнул ближе, посветил. Ветхие, покрыта пылью тюки, лежали вповалку, друг на друге.

— Что за склад? — Бормотнул Екимов. — Ну, встань сбоку, посвети...

Медлявский пристроился, так, чтоб спина Екимвова не перекрывала луч. Тот приладился к одному из мешков, мысля развязать завязанную кожаной тесемкой горловину. Но та не поддалась, вместо этого сам тюк вдруг разошелся под рукой ветхой рваниной, и из огромной прорехи вдруг звеня и бренча, полился на землю металлический ручей. Тяжелые кругляши монет сыпались друг на друга горой, отскакивая, разбегаясь бегом на ребрах по темным углам. В луче фонаря засверкало, заиграло вечным молодым светом, золото.

— Это?.. — Остолбенело промямлил краском. — Это чего? Золото?!

— Похоже на то. — Отозвался Медлявский.

— Так это... Все-таки ваше?

— Нет конечно, — деревянным голосом отозвался Медлявский. — Сам видел, пещера была закрыта. Тут бог знает сколько лет не был никто...

Он наклонился, поднял с пола один из золотых кружков. Неровно отлитый, похожий на лепешку, на лицевой стороне был изображен коленопреклоненный мужчина в халате, с длинной бородой, с луком в одной руке, посохом или может, копьем, в другой, и колчаном за спиной.

— Что-то восточное, персидская может быть... — Пробормотал Медлявский. Бросил монету в кучу, поднял другую. Четкую, аккуратную, будто только с монетного двора, с профилем дородного мужчины, украшенным венцом. Перевернул её неловкими в перчатках руками. На оборотной стороне была изображена крылатая женщина, и обвивавшая её кругом надпись. Медлявский поднес ближе фонарь, и напрягая в слабом свете глаза, вслух прочитал:

— 'Викториа Константини...'.

— Чего это? — спросил Екимов.

— Это солидус, — пробормотал Медлявский. — Золотая монета, отчеканена в правление августа Константина Великого. Был такой царь...

— Давно? — Спросил Екимов.

— Ну... — Медлявский задумался, как сказать попроще. — Лет через триста после рождения Христа.

— Ядрен корень!.. — Выдохнул Екимов.

— Да уж... — Медлявский поднял еще пару монет. — 'Лео перпет...'. Император Лев Макелла. Из тех же краев, лет на сто позже. А вот эти наши: 'црь и великии кнзыва на всея Русии'. А здесь что? 'Владимир на столь'... Боже. Да любой нумизмат, чтоб сюда попасть, левую руку себе отгрызет.

Екимов разложил нож, и пошел мимо сложенных друг на друга мешков, проводя лезвием по истлевшей такни верхнего ряда. Зажурчало, загремело, потекло на землю металлическим потоком из прорех. Сыпалось с мелодичным перезвоном, иногда перемежающимся звуком падений более крупных предметов. Это на россыпи монет вываливались серебряные кувшины, злотые блюда с иранскими всадниками, скифские блюда и подвески, с переплетенными дивными зверями. Вывалился и тут же скрылся в золотом потоке надоспешный крест-энколпион, сбитый сотни лет назад с груди какого-то удальца. Вывалилась чаша, по бокам которой на грациозных конях скакали золотые всадники, в свободных штанах; — упала на бок, и сама рассыпала сокрытые в ней монеты. Сыпалось, текло, и звенело на разные голоса золото, исполняя свою тысячелетнюю песню власти, удачи, богатства.

— Хватит, Екимов. — Позвал Медлявский.

— А? — Екимов оглянулся, глаза у него были осоловелые. — Это ж сколько... Сколько на это хлеба можно накупить?

— Не знаю, — Медлявский неуверенно пожал плечами, — Ценность колоссальная. Здесь не в золоте дело. То есть, — и в золоте конечно. Но историческая ценность несопоставимая. Это история, отлитая в металле.

— Дивное дело. — Екимов машинально вытер иней с усов. — Слыхал я на посиделках всякие побасенки о кладах. Зарыл мол кто-то горшок с червонцами. Горшок, итить! А тут...

Медлявский взял с ближайшего распоротого мешка горсть золотых монет, растер их на руке, водя большим пальцем, будто ком грязи растер. Бросил золотые кружочки обратно, и вдруг тихонько засмеялся.

-Ты чего? — С тревогой глянул на него Екимов. — Умом-то не тронулся?

— Уф, — выдохнув смех ответил Медлявский. — Нет, но... Переть на себе бог знает сколько верст несуществующий клад, чтоб найти настоящий. Каково, а?

Медлявский снова заклокотал смехом. И глядевший на него Екимов, против воли тоже фыркнул.

— Да, шутит-крутит судьбейка... Только, чего мы со всем этим делать будем?

Смех Медлявского затух. Оба вспомнили, что они, в общем-то, по разные стороны.

— Мне для себя золото без нужды, — Сказал Медлявский. Я всю жизнь прослужил, богатства не нажил. Да и не стремился.

— Так ведь и я не барин, — отозвался Екимов. — Я слесарь-лекальщик. Мастер. Своим ремеслом завсегда и себя и семью прокормлю в достатке.

— Тогда, полагаю, это золото государственное.

— Народное. — С нажимом поправил Екимов.

Он упрямо посмотрели друг на друга.

— Гм... Знаешь чего, — Медлявский развел руки — В одном у нас мысли сходятся: золотая лихорадка нас не одолевает. Это уже хорошо. Значит не кинемся тут друг-друга душить за желтые кругляши. Давай тогда твой вопрос отложим. Обсудим, как отсюда выберемся. А пока, подсвети-ка мне. — Он протянул Екимову фонарь.

— Зачем?

Медлявский опустился на один из не распоротых мешков.

— Занесу в свой дневник и на карту данные о кладе. Чтоб потом можно было найти.

Медлявский расстегнул планшетку, вытащил свой дневник. И раскрыв на последней странице, скорописно застрочил карандашом.

— Шибко пишешь, — восхитился Екимов.

— Привычка, — машинально отозвался Медлявский. — Так, теперь сделать метку на карте...

Штабс-капитан вытащил из планшетки карту Гиммера, на которой он отмечал путь конвоя, и хотел внести новые метки. Но в этот момент фонарик в руке Екимова вдруг ощутимо померк, луч совсем потерял силу, наливаясь предсмертной сумеречностью.

— Черт, — ругнулся Медлявский. — Батарея совсем сдохла. Пошли на выход, там дорисую. — Он взял фонарь из рук Екимова. — А то придется наощупь отсюда выползать...

— Пошли, — согласился Екимов. — Интересно все-таки, кто спрятал здесь клад?

— Полагаю, местные. Те, из крепости. Сперва хранили его там. А потом что-то случилось, спрятали его здесь. И уже не вернулись. Это если про людей говорить. А на самом деле, клад наверно — её.

Медлявский бросил угасающий луч к самой дальней стене. И Екимов вдруг в угасающем луче увидел, то, что пропустил раньше. Тусклый свет выхватил из темноты самый дальний конец пещеры, за мешками. Тонких черт лицо, уложенные под корону волосы, полуприкрытые миндалевидные глаза. Статуя смотрела в бесконечность, полутень угасающего фонаря, делала её почти живой.

— Золотая баба!.. — Выдохнул Екимов. — Или... мужик. не разберу...

Свет фонаря стал еще тусклее.

— Живей, — поторопил Медлявский.

Оба заспешили к выходу.

Они прошли обратным путем, свет фонаря почти умер, отбрасывая едва видный отблеск. Но уже светился вперед свет морозного дня. Оба выбрались из пещеры, и подбодренный ветром мороз сильнее ухватил их за лица. Медлявский снова взялся за камни, и начал закладывать тело Краузе. Екимов, подумав, присоединился. Управились быстро.

— Спускаемся, — Махнул рукой Медлявский.

* * *

— Так значит, — уточнил я, ошеломленно глядя на Ивана, — они нашли другой клад?

— Именно! — Кивнул Иван. — Они столько дней тащили по тайге груз из булыжников. А когда все друг-друга из за них перестреляли и разъехались... Они стали хоронить товарища, и нашли настоящий, старый клад.

— Это... я не смог подыскать подходящих слов. — Это же черт знает что такое!..

— Жизнь богаче любой выдумки, брат.

— Да, — я растерянно кивнул. — Но погоди. Если дед Павла все это знал?.. Почему он сразу не направил его к кладу? Почему он направил нас к пустышке? Мы же могли сейчас просто уйти домой, с дыркой от бублика вместо клада.

Я поглядел на Павла. Он как-то растерянно развел руки.

— А сумка с дневником, по-твоему зачем? — Иван потряс у меня перед носом блокнотом. — Он же её специально оставил. Это подсказка, для тех, кто сможет понять. Фальшивка ведет к настоящему кладу! Я не знаю... — Он повернулся к Павлу. — Может дед говорил тебе в детстве, а ты забыл? У детей бывает, что-то выскальзывает из памяти. А может, он тебя так на сообразительность проверил. — Иван снова залыбился. — А сообразительным оказался я!

— Да, Ваня, — пробормотал Павел. — Ты конечно, голова.

Я хлопнул себя по коленям, и приподнялся.

— Так чего сидим, булки мнем? Куда бежать?!

— Туда! — Иван показал рукой на выдающуюся далеко над лесом скалу. — Даже отсюда видно. Все что нам осталось, дойти туда, подняться, и отыскать ход в пещеру.

— Ну так двинули! — Я вскочил на ноги. — Собирайтесь махом!

Мы побросали консервные банки, собрали рюкзаки. Раскидали и затоптали костерок, добив его пионерским способом. В скором времени мы уже топали от старой крепости вниз по склону, по кедровику, — к скале. Вел нас Иван, и он несомненно был героем дня. Пока я шагал за ним, во мне боролись противоречивые чувства. Я боялся, что очередной виток кладоискательской эпопеи опять закончится пшиком. Другим чувством была надежда. Иногда проскальзывали мыслишки, сколько раз я стукнусь перед Вано лбом о землю, если мы все-таки обретем клад. Надо будет сделать это здесь, в тайге, тут мох мягкий... Паша топал за нами.

* * *

Оба пошли вниз по горной складке. Мелкие камушки и снег, осыпались из-под ног. Медлявский шел первым. Екимов за ним. Краском смотрел на спину Медлявского в потрепанном полушубке. Спускаться было труднее, чем идти наверх. Медлявский скользил, все неудачно лежавшие камушки доставались ему в ноги. Он старался идти по прошлым следам. Екимову идущему следом, идти было легче. А вот мысли у Екимова были тяжелыми.

'Вот и подошло к концу наше перемирие — думал Екимов, осторожно переставляя ноги. — Как договорились, разойдемся в стороны. А что потом? Он расскажет своим? Я своим? И побегут сюда в догоняйку две команды. Загонять лошадей, и себя загонять, и угощать друг дружку свинцом. Ладно еще, наши придут первыми. И заберут клад. А если — те?

Разойтись — это конечно благородно. Ба-га-ро-дна... Сколько эти сволочи из благородных, сидели на шее у народа. Благородия, высокоблагородия... Упыри кладбищенские. Кровососы. И я, рабочий, должен поступать благородно? С каких дел?

Клад. Все эти блестяшки. Красивые, камешки разноцветные, блюда с непонятными чеканками. Цаточки узорчатые... Клад, — он что? Медлявский о художественной ценности гундит. Придурь. Клад — это хлеб для голодных. Лекарства больным. А еще справная сбруя для наших бойцов. Винтовки. Пулеметы. Вот что есть клад. Это если он нам попадет. А если — тем? Полетят в моих товарищей пули, купленные на этот клад. Лягут в землю парни. И что я скажу их родным? Я позволил убить своих, чтобы прозваться благородным? Не велика ль цена? Нет. Нет у меня такого права. — он убежденно качнул головой. — Есть у меня революционный долг. Этот долг мне все грехи простит. Все искупит'.

Рука Екимова медленно поползла к кобуре. Будто бы сама собой. А он наблюдал только. Медлявский перед ним, тем временем в очередной раз поскользнулся, чуть не упал на спину и беззлобно матюгнулся. Оглянулся. Екимов руку от кобуры успел убрать. Медлявский сверкнул улыбкой.

— Столько пережили, глупо на склоне здесь окочурится! Верно, Екимов?

— Верно, — разлепил тяжелые губы Екимов. Улыбнулся даже. Будто на морозе губы судорогой свело. — Ты это... Ты под ноги гляди.

Ничего не заметил Медлявский. Снова пошел вниз, сбиваясь на скольжение. Екимов открыл клапан, сунул руку в кобуру. Пальцы привычно легли на ухватистую рукоять нагана. Полированные деревянные рубчики щечек ухватисто легли в перчатку.

'Прости офицерик. — Пронеслось в голове у Екимова — Неплохой ты, может, мужик... Враг ты! Кровь наших на тебе. Выбрал ты сторону. И судьбину свою выбрал. Не обессудь. А мои думы, что сейчас, ты бы сам их позже помыслил. И мне в спину пальнул. Может ты уже сейчас эту думку думаешь, а? Я тебя просто опередил. Так-то'.

Екимов вытянул револьвер, привычно нацелился. Не стал курка взводить, чтоб не спугнуть. Здесь и так не промахнуться.