— Ну!.. — Заговорил граф. — Некоторым людям подсознательно нравится состояние обиженности. Они всячески культивируют в себе это состояние. Как это говорится: "Дуют губы", кривятся, отворачиваются и делают скорбный, оскорблённый вид. Им нравится, когда перед ними извиняются, и это ощущение вызывает в них, не иначе как чувство собственной важности перед обидчиком.
— Но, ведь большинство же людей страдают от обид?! — Возразил Дьяков.
— Вам ли об этом говорить?.. — Поморщился Гэлбрайтов.
— Тогда возникает резонный вопрос "Зачем они включают обиду? Зачем позволяют себе обижаться и оскорбляться?". — Вмешался князь Вадбольский.
Вывод очевиден... — Продолжил граф, разглядывая дымное кольцо. — От бескультурья, слабости душевной своей, нежелания развивать себя, расти над собой, познавать новые горизонты и расширять уже имеющиеся знания. Чем более человек образован, тем меньше у него всяких предрассудков в голове. Тем меньше шансов его обмануть, обидеть, унизить, оскорбить. Ибо разумный человек на такие выпады только пожмёт плечами и пойдёт дальше своей дорогой, не опускаясь на уровень обидчика, или оскорбителя и не давая ему повода подлить масла в огонь.
— Разумный человек не обижается, разумный человек делает выводы. — Констатировал Посадов.
— Вы случаем не подрабатываете психоаналитиком? — Прищурился Гэлбрайтов.
— Нет. Это жизненный опыт. — Ответил граф.
— А чешете, как пописанному.
— Я изучал риторику. — Отмахнулся граф, продолжая. — Мудрый человек просто проигнорирует обиду и не пустит её в свой разум, не позволяя ей внешне управлять собой. Ведь Разумный человек сам управляет собой и сам решает, как, согласно своим познаниям о тех или иных процессах, своему организму адекватно реагировать на внешние раздражители. И никогда не пойдёт на поводу внешних раздражителей, коими и являются обидчики, то есть провокаторы.
— Слово-то какое, "провокаторы". Контрреволюцией попахивает. Фашизмом... — Скривился, как от оскомины, Посадов.
— Да, именно так, провокаторы. Точнее сказать, обидчики-провокаторы только то и делают, что пытаются вывести кого-нибудь из состояния равновесия своими колкими фразами, а затем, как вампиры высасывают жизненную силу побеждённого.
— Совершенно с Вами согласен. — Закивал Дьяков. — В реальности так и происходит. Человек, после эмоциональной встряски, чувствует себя опустошённым, как будто из него откачали энергию, его жизненную силу.
— Во всяком случае, глупо обижаться на человека, который не хотел тебя обидеть, и обида была нанесена как бы случайно. — Сказал князь, подзывая официанта. — Будь любезен, бутылку рома. И поскорей. Да, бокалы не забудь заменить.
Официант тенью скользнул к бару.
— Он знает, какой ром нужен? — Спросил я.
— Ещё бы! — Воскликнул Гэлбрайтов. — Они знают все вкусовые пристрастия своих постоянных клиентов. Попробуй ошибись! В миг на улице окажешься!..
— "Люди мелкого ума чувствительны к мелким обидам; люди большого ума всё замечают и ни на что не обижаются". — Блеснул эрудицией Посадов.
Сидящие за столом, молча уставились на него.
— Чего так смотрите? — Смутился тот. — Это не я, это Ларошфуко.
— Тогда понятно. — Дал определение чему-то Гэлбрайтов.
— Что понятно? — Осторожно поинтересовался Посадов.
— Понятно, что наш поэт причисляет себя к людям большого ума.
— Вы хотите меня оскорбить?
— Заметьте, господа, — поднял вверх палец Гэлбрайтов, — он сказал "Оскорбить", а не "Обидеть".
— Филологические тонкости, как и юридические, порой весьма эффективны. — Сообщил князь, поглядывая на приближающегося официанта.
— Обидеть человека извне в принципе невозможно! Человек всегда обижается сам! — Произнёс граф, и принялся раскуривать потухшую трубку.
— У Вас, граф, такие глубокие мысли, что мне порой кажется, будто Вы скрытый шпион. — Улыбнулся князь.
— В каком смысле? — Спросил граф, закусив мундштук трубки.
— В самом прямом. То Вы эдакий простак, наивный до неприличия, будто девица на выданье. А то такие речи толкаете, аж диву даёшься, откуда что берётся?!
— Каждый человек должен полностью контролировать себя, свои эмоции, свои поступки, расти над собой духовно, заниматься самообразованием, развивать своё тело. Повторю ещё разок, настоящий человек должен меняться, только дурни не меняются.
— Да, но, насколько я могу судить не будучи знакомым с текстом, думаю, что Вещий Олег имел ввиду временные изменения, а Вы, граф, меняетесь на глазах, как хамелеон.
— Провоцируете? — Поинтересовался граф.
— и не думал. — Возразил князь.
— Справится с обидой не составляет большого труда. Если, разумеется, осознавать, что такая проблема имеется. Само осознание — это уже половина решения. — Сказал граф, разглядывая сидящего напротив него князя.
— Угу. Уверенность в победе — залог самой победы? — Переспросил князь.
— Да, уверенность в успехе — пятьдесят процентов победы.
— А как, по-вашему, можно ли обидеть шуткой? — Спросил Посадов.
— Вы ещё спросите надо ли защищать обиженных?.. — Слегка поморщился князь.
— А надо ли? — Демонстративно поинтересовался Посадов.
— Защищать надо не обиженных, а не защищённых. — Ответил князь, и добавил: — Детей.
— "Легко обижается тот, кто не слишком собой доволен", это Крашевский. — Поторопился уточнить на всякий случай, Гэлбрайтов.
— Человек сильный духом, разумный и постоянно развивающийся, никогда не обижается на шутки, как бы ни старался вывести его из состояния психологического равновесия обидчик. — Ответил граф Бенингсен, пристально глядя на Гэлбрайтова.
— Что Вы на меня так смотрите? — Смутился тот.
— Он не считает нужным обижаться. Он прекрасно понимает процесс управления обидами и не допустит внешнего влияния на себя лично. Он выше обид и оскорблений. Их не существует в его жизни, и поэтому они не могут им управлять. — Как загипнотизированный, продолжал граф, не отводя взгляда. — А вот человек закомплексованный, слабый духом, глупый обижается постоянно.
— Повторяетесь, граф. — Заметил Гэлбрайтов.
— То есть?
— Вы уже это говорили.
— Ещё одна форма вампиризма. — Задумчиво произнёс Дьяков. — Человек Недалёкий и неуверенный в себе, таящий вечную злобу, всегда найдёт повод в очередной раз обидеться. Он ожидает жалости к себе со стороны более сильных духом людей.
— Святая церковь только о вампирах и прочей нечести печётся. — Усмехнулся князь.
— Церковь печётся о душах своих прихожан. — Обиделся за служителей церкви Дьяков.
— — Испепеляя их на кострах. — Негромко добавил князь.
— Не надо. — Вспыхнул Дьяков. — Мы не инквизиция.
— А инквизиция, значит, не вы? — Заговорщицки прищурился Гэлбрайтов.
— Господа, господа! — Постучал донышком рюмки по столу Посадов. — Давайте не будем затрагивать нелицеприятные стороны нашей жизни.
— Насколько я понимаю, наш многоуважаемый господин Дьяков не принимал участия в инквизиторских походах. Так что его жизни это не касается. Или это не так? — Повернулся в кресле к Дьякову Гэлбрайтов.
Я во все глаза смотрел на эту странную компанию, и думал, что такого просто быть не может. Легко манипулируя цитатами великих умов человечества, они говорили о вещах, которые нас, тамошних, совершенно не интересовали. Не потому, что этого не было, а потому, что просто некогда было этим заниматься. В суете нас обижали, мы обижались, и наоборот. Но вот так, сесть и разложить всё по полочкам!!! Поражала начитанность этих людей, не говоря уже о фамилиях.
— Извините, — осторожно вмешался в разговор я, — простите за бестактность, но очень уж хочется понять... Скажите, пожалуйста, вот Вы граф (я взглянул на графа), а Вы князь, все вас так называют. А откуда они знают, что вы люди титулованные?
Разговор резко прервался. Дьяков смотрел на меня с благодарностью, Гэлбрайтов с некоторым раздражением, Посадов с заинтересованностью, граф и князь с недоумением.
— извините, если я сказал глупость. — Сконфузился я.
— Видимо, молодой человек хочет знать, есть ли у вас, титулованные господа, корочка, удостоверяющая ваши личности. — После небольшой паузы, заговорил Гэлбрайтов, изобразив на лице улыбку, могущую означать что угодно — и скептицизм, и брезгливость, и снисхождение.
— Паспорт имеется в виду? — Уточнил граф.
— Думаю, что нет. — Выразил сомнение Гэлбрайтов. — Его интересует документ, удостоверяющий ваши титулы. Скажем, царский указ, грамота...
— Аааа! — Разочарованно произнёс князь Вадбольский. — Это же элементарно!..
— М-да. — Сказал граф. — Вы покажете или мне?..
Он вопросительно взглянул на князя. Тот двумя пальцами полез за борт пиджака. Что-то щёлкнуло, и на княжеской ладони появились золотые часы с цепочкой.
— Смотрите, не стесняйтесь. — Сказал он, протягивая мне часы.
Я взял в руки дорогущую вещь. Золото тяжелило. Циферблат был старинным. По ободу цепочкой тянулась бриллиантовая окантовка.
— Вы переверните. — Посоветовал Посадов.
Я послушался. На обратной стороне оказался барельеф герба, выложенный из драгоценных камней, как мозаика. Щит был набран сапфирами из Шри-Ланки. Насколько я знал, больше нигде таких не было. На голубом фоне имелся золотой крест, по всей видимости, из жёлтых гелиодоров (разновидность бериллов). Под ним, обращённая вверх рогами, серебряная луна. В нижней части щита располагалась река, с плавающими крестообразно в ней, двумя серебряными рыбками. Сам же щит сверху был накрыт мантией и шапкой. Я вопросительно взглянул на князя.
— Мантия и шапка — знаки принадлежности к княжескому роду. Вы это хотели спросить?
— Да, спасибо. Но!..
— Князь, — перебил меня Гэлбрайтов. — Не часы же Вы предъявляете в гостиницах или светских раутах!..
— На раутах и без предъявления все знают. — Немного раздражённо ответил князь, возвращая часы на место. — А в гостиницах этим не интересуются. Они и так знают. Вещи ведь все с гербами, документы, и так далее.
— Простите. — Окончательно стушевался я. — Не сообразил.
— Бывает. — Снисходительно сказал Посадов.
Граф Бенингсен, молча, извлёк из нагрудного кармашка визитную карточку и протянул её мне. Я покраснел. Сидящие за столом заулыбались, ободряюще.
— Не стесняйтесь, молодой человек. — Подбодрил меня Дьяков. — Было бы странно, если б Вы не заинтересовались такими мелочами.
Я взял визитку. Здесь так же имелся герб. На щите с лазоревым полем серебряное арбалетное ложе в перевязь. Шапку и мантию заменил нашлемник в виде графской короны, а из неё торчали два арбалетных ложа. Абрис был украшен надписью, видимо, девизом: "ОVRANT, VIRTUТE, PARATA".
— Спасибо. — Поблагодарил я, возвращая визитку.
— Оставьте себе. — Усмехнулся граф, и добавил. — На память. Так на чём, бишь, мы остановились?
— Обидеться нельзя простить. — Тихо подсказал князь.
— Это как? — Заинтересовался Посадов.
— Где правильней будет поставить запятую. — Уточнил князь Вадбольский.
— Ну, это как для кого!.. — Откинулся в кресле Гэлбрайтов.
— Я бы так не сказал. — Покачал головой граф Бенингсен. — Психологи относят обиду к детским реакциям на недостаток внимания и любви. Обида всегда связана с болью, когда ребёнок, да и взрослый, задет за живое. Причём недостаток любви не обязательно должен быть тотальным, скорее, это отсутствие отклика родителей на запрос ребёнка.
— Вы хотите сказать, что чувство обиды закладывается с детства? — Переспросил князь.
— Это не я. Это психологи склонны так думать. — Ответил граф, выбивая трубку.
— Чем инфантильнее личность, тем более она предрасположена к обидчивости. — Заговорил Дьяков. — Архиепископ Сан-францисский Иоанн в своих трудах писал, что даже если нас никто не обижает, мы и тогда обижаемся. Нам иногда хочется почувствовать себя обиженными, и в этом проявляется дурная человеческая инфантильность.
— Вас этому в семинарии учили? — Съехидничал Гэлбрайтов.
— Нас многому чему учили. — Пояснил Дьяков, и добавил: — Обижаясь, мы как бы отворачиваемся от мира, от людей, считая мир плохим, несправедливым. При этом себя мы считаем хорошими, добрыми или беспомощными, слабыми.
— Масло масляное. — Сказал князь и потянулся за рюмкой.
— Как сказать!.. — Задумчиво изрёк граф, вертя в пальцах пустую трубку. — Обиду можно разделить на две категории, активную и пассивную.
— Грубо говоря, да. — Согласился Дьяков. — При пассивной, человек склонен так и сидеть в своём замкнутом мирке. Цель этого сидения — окончательно утвердиться во мнении, что мир слишком плох для него. При активной же — обижающийся хочет показать свою обиду другим. И тогда цель обиды меняет знак на противоположный то есть, заставить другого сделать по-своему, навязать ему свою волю, своё желание.
— Да, — согласился граф. — Если человек считает себя однозначно правым, — в гордости, себялюбии, мол, я ушёл от мира, так как мир несправедлив ко мне, а значит, недостоин меня, то он, обиженный, становится в позицию жертвы. А если фантазирует о себе, будто он беспомощный и слабый, мол, защищать вы меня должны были, а не обижать, обиженный становится агрессивным.
— Хм!.. — Хмыкнул Гэлбрайтов. — В таком случае обижаться можно не только на людей, но и на Бога.
— Такая обида может закончиться печально. — Грустно заметил Дьяков.
— Обида — чувство горькое и опасное. Ведь оно стремится к возрастанию, стремится как бы "растечься" по всей душе. — Закончил свою пылкую речь граф Бенингсен.
— Вы ещё не сказали, — улыбнулся князь, — Ежели же ближний не идёт на поводу у обиженного, тот может прибегнуть к более кардинальным мерам, скажем, к мести.
— Извините, это уже слишком. — Поднял руки граф.
— Это уже преступление против любви! — Воскликнул Посадов.
— Доброе утро, господин Посадов. — Съязвил Гэлбрайтов.
— Не понял? — Взвился тот.
— Вы так долго молчали, что я, грешным делом решил, будто Вы уснули. — Пояснил свою реплику Гэлбрайтов.
— Я просто думал.
— И что же Вы надумали?
— Думаю, что те кто не понимает подноготную обиды считают, как будто перешагивать через других — это и есть основное занятие, а заодно и источник удовольствия.
