— Ну что тут прогнозировать... Нельзя водкой греться, все плохо кончится. Замерзли, наверное?
— А то ж! Сильно смотрелось — чахлый потухший костерок, мерзлые мертвецы и пустые водочные бутылки в серьезном количестве.
Короче говоря — спаслись умники, спаслись те, кто в пастушеский балаган с инструкторшей отправились, да еще несколько человек. Одна девушка вообще геройская оказалась — три дня вокруг пихты ходила, потому что верила — не бросят, а спать понимала нельзя, замерзнет. Даже не обморозилась. Сознание потеряла уже в вертолете.
Тогда государство раскачивалось не сразу, зато через три дня и вертолеты и спасательные группы и даже армейских на помощь подтянули. Всем спасшимся всякие льготы и бесплатное проживание в лучших санаториях на берегу. А нам — трупы собирать, когда следователи отработали. Двух парней дольше всего искали — один в пропасть свалился вместе с лавиной, сам же ее и вызвал — искал свой брошенный в панике рюкзак и слишком близко к краю подошел. Другого чувака первым же шквальным порывом ветра сдуло в ту же пропасть, но гораздо раньше — еще на седловине. Так он там ухитрился на карнизике уцепиться, друзья пообещали спасти, 'жди друг, мы вернемся с помощью!' четыре дня ждал, пока не замерз на этом карнизе сидя — друзья уже были спасены и думать о нем забыли. Спасатели тело случайно нашли — он же первый пострадал, основная куча трупов ниже гораздо была, там его и искали. Если б приятели о нем не забыли — вполне можно было бы спасти, кто ж знал, что он там сидит. Вот и смотри сам — чем это от Эвереста отличается? Да ничем. Не 8000 метров, а 1600, но разницы никакой. Никто никому помогать не стал. На следующий день следующая плановая группа до балагана пастушеского добралась, узнала, что впереди все снегом завалено и большие потери — спокойно развернулись и пошли назад. И даже не сообщили никому. И таких примеров можно много приводить. Да, к слову — там выше тридцатого маршрута еще группа находилась — тоже туристы. Им еще солонее пришлось — выше — значит холоднее. Так вот из верхней группы никто не погиб, инструктор там расползаться не дал и все делали, что он говорил. И выжили. Такое вот противопоставление вышло. Потом суд был, осудили руководство местного туризма к слову.
— А тех, кто не помогал, а инструкторов?
— У инструкторов даже удостоверений не было, что они инструктора. Никто их не учил, значит, раз их допустили до работы — виноват допустивший. А туристы... Они по закону помогать были не обязаны. Так что все как есть — человек в массе скотина тупая, неблагодарная и непредусмотрительная... И это заложено в человеческой природе. Человека периодически пытаются сделать человеком, но видно бог винтик какой-то недокрутил.
— Ну, знаешь. Как-то это у тебя все очень минорно выходит.
— А как есть. Вспомнилось еще из тех же времен — как раз через год в Ереванское озеро троллейбус ухнул. С почти сотней пассажиров. Рядом тренировалась пара спортсменов-подводников, два брата. Бегали с нагрузкой. Увидели такое дело — побежали спасать людей. Вода мутная, троллейбус залег на глубине десяток метров. Старший брат был рекордсмен — смог спасти двадцать человек. Сам чуть не погиб от переохлаждения и усталости — по ошибке вместо человека последним подъемом выволок сидение набухшее. Изрезался о битые стекла, потом пневмония. Сепсис. Чудом жив остался, карьера спортивная накрылась. И что характерно — пока он в больнице валялся из этих двадцати спасенных ни один спасибо сказать хотя бы не пришел.
Возражать тут особо нечего.
— К слову — продолжает Крокодил — еще моментик пикантный. Троллейбус свалился с дамбы, как тогда говорили, из-за того, что, дескать, у водителя с сердцем плохо стало. А все спасенные Шаваршем в один голос заявили, что пассажир некий потребовал, чтобы водитель остановился там, где пассажиру удобнее, а не там где положено, на остановке. Водитель и возразил, не на такси едешь. И получил от разгневанного пассажира по башке. Троллейбус и пошел нырять. Один тупой дегенерат угробил семьдесят человек. И себя тоже. На него-то плевать, конечно, но факт остается фактом.
— Хочешь сказать, что все люди — свиньи паскудные?
Крокодил удивляется.
— С чего это ты так решил? Примеров благодарности — пруд пруди. Вон немцы в Трептов — парке так скульптуру 'Солдат с ребенком' и не снесли. Действительно наш солдат пехотинец спас немецкую девчонку с нейтральной полосы из — под обстрела. А уж снести могли раз сто — наши бы руководители и не вспучились бы. Как с Эстонией, например. Ан не снесли, наоборот отреставрировали. Да и много говорить можно. Тебе ж коньяки таскали пациенты?
— Таскали.
— Вот видишь... Просто не надо о людях думать лучше, чем они есть на самом деле. Тут я тебе еще вот что скажу — есть слушок, что в Кронштадте все граждане будут обязаны иметь оружие. Обязательно. Что скажешь?
— А что говорить? Смотря, каких граждан наберут. Я-то с оружием так все это время и гоняю. Да и ты тоже. Да и много кто еще. И вроде наоборот бандитизма стало меньше. Другое дело — учить публику придется. А ты что скажешь?
— А что говорить... Любая власть — это насилие. Никак иначе не получается руководить публикой, обязательно насилие нужно. Считай любую власть бандитами — не ошибешься. Другое дело, что весь вопрос в том, кто эту власть поддерживает. Отсюда и власть — от вменяемой, которая живет по общепризнанным понятиям, их еще законами называют, до отмороженной на всю башню, для которой закон не писан вообще, кроме разве как левая нога захотела. Вменяемые публике обычно нравятся больше — понятно потому как чего ждать, потому вменяемых поддерживает большинство. Раз так, то публике власть оружие раздать может — оно публикой будет употреблено в поддержку власти. Ну и наоборот. Змиева с его архаровцами многие поддерживают. Так что вполне мысль ясная.
— Погоди, погоди. Это что же, ты военных бандитами считаешь?
Крокодил удивляется.
— А что такого? Военный — это убийца в первую очередь, для того они и нужны — убивать себе подобных. Вооруженные до зубов убийцы, специально обученные, как это правильно сделать с наибольшим успехом. Очень опасные поэтому, да еще и организованные дай боже. Да и что бы там не болтали — во время войны морали нет и быть не может.
У меня возникает ощущение, что я сижу с открытым нараспашку ртом. Вот уж никак не подумал бы, что степенный и добропорядочный Крокодил такое скажет. Потом я вспоминаю, что он воевал много и успешно, вспоминаю, что в рукопашной резне заслужил свое аллигаторское прозвище, перегрызя зубами глотку ичкерийскому бандиту, а как я понял из других разговоров — убитых им всяко разно, не считая влезших на его мины, получается у Крокодила никак не меньше взвода. Куда уж опаснее. Но я то с ним в дружеских отношениях и потому совершенно не опасаюсь, что он вцепится мне в глотку клыками, влепит по мне из спокойно лежащего у него на коленях Калаша или начнет резать ножом этих детишек в песочнице. Наоборот — когда он рядом — мне спокойно, а мамкам детей спокойно за своих чад. Да и дитята возятся совершенно безмятежно.
Видимо что-то этакое отражается у меня на лице и посмеивающийся сапер довольно замечает: 'Вот-вот, я об этом. Когда эти убийцы свои — все замечательно и прекрасно и нужно, чтоб эти убийцы были умелые опытные и лучшие. Вот когда чужие убийцы оказываются лучше — тогда печально. Ты ведь об этом подумал?'
— Ну да. Но уж как-то ты очень резко так заявил. Немного в голове не укладывается.
— Кто б говорил. Ты же медик. А ваша братия куда уж мясники. Ни за что ни про что хороших людей иголками тычите, ножиками режете, горчичники лепите и еще и банки ставите. Да еще и глумитесь при этом всячески — пописай в бутылочку, покакай в майонезную баночку, словно снайпер миллиметровщик какой-то.
— Ну, брось, шутишь ведь. Банки к слову уже не ставим, пользы от них точно нету, только вред. У медиков жестокость оправдана, иначе-то не получается, опыт вековой.
— Так и у военных тоже. Вот простой тебе пример — если сейчас на детскую площадку припрется зомбак — ты что будешь делать?
— Странный вопрос. Стрелять, конечно. Но это зомби, с ним-то все ясно, он же иначе не остановится.
— А вражеский солдат что — остановится? Чем вражеский солдат отличается от зомби? Да только тем, что по сравнению с вражеским солдатом — зомби и гуманист и бессеребренник. Ни издеваться не станет, ни глумиться, ни мародерить. А солдат врага — убийца и мразь, ничего более. Он же пришел к тебе демократию занести, то есть убить тебя и ограбить. И если ты его не уложишь — он уложит тебя и твоих друзей и близких. И трофеи прихомячит. Самая чушь последнего времени — дикое лицемерие общества. Все солдатам пытаются мозги засрать, мол, они гуманисты, несут демократию или там восстанавливают конституционный порядок и тыры и пыры. У вояк потом крыша съезжает, как же он принес демократию или там восстановил конституционный порядок — а его дружку не желающие восстановления конституционного порядка местные весельчаки кишки выпустили и поотрезали все что можно в ходе длиииинного развлечения, потому пришлось долбать по этим весельчакам из всех стволов, а весельчаки как на грех окопались в деревне, потому посреди улицы после драки валяется порванная пополам взрывом баба. Солдат дуреет от такого расхождения басен и яви. Крыша едет. А это паршиво, обученный солдат дорого стоит.
— Ну, это-то ты к чему ведешь?
— Да к тому, что римские легионеры не страдали такой дурью и им мозги не парили. Да и не только они. Все было проще и человечнее, что ли. Есть враг — либо враг сдается, либо его вырезают к чертям собачьим. И грабят побежденных. И все довольны, солдатам почет и прибыток. Так и надо. Дошло до войны — не обманывай себя, рассказами, что пришел цветочки сажать и кошечек гладить. И все будет в норме. А сейчас наврут с три короба, потом удивляются — откуда у солдат нервные расстройства. Ах-ах!
— Погоди, но ведь те же немцы во Вторую мировую тоже свихивались. Я читал. Об этом многие пишут.
— Да? И что?
— Ну, там вернувшиеся с фронта чудачили жестко, пулеметчики с ума сходили от того, что русские жидомонголы волнами лезли...
— А дружелюбным пулеметчикам так искренне было жаль этих жидомонголов, что они с ума сходили? Хочешь совет?
— Давай.
— Вот как только тебе начнут такое рассказывать — плюй в морду рассказчику. И постарайся харкнуть как следует, чтоб густо. Это даже не брехня, это злостная ложь. И рассказывающий это — паскуда и подлец. Да, и лучше вместо плевка — сапогом в рожу.
— Ладно, не злись. Давно хотел тебя спросить — только не злись, ладно?
— Я сегодня добрый. Валяй!
— Слыхал что ты чеха зубами загрыз. Не врут?
— А чего тут такого? Вон — большая часть сейчас наших питерских горожан любого загрызут и фамилии не спросят. Что удивило-то?
— Ну, ты ж не зомби... (Тут я понимаю, что выгляжу глуповато с таким детским вопросом и вообще — зря я все это начал).
— Да я поспорил с нашим радистом, что вполне обойдусь в случае чего одними зубами. Как раз так и сложилось, что сцепились вплотную, меня чех ножом в плечо. 'Язык' был не нужен, разобраться надо было по-тихому, без шума, а поспорили на бутылку хорошего коньяка. Все одно к одному и сложилось. Да это, к слову — ерунда. Вот толково мины расставить — это сложнее, тут думать надо. А кусаться... Наши предки это еще тысячи лет назад умели делать.
Мне остается только офигеть и задуматься.
* * *
Виктор и сам удивился, как трясутся у него руки. Просто даже не трясутся, а ходуном ходят. Снимать портки в такой трясучке было непросто, но опять показалось, что течет по ноге теплая мокрядь, как тогда, когда пуля попала.
Кровь действительно была. И текла как раз оттуда, где совсем недавно зарубцевалась корявеньким узловатым шрамом дырка от пули. Бедро и так ужасало тем, что стремительно наливалось синевой свежего кровоподтека, такого здоровенного, что и сравнить не с чем. Цепочка бордово-красных следов от укусов зомбеныша сейчас сливалась в одну синячину. Но синяк, как бы страшен с виду он не был не вызвал никаких особых опасений, а вот струйка крови — ужаснула так, что ноги у Вити ослабли и пришлось быстро сесть на табуретку, чтоб не свалиться на пол.
— Достал, гад мелкий — отстраненно и тупо подумал Витя. Его зазнобило.
В соседней комнатенке отчетливо пролязгал перезаряжаемый ПМ. Ирина поспешно заметала следы своей непредусмотрительности. Совсем забыла, что оружие надо перезаряжать — и с того давнего дня, когда на заснеженном поле ей пришлось валить обратившихся в зомби дизайнеров или кем эти твари были в своей добедовой жизни, просто из головы вылетело, что патроны-то она потратила и в пистолете не полная обойма. Вот про свою помповушку она помнила все время и следила за ней, а пистолет так и покоился в кобуре. Он был не нужен все это время как оружие, а скорее как символ власти. И оказалось в символе стоит всего один патрон. А пистолетик-то слабая машинка и хоть в голову зомби она и попала, но мозги не расшурудила, пришлось бить из укорота.
Витька что-то притих. Ирка вышла обратно, запихивая оскандалившийся пистолет в кобуру, и ахнула. Понурый муж со спущенными штанами, вспухшая багровой синевой ляжка, разводы размазанной крови и тонкий потек свежей.
Сама не поняла, как очутилась перед ним на коленях, внимательно осматривающей вздувшееся бедро.
— Отпрыгался — мрачно выговорил Виктор.
— Погоди, может не все так страшно.
— Погожу, конечно. Когда станет хреново — как по радио толковали — пойду этого фиолетового гада искать, один черт, зато хоть немного сквитаюсь — потихоньку приходя в себя и смиряясь с очевидным фактом, выговорил Виктор. Голос, правда, у него получился вовсе не такой мужественный, как хотелось бы. Но хоть не дрожал и не заикался.
— Сейчас. Сейчас, надо глянуть, откуда кровь — Ирка метнулась в спальню, затрещала оттуда разрываемым в лоскуты бельем. Быстро вернулась, аккуратно стерла кровь с кожи, промокнула ранку.
— А говорят, дважды в одно место не попадает, идиоты — поморщился Витя. Жена и сама увидела, что как раз попадает. Тонкая кожица шрама была содрана как стамеской и висела полупрозрачным лоскуточком. И кровь сочилась как раз из глубокой ссадины, в которую опять превратился свежий шрам.
Не совсем понятно для Виктора, жена стала рыться в ватных штанах, которые лежали пухлой кучей у ног мужа.
Непонятно чему обрадовавшись, растянула ткань на руках.
— Смотри, Витек, все не так плохо — и заулыбалась.
— Что неплохо? — сумрачно осведомился муж.
— Гаденыш этот штаны не прокусил. Видишь — целые с внутренней стороны. Не было укуса, слюни в ранку не попали. Просто ущемил челюстями штанину с кожей. На шраме кожа слабенькая, нежная. Не упругая. Вот он ее и содрал.
— И напускал туда слюней — подвел итог муж.
— Это вряд ли. Хайло у мелкого было ватой забито, откуда там слюни.
— Но кожу-то содрал?
— Да я ж говорю, на шраме не кожа, а эрзац, дрянь. Нормальная кожа — слоями, прочная структура. А на шраме — так, абы что. И травмируется моментально. Вот как у тебя.
