Нашествие арабуру

Пока он обдумывал все услышанное, Майяпан, как ни странно, успел напиться. Дед Ваноути не напился, а этот напился. Стал размахивать руками, буйствовать, кричать, что он самый старший и самый грозный черт. Пару раз случайно задел Ваноути так, что тот волчком отлетал в ближайший угол, но возвращался и с восхищенным обожанием глядел на Майяпана.

— Ова! Ова! — твердил он, и они снова пили.

Наконец старший черт Майяпан выкрикнул страшное слово:

— Армагеддон! — опрокинулся на спину и захрапел.

Ваноути возгордился:

— Слабы они против нас! Слабы — пить не умеют!

— А ты умеешь? — насмешливо спросил Язаки, который к этому времени уже окончательно протрезвел и прикидывал, как бы им побыстрее отсюда убраться. Плохое было место. Ненадежное. Как меня сюда занесло? — с удивлением подумал он, рассматривая закопченные стены. Каким боком? Ничего не помню. Пить надо чаще! Ведь мы куда шли? Мы тихо и спокойно шли к капитану Го-Данго. Значит, нам надо на Слияние. Так какого черта, спрашивается?!

— Я умею! — выпятил сухонькую грудь Ваноути и полез выяснять, что случилось с его другом, а потом как завопит:

— Он мертв! Кто-то украл его дыхание!

— Иди ты! — только и успел выказать свое мнение Язаки.

За этим занятие и застали их возмущенные обитатели квартала каменотесов. Вначале они очень испугались и бежали, не разбирая дороги, до границы квартала. Там они долго приходили в себя, вытирая пот, и все поглядывали, нет ли погони.

— Вот куриное дерьмо! — говорили они.

— Я одного видел. Огромного, как императорский дворец, — рассказывал кто-то.

— А я другого, с жалом вместо языка, — вторил еще кто-то.

— Нет, жала у него не было, у него был волшебный катана, — возражал третий.

— Да, да! Факел, факел! И нагината!

— А еще...

— Тихо! — повысил голос самый главный содержатель притона, заросший, как медведь, и не стриженный много лет. — На разведку надо идти...

— Вот ты и иди! — посоветовали ему, сплевывая от нахальства. — Твой притон, ты и иди!

— Я-то пойду, — смело ответил хозяин притона 'Уда', что значит 'прекрасный'. — Я-то пойду, но ведь и вы потом захотите опохмелиться?

— Это верно, — подумав, согласился за всех самый умный завсегдатай. — Мы как-то не подумали. Извини. Говори, что делать? Оро?!

— Подкрадемся и кинемся все разом, — хозяин харчевни показал, как это надо сделать.

Поверили, но все еще сомневались:

— А если они кого из нас зашибут? Вон у них какой здоровяк!

— Ты что, хонки боишься? — устыдили его.

— Да нет, не боюсь, но остерегаюсь. Хонки, они ведь разные бывают.

— Хонки теперь все наши. Не дрефь! Они теперь только арабуру пугают, а своих не трогают.

— Так чего же они кричали?

Недоуменно пожимали плечами — мол, чего только на белом свете ни бывает.

— Я недалеко отсюда давеча видел песиголовца, — начал один. — Он что, тоже из наших?

— А кто его знает?

— Ну идем, что ли?! — гнул свое хозяин харчевни, размахивая для острастки погнутым вакидзаси.

— Ты погоди, я не досказал,

— Ну, говори!

— Этот песиголовец человечину жрал.

— Да ты что?!

— Клянусь здоровьем моего господина!

— Ова! Ова!

— Оро?! Оро?!

— Да, это серьезно.

— Очень серьезно.

— Погибнем за жалкие три бу.

— Это точно...

Тяжело вздыхали. Снова расселись на развалинах, чтобы обсудить свежую новость.

— Что, прямо вот так и жрал?

— А ты давно видел Оки-скотника?

— Да, почитай, дней десять.

— Так это был он!

— Ну ты даешь?! А что ж ты молчал?!

— Да забыл по пьянке, что б ей!..

Кто-то подтвердил:

— Он не просыхает целую сэкки.

— Зря вы так переживаете. Люди каждый день помирают, — успокоил хозяин харчевни.

— Да иди ты! — послали его и даже отвернулись в знак презрения.

— Я бы этого песиголовца голыми руками задушил! — пообещал кто-то и тяжело вздохнул.

— А мы бы зубами загрызли! — поддакнули сгоряча.

— Ну что будем делать-то? — покрутили сразу трое носами.

Их поняли буквально:

— Как обычно — выпьем и подумаем.

— Да, без пива здесь не обойтись...

— И без сакэ тоже...

Все почему-то с надеждой посмотрели на хозяина харчевни.

— Ну что, идем?! — он снова завел старую песню, но теперь не так уверенно.

— Да погоди ты! — махнули на него рукой. — У нас дела.

— Знаю я ваши дела — боитесь! — наступал хозяина харчевни.

— Ничего мы не боимся! — ответили ему грубо. — Просто не хотим рисковать.

— Ладно. Ставлю всем бочку сакэ.

Почесали затылки:

— За такое дело бочки мало. А если кого-то из нас убьют?

Подтвердили:

— Харчевню отбить, это серьезное дело. Это не в храм сходить. Они там, наверное, все уже повыпили.

Хозяин харчевни заскрипел зубами:

— Ладно! Две бочки! — и с огорчением махнул погнутым вакидзаси.

— О! — обрадовались. — Это другой разговор. Только сразу надо кидаться, чтобы они ничего не поняли.

— С разных сторон. А то если опомнятся, пиши пропало.

— Не опомнятся, — подбадривал всех хозяин харчевни. — А если и опомнятся? У нас вот что есть! — и со свистом рубил воздух гнутым вакидзаси.

Кто-то с сомнением посмотрел на негодное оружие, но промолчал, зато все достали кривые индийские ножи и разные кастеты. И отправились назад. Страшно было до колик в животе, но шли. Правда, дошла ровно половина храбрецов, но и этого хватило.

Стали они заглядывать во все щели и увидали следующую картину. Огромный белотелый демон валялся пьяный, а сухонький чаморошный дедок причитал над ним, как над покойником. Третий демон сидел отрешенно и потягивал пиво.

— Первый раз вижу, чтобы демоны пили, как скорняки, — прошептал кто-то.

— Значит, это не демоны, — догадался хозяина харчевни.

— А раз не демоны, то чего мы здесь стоим?! — расхрабрились они и бросились в атаку, подталкивая друг друга в спины.

* * *

Чудные были эти мгновения. Больше Натабура в своей жизни ничего подобного не испытывал и ни разу не летал. Но и одного раза хватило, чтобы желудок пару раз вывернуло наизнанку, хотя он был и пустым уже целую луну.

Увидел он с высоты птичьего полета и океан по обе стороны, и маленькую горку — вулкан Фудзияма с дымком, и голубые реки, и черные пропасти — кахи, которые в народе назывались скалистыми воротами, в которых люди прятались в лихие годы. Все это ему очень понравилось, но не понравилось летать. А учителю Акинобу хоть бы что: знай себе, кричал от восторга и размахивал руками, приглашая к веселью. Натабура хотел крикнуть: 'Бу-коросу!' , да передумал и решил пройтись по твердой земле, а не парить в ненадежной синеве. Как только он об этом подумал, они с учителем Акинобу стали опускаться. Было ли это совпадением, или сила сутр закончилась, никто из них ничего не понял. Только опустились они туда же, откуда и улетели — в столицу Мира. И не куда-нибудь, а прямо во двор дома, где их ждали друзья: Афра, Баттусай и Митиёри. Цепи мгновенно опали, мало того, он тут же рассыпались в прах, превратились в ржавчину, словно только и ждали этого момента. И густая трава выросла там, где они лежали, похожие на рыжих змей.

Радости не было предела. Афра прыгал и норовил лизнуть Натабуру в губы. Баттусай орал:

— О Дух, сияющий в небе!

Даже Митиёри, забыв о Ваноути, тоже кричал:

— Ова! Ова!

Один Баттусай, недаром что слыл синоби мэцукэ , вовремя крикнул:

— Данконы!

Бесконечное напряжение, в котором они все находились все эти дни, спасло им жизнь — все среагировали очень быстро, и прежде чем три десятка стрел нашли своих жертв, попрятались за различными укрытиями: за повозкой, за поленицей, за деревьями. Поэтому никто не пострадал, только Афра получил стрелу в хвост, потому что не успел его поджать под себя. Но он перекусил и в мгновении ока выдернул стрелу из раны.

А потом они побежали. Натабура на ходу прилаживал кусанаги за плечи, а на шее у него уже вовсю болтался радостный годзука, который сам, впрочем, как и кусанаги, прыгнул в руки. Оказывается, все это время они находились здесь, в доме, где хоронились Баттусай, Афра, Митиёри и генерал Го-Тоба, который покинул укрытие, чтобы в конце концов превратиться в арара — самого главного демона ужаса. Стоит ли упоминать, что Акинобу также самым волшебным способом получил свой белый посох из корейского дуба, в котором прятался стальной клинок.

Дом ювелира Хата Кансукэ стоял не на центральной улице, как у большинства зажиточных представителей этой солидной профессии, а в глубине квартала, к нему вели узкие мрачные переулки, по которым к реке Ёда стекала грязная вода. Прохожие пробирались к своим домам, утопая по щиколотку в нечистотах. К тому же верхняя часть квартала располагалась в предгорье, и улицы были крутыми, а после непогоды — скользкими и трудно проходимыми. В этом был большой плюс, ибо Хата Кансукэ занимался контрабандой, и ему не нужно было афишировать свой бизнес. Для прикрытия он держал лавку в центре города, недалеко от базара Сисява, рядом с аллеей пихт и Поднебесной площадью. В этой лавке он продавал то, что разрешали власти: изделия из золота и серебра, а также поделки из кожи, бархата, парчи и моржовой кости, оружие варваров из Европы, которое попадало бог весть какими судьбами в Нихон, безделицы варваров оттуда же, применение которым никто не мог найти, как то: сломанные часы, табакерки, чесальные палочки, блохоловки, астролябии, секстанты, негодные пистолеты, аркебуза и даже компас без стрелки.

Все эти вещи мало кого интересовали, разве что любителей иноземных диковинок, однако они придавали лавке вес и значительность в глазах покупателей. Большие же дела творились в другом месте — в подвале жилого дома Хата Кансукэ. Через руки ювелира в страну попадали драгоценные камни из Ая. В основном изумруды, бриллианты, аметисты. Практически, вся торговля камнями с западного побережья принадлежала никому неизвестному Хата Кансукэ, который всегда действовал через подставных доверенных лиц. Такие же лица представляли его интересы в Ая и Чосон . И при регенте, и еще до регента Хата Кансукэ жил припеваючи. Но когда между императором Мангобэй и регентом Ходзё Дога началась борьба, к Хата Кансукэ пришли. Было это ночью, и смышленый Хата Кансукэ, как предвидел — отослал семью еще загодя в далекую приморскую деревню к родственникам. Это позволило ему маневрировать. Явились, конечно, за деньгами. Пришлось отдать все, что было в доме и в двух потаенных места, о которых знали лишь очень близкие люди. Хата Кансукэ заподозрил своего городского управляющего, который пропал накануне. Собственно, после этого Хата Кансукэ и заволновался и отослал семью, а сам остался, выжидая. И дождался-таки. Для вида Хата Кансукэ сдался не сразу. Он даже позволил себе такую роскошь, как пару сломанных пальцев, не считая синяков и шишек. И вроде бы от страха и боли показал, где лежат золотые рё и камни. Если бы стражники во главе к Макаром Такугава знали, что еще за год того, как поссорились император и регент, ювелир вывез в тайные места два воза золота и драгоценных камней, а еще столько же переправил в не очень далекий Чосон, где у Хата Кансукэ был дворец и где его знали совсем под другим именем, они не дали бы Хата Кансукэ никаких шансов не то чтобы что-то утаить, а просто остаться в живых. Они бы заставили его вспомнить каждый день из последних пятнадцати лет. Это было бы очень жестокая пытка, потому что у стражников и времени, и терпения было предостаточно. Как ни странно, Хата Кансукэ спас длинный язык: он умел рассказывать все что угодно, но не то, что надо, и находил к каждому человеку отдельный подход. Городской управляющий знал ровно столько, сколько должен был знать, чтобы у него создалась картина всезнания. А это было иллюзией, туманом, который умел напускать Хата Кансукэ.

Наутро его уже не было в столице Мира. Удобно устроившись в паланкине и нянча покалеченную руку, но нисколько от этого не расстраиваясь, он отправился в сторону моря, изображая насмерть перепуганного человека. Химицу сосики донесла начальнику городской стражи Макару Такугава, что Хата Кансукэ перепугался и 'едва унес ноги', что вполне всех устраивало, ибо это позволяло избежать ненужных слухов и кривотолков среди горожан, а также позволяло надеяться, что об этом случае император вообще может не узнать, а если и узнает, то будет уже слишком поздно. Дело в том, что деньги были нужны регенту для приобретения войска глиняных истуканов — хирака и ганива, которых возили из древних гробниц императоров страны Ая. Через два дня Хата Кансукэ уже был в Чосоне и зажил там спокойной жизнью. На всякий случай он оставил охранять дом старого-престарого слугу с сыном. Он еще надеялся вернуться, но время шло, а события на родине приняли совершенно невероятный оборот, да и в новой стране у Хата Кансукэ появились новые дела. И постепенно он стал забыть Нихон. Но речь в данном случае не об этом — не о дальнейшей жизни никому неизвестного ювелира по имени Хата Кансукэ.

Когда в страну пришли арабуру, сын старого слуги погиб, а отец умер от горя, так и не узнав самого главного — что сын его принадлежал к одному из кланов ниндзюцу, точнее, 'к тем, кто крадется в ночи'. А убили его случайно, днем, когда он этого вовсе не ожидал — стрела, пущенная рядовым корзинщиком, попала ему сзади в шею. Он умер мгновенно. С Баттусаем же он дружил много лет, и несколько раз Баттусай на правах друга ночевал в огромном пустом доме, поэтому-то он и привел сюда своих спутников. Убежище было надежным, и о нем никто не знал. На всякий случай они поселились не в каменном доме, а в летнем, который стоял в саду, укрытый от взглядов густыми кронами деревьев. Вот почему Бугэй опростоволосился, хотя у него была информация, что в доме ювелира что-то происходит. Но, во-первых, Бугэй не знал всей предыстории, а во-вторых, он, конечно, не был знаком ни с Макаром Такугава, ни с его преемником — Досё, ни даже со следующим начальником городской стражи, имя которого в истории не сохранилось. Если бы он знал хотя бы кого-нибудь из них, то обязательно что-то сообразил бы о доме ювелира, а сопоставив факты, действовал бы быстрее и добился бы нужных результатов. Но он действовал вслепую. Да и честно говоря, времени на раздумья у него не было — ему надо было любыми способами и как можно быстрее оправдаться в глазах императора Кан-Чи, поэтому он успел взять с собой только тех кэбииси, которые оказались под рукой. Они следили за улетевшими мятежниками государственной тюрьмы Тайка, пока мятежники не растаяли в небесной синеве, и уже собрались было в унынии и печали разбрестись по казармам, дабы принять, как должное, императорские кары. А Бугэй всерьез обдумывал, в какую бы сторону унести ноги, чтобы, с одной стороны, не попасть к мятежникам, действовавшим в провинциях, а с другой, не угодить в лапы арабуру, как вдруг кэбииси, завопив и заулюлюкав во все горло, стали показывать на небо. Бугэй с большущим облегчением увидел, как пленники, сбежавшие из-под самого носа, как ни в чем не бывало опускаются на территорию города.