F20.Балансировать на грани

   Разрыдаться в одиночестве — теперь самая большая роскошь, на которую можно рассчитывать. Совесть не позволяет даже снять гребанный номер в гостинице, чтобы пожалеть себя как следует, потому что это эгоистично по отношению к нему. Каждую свободную минуту я стремлюсь провести с Олегом, чтобы он не дай Боже не почувствовал себя никому не нужным. Как было после потери единственного родного ему человека несколько лет назад.

   Недавно он спросил, изменяю ли я ему, и мне показалось, что мой ответ ему безразличен, просто хотелось услышать правду, чтобы знать. Олег больше не показывает свои дневники, все меньше интересуется внешним миром, замыкается в себе.

   Каждый день я мысленно занимаюсь поиском виновного в возникновении его заболевания, снова и снова прокручиваю в голове известную информацию о событиях, повлекших за собой первый рецидив. Катя сказала, что мне необходимо кого-то обвинить, чтобы избавиться от угрызений собственной совести. Пусть так, но враги были определены с математической точностью.

   Очагом зарождения его "бесов" стала Алина, вернее, случившееся с этой несчастной девушкой. Изрядно подлили масла в огонь родители, которые вычеркнули своего ребенка из жизни в момент, когда он облажался. В тот сложный для Олега период никто не задался вопросом, каково ему было хоронить жену? Всех беспокоило лишь то, что он дал ей слишком много лекарства, отчего хрупкое сердце дало сбой, а ослабленный после аварии организм не выдержал.

   Подобно тому, как кошки убивают своих слабых и больных детенышей, родители Олега перестали считать его человеком после определения диагноза. Он прекратил быть для них личностью, претендующей на собственную жизнь, способную обходиться без снисхождения.

   Объединившись против всего остального мира "нормальных людей", мы строим свой собственный. По крайней мере, я стараюсь мастерить каркас, ежедневно придумывая ему причину вставать с кровати.

   — Как продвигается ремонт? — заполняю холодильник купленными в супермаркете продуктами.

   — Нормально, — пожимает плечами. — Мне не понравилось, как покрасили стены, завтра будут переделывать.

   — Неровно? — высыпаю из пачки в вазочку перед ним обжаренные кешью.

   — Если освещение дневное, создается иллюзия, что стены идеальные, но когда включаешь лампы, появляются светлые пятна. В общем, я не доволен. — Берет горсть орехов и отправляет в рот, а я, быстро переодевшись в удобную одежду, принимаюсь за ужин. Готовлю я достаточно быстро, потому что заранее налепила и заморозила котлет.

   — Как на работе? — спрашивает Олег, высыпая из пакета оставшиеся орехи.

ГЛАВА 20. Олег

   — Потерпи, милый, скоро будет горячий ужин. Не порть аппетит. — Отодвигает от меня лакомство. Она хочет, чтобы я как можно больше съел за ужином. Изучаю ее исподлобья. Уже несколько дней я стараюсь не есть то, что она готовит, и, кажется, чувствую улучшение.

   — Так что на работе? — повторяю вопрос.

   — Ничего интересного. А, чуть не забыла. Представляешь, Вера Анатольевна уволилась.

   — Не может быть.

   — Сама не могу поверить. Ей предложили место на госпредприятии, и она воспользовалась возможностью смотаться от меня как можно скорее. Все-таки я научилась давать этой ведьме отпор. Благодаря тебе, кстати. — Целует меня в щеку и возвращается к плите. Меня окружают аппетитные запахи свежеприготовленного ужина, заедаю слюну орехами, которых украдкой заграбастал целую горсть, пока Аля не видит.

   — Теперь, как я понимаю, ты работаешь напрямую с Дмитрием?

   Она поворачивается, грозит мне пальцем:

   — Прекрати таскать орехи, я же слышу, как ты хрустишь. — Смеется, когда я прячу руки за спиной. — Да, с Дмитрием, но, надеюсь, ненадолго. Скоро они подыщут кого-нибудь на должность Веры Анатольевны.

   — Вы теперь каждый день будете общаться?

   — Вероятно, — пожимает плечами. — А ты ревнуешь, что ли? — ставит передо мной тарелку с ужином.

   Чувствую горечь во рту, и чем вкуснее пахнет еда на тарелке, тем сильнее ощущается привкус одиночества.

   — А у меня ест повод? — беру вилку и мешаю картофель, искривляющая губы улыбка выходит, должно быть, слишком вымученной.

   — Конечно, нет, Олег, не выдумывай, — садится рядом со мной, наливает себе чай. — Мы с тобой уже обсуждали, что ты у меня единственный.

   — Просто жду, когда тебе надоест возиться с шизофреником.

{Если еще не надоело.} Продолжаю мешать еду, представляя себе подтянутую фигуру блестящего бизнесмена, который сейчас каждый день общается с моей Алей, соблазняя ее перспективами "нормальной" жизни.

   — Ты опять несешь чушь, — отпивает из чашки. — Кушай, а то остынет.

   Я машинально подношу вилку с порцией мяса ко рту, и тут меня осеняет.

   — А ты почему не ешь? — прищуриваюсь.

   Она пожимает плечами.

   — Что-то не хочется. Я завтра доем, что останется.

   "Вернее, выброшу отравленную нейролептиками еду в унитаз, чтобы ты ничего не заподозрил о нашем воссоединении с Дмитрием", — мысленно заканчиваю за нее.

   — Олег, что опять случилось? Я что-то не так сказала? — подносит руку к моей щеке, я ее грубо отталкиваю.

   — Олег, перестань, пожалуйста. Я боюсь, когда ты такой.

   — Какой?

   — Как будто ненавидишь меня.

— Опыт убийства жен у меня имеется, от тебя этот факт никогда не скрывали, — поднимаюсь и ухожу в ванную комнату, а потом, после часа отдыха в горячей воде, иду в зал и несколько часов смотрю телевизор, пока она читает в спальне. Я засыпаю на диване, скорчившись от холода и беззвучно ругаясь со своими бесами, гадая, сколько мне нужно не есть, чтобы галлюцинации прошли. Бесы болтают, что около двух недель, но я же умный человек, понимаю, что Аля может подмешать отраву в воду. Например, испортить фильтр или как-то засунуть в кран. Я не смогу просчитать все варианты, психиатры сговорились с Дмитрием и надоумили ее. Они очень коварные, давно уже составили миллион планов, как затащить меня обратно в больницу. Но я тоже не дурак, буду бороться до последнего.

   Ночью Аля укрывает меня одеялом и ложится рядом, потеснив и заставив ее обнять, так как иначе мы бы не поместились на недостаточно широком диване. Все-таки хорошо, что Аля на моей стороне, она мне обязательно поможет справиться, — думаю, засыпая.

ГЛАВА 21. Аля

   Первое, что я вижу, проснувшись, — это выпученные глаза Олега на расстоянии десяти сантиметров от моего лица. Дернувшись и ударив его лоб своим, я резко сажусь, потирая ушиб, он занимается тем же.

   — И тебе доброго утра, — шипит. — Ты что дерешься?

   — Не делай так больше.

   — Не смотреть на тебя?

   — Ты понял, о чем я, — направляюсь в ванную, где, закрывшись, несколько минут тру лицо, периодически ополаскивая прохладной водой. Медленно оборачиваюсь и смотрю на дверной замок, который закрыла, потому что не хотела, чтобы он шел за мной.

   Ко всему можно привыкнуть, подстроиться, принять недостатки мужчины, с которым живешь, когда есть надежда на улучшение, пока в памяти живы воспоминания о том, каким он может быть в период ремиссии, но прятать дрожь, возникающую от его пристальных, наполненных недоверием взглядов, невозможно. Иногда он смотрит как на врага, с которым нужно бороться, словно оценивая способности противника, продумывая тактику, отмечая слабые места. И мне становится по-настоящему страшно, против воли всплывают в памяти предупреждения друзей и родственников о том, что Олег может ненамеренно навредить мне, но я упорно отказываюсь верить в возможность подобного. А как иначе мне с ним жить?

   Вечером я обнаруживаю его на балконе в футболке и домашних шортах. Он, скорчившись, трясется от холода, посиневшие губы плотно сжаты, в попытке сдержать стук колотившихся друг о друга зубов. Быстро завожу его в комнату, укутываю одеялом и обнимаю.

   — Мой хороший, на улице же так холодно, зачем ты сидел на лоджии?

   — Мозг нагрелся, я подумал, что смогу его остудить таким образом. Аля, мне так жаль, что я больше никогда не смогу лечить людей. В последнее время часто об этом думаю, вспоминаю годы учебы в мединституте, ординатуру и общение с пациентами. А когда я об этом думаю, мозг начинает плавиться, а если я ничего не сделаю, он окончательно растает, и тогда я сойду с ума.

   — О, Боже мой, что же нам теперь делать, — шепчу я, растирая замерзшие широкие плечи, поле чего приношу воды, и он выпивает снотворное.

   Когда Олег засыпает, я звоню его маме и договариваюсь о встрече завтрашним утром. Так больше не может продолжаться, прописанные доктором лекарства ему не помогают, и Олег не в состоянии себя вылечить самостоятельно, мне придется принять меры, я не могу больше верить ему.

   Следующим утром Олег ведет себя как ни в чем не бывало. Извинился за вчерашний инцидент, сославшись на новые таблетки, заверил, что больше такого не повторится. Он весел, но от кофе, который я сварила, отказывается, сказав, что теперь предпочитает не завтракать. Целует меня в губы и отправляется в квартиру, контролировать очередной этап ремонта, а я, подбросив его до остановки, направляю автомобиль в сторону дома его родителей. Не скрою, мне намного удобнее встретиться с Инной Викторовной в городе, но именно сегодня она не работает, а может, специально ради меня взяла отгул. Что поделать, через полчаса я преодолеваю черту города и прибываю в небольшой поселок, дом в котором стоит как несколько моих квартир.

   Николая Николаевича в то утро дома не оказалось, он должен как раз проводить срочную операцию в "Больнице скорой медицинской помощи", поэтому двухэтажный особняк в нашем с Инной Викторовной распоряжении.

   — Привет, проходи, — приглашает она в гостиную. Не спрашивая, хочу ли я что-нибудь, приносит из кухни поднос, на котором расположились две фарфоровые чашечки, наполненные черным кофе без сливок и сахара.

   — Это очень хороший настоящий кофе, выращенный на Ямайке. В России его не так просто достать. Нам каждые полгода привозит некоторый запас мой двоюродный брат, он большой любитель путешествовать. Ты пробуй, потом скажешь свое мнение. А я пока принесу альбом с фотографиями.

   И пока я дегустирую крепкий, горьковатый, но действительно невероятно бодрящий и проясняющий мысли напиток, мама Олега успевает подняться на второй этаж и вернуться с большим альбомом. Усаживается рядом со мной, открывает на первой странице.

   — Вот смотри, здесь его только принесли из роддома.

   Невозможно не улыбаться, глядя на то, как тепло отец Олега прижимает к себе небольшой сверток. Николай Николаевич, казалось, за тридцать лет совсем не изменился, только волосы в то время были не седые, а просто светлые и коротко остриженные. Такой же собранный, серьезный мужчина, привыкший держать в руках жизни и здоровье пациентов. Рядом на фото изможденная, худая, как трость, но счастливо улыбающаяся Инна Викторовна с ярко-накрашенными губами, и чем-то недовольная, насупившаяся Катька.

   Инна Викторовна медленно листает страницы, комментируя. "Вот здесь Олег пошел в первый класс", "а тут он получил свою первую грамоту за выигранную школьную олимпиаду", ..., "закончил школу с отличием", "а тут ему только исполнилось двадцать, они с Алиной приехали к нам в гости, чтобы сообщить о помолвке". При этих словах лицо мамы Олега мрачнеет, она тяжело вздыхает и позволяет взять альбом из ее рук. Не могу сказать, что было скучно смотреть на детские фотографии Олега, напротив, довольно забавно искать и находить внимательный прямой взгляд и привычное задумчивое выражение на детском лице, словно Олег даже в пять лет имел собственное мнение относительно окружающих людей, происходящих событий. Смотрел несколько отстраненно, будто обдумывая диагнозы. А вот легкая, снисходительная улыбка мне незнакома. Если Олег улыбался при мне, всегда делал это широко и искренне.

   Фотографии же с Алиной побуждают вцепиться в альбом и задержать дыхание, я жадно рассматриваю эту парочку, пытаясь найти ответы на свои вопросы. На этой фотографии волосы Олега уже отпущены до подбородка, серые глаза смотрят насмешливо, словно он неудачно пытался скрыть свое предвзятое отношение к фотографу. Уголки тонких губ презрительно приподняты, подбородок вздернут. Весь его вид выражает осознание собственного превосходства, причем Олег выглядит настолько естественно, что хочется принять факт его величия как истину, и ни в коем случае не обижаться. Рядом с ним — невзрачная невысокая девица в длинном светлом сарафане. Первая мысль — серая мышь. Тонкие русые волосы убраны за непроколотые уши, добрая улыбка освещает овальное, непримечательное лицо, с узко посаженными глазами и вздернутым маленьким носом. И если бы не прямая осанка, то Алина и вовсе потерялась бы на фоне обнимающего ее самоуверенного молодого человека. Я прищуриваюсь. Нет, определенно, она была не так проста, как может показаться на первый взгляд, в ее глазах читается что-то едва уловимое, способное влиять на людей. Словно в подтверждение моих слов Инна Викторовна говорит:

   — Они познакомились на первом курсе, несколько лет дружили, после чего она подстроила обстоятельства так, чтобы Олег на ней женился. Очень хитрая девица.

   — Каким же образом? — удивляюсь я. — Насколько мне известно, у них не было детей.

   — Уж не знаю, каким образом, но это именно она сманила его в сторону психиатрии и уговорила переехать в Украину. Если бы он остался здесь, рядом с домом, то ничего бы не случилось. — Инна Викторовна закусила губу, не отрывая взгляда от фотографии, задумчиво кивнула сама себе. — Я допустила ошибку, когда позволила ей забрать его у нас. Еще Колю уговорила отпустить сына по-хорошему. Нужно было настоять, заставить его остаться в России, тогда бы Олег не заболел.

   — Вы не могли предугадать случившееся.

   — А следовало бы. Он стал звонить реже, а потом и вовсе перестал. После аварии Олег принял решение ухаживать за ней самостоятельно, отгородился от всего мира. Днем, правда, приходила сиделка или Алинины родители, а вечером и ночью он все делал сам. Заботился о ней, давал лекарства, подбадривал, хотя не было никакой надежды, что она когда-нибудь поправится.

   — Она не могла ходить?

   — Хуже. Была полностью парализована ниже подбородка. И ни одного шанса на улучшение.

   — О Боже.

   — Когда случилась авария, Олег позвонил отцу, потребовал, чтобы тот бросил все и немедленно прооперировал Алину, потому что Коля действительно один из лучших хирургов страны, но он не смог прилететь.

   — Почему?

   — У нас как раз случилась катастрофа, может, помнишь... хотя, вряд ли. Перевернулся школьный автобус, десять ребятишек попали в реанимацию. Николай две недели не вылезал из клиники, собирая их по частям. Практически всех удалось спасти. С тех пор у них с Олегом начался конфликт.

   — Олег считает, что отец предал его?

   — А как бы поступила ты на его месте? Как бы поступил сам Олег? Бросил бы умирающих детей, чтобы заняться пациенткой, шансы которой близки к нулю?