— В-в-в... н-на-а маршрутке, — выдавила Лика, не сводя взгляда с Вадима.,. Его спокойный вид, благожелательный тон успокаивали ее. Страх отпускал, постепенно таял.
— Молодец. Значит такси, как вид транспорта ты освоила? Замечательно, ты просто — герой. А метро?
Кивнула, смущенно улыбнувшись, оттерла слезы ладошкой:
— Там людей много.
— А. Так и нас не мало — двое, — облегченно улыбнулся мужчина, видя, что девушка приходит в себя. — Ты как? Лучше?
— Да.
— Музыку включить?
— А?... Н-не знаю..
— А что любишь?
— Блюз.
— Серьезно? — удивился Вадим.
— Р-рок-блюз, — уточнила Лика.
— Да вы гурманка, мадмуазель.
Девушка глубоко вздохнула, совершенно придя в себя, смутилась, сообразив, что, наверное, шокировала Вадима своим поведением.
— А как эта поза называется? — улыбнулся он, скопировав Лику: голова свесилась на грудь, кулачки сжаты. — Смущение, да? Ясно. Тогда зачем нам сберкасса? Остаемся? В полнейшем смущении обсудим рок-блюз и...
— Нет, надо е-ехать.
— Точно?
— Не смейся, Вадим, я знаю что шокировала тебя, из-звини...Но надо ехать, иначе будут неприятности. Вероника Львовна будет недовольна.
Вадим отвел взгляд: `ты меня не шокировала, малыш, ты меня морально раздавила своим видом'. Повернул ключ зажигания. Покосился на Лику:
— Готова? Вперед?
— Ага, — сжалась опять та, услышав работу двигателя. Вадим взял ее ладонь в свою руку и нажал на газ. Машина плавно тронулась с места.
Он ехал так медленно, что, пожалуй, вызывал недоумение не только у владельцев других авто, но и у прохожих. Однако ему было все равно — он приручал Лику, приучал к машине, успокаивал. Девушка сначала сидела ни жива, ни мертва, остекленевшими глазами глядя перед собой, но вскоре справилась с собой, начала вести себя более раскованно, даже поерзала на сиденье, устраиваясь удобнее. Щеки немного порозовели, взгляд стал осмысленным, почти спокойным, и губы уже не отдавали синевой. Вадим, видя перемены, постепенно увеличил скорость, перейдя с черепашьей, на нормальную.
— Может, познакомился? — улыбнулся, чуть сжав ладонь трусишки. — А то, как-то странно себя чувствую. Везу женщину своей мечты ... и ничего не знаю о ней, кроме того, что она домработница по имени Ларика, по фамилии Цезарева, — усмехнулся, умиляясь самому себе. — Запоздавшее предложение да? Пару б часиков назад?
— Что ты хочешь обо мне знать?
— Все, что и ты обо мне.
— Я о тебе все знаю, — заявила неожиданно для Вадима. Он удивленно покосился на нее: шутит? Нет, взгляд, устремленный на него честный и просто лучится теплом и доверием. Грекову даже неуютно стало, и мысль мелькнула: хотел он на этот капкан другого зверя поймать, да похоже сам в него и попал...
— Вот, как? И что же `все' ты обо мне знаешь?
— Главное: ты послан мне Богом, а я тебе.
`Еще не лучше', — выгнул бровь Вадим: и как теперь выкручиваться? А о чем он думал, связываясь с такой простушкой?
— Поясни.
— Мне тебя дождик на стекле нарисовал. Тебе было плохо, ты плакал, а потом улыбнулся и слезы высохли... Правда и ты исчез. Я тогда не поняла ничего. Подумала, кому-то плохо, нужна моя помощь, еще спросила: где ты? Чтоб знать, где искать, чтоб помочь. А потом увидела тебя у Грековых и все поняла.
— Счастливая, — кивнул Вадим: он ничего не понимал.
— Ты не веришь?
— Верю. Раз дождик меня нарисовал, так тому и быть... Вопрос только возникает, Лика: дождь вон, опять пошел, сейчас еще что-нибудь нарисует, и что будешь делать?
— Думаешь, я ненормальная? — загрустила девушка.
— Разве я это сказал?
— Нет, но ведь подумал, правильно? Ты не расстраивайся, про меня все так думают, я не обижаюсь. Да и что на правду обижаться?
— Ты считаешь себя ненормальной?
— Не знаю... иногда — да, иногда... наверно.
— Ненормальные обычно считают себя нормальней всех.
— Люди разные, и по-разному себя и друг друга оценивают. Я в этом отношении на специалистов полагаюсь. Виктор Андреевич, например, считает что я, — Лика наморщила лоб, припоминая медицинский термин, — психически нестабильна. В карточке по-другому написано, но почерк неразборчив и я не поняла. А говорит Виктор Андреевич именно так. А вот Татьяна Петровна говорит, что у меня очень восприимчивая психика и фобий много, поэтому я и ... посвистываю.
— Так и сказала? — нахмурился Греков: в шею б гнать таких специалистов!
— Ага. Она веселая, все время смеется над тем, что я говорю.
— И где ж ты с таким чудо-доктором познакомилась? — не скрывая желчи, спросил Вадим.
— Вероника Львовна устроила.
— Какая у нас хозяйка добрая.
— Да, — серьезно приняла похвалу девушка. — Она замечательный человек, просто сложный. Так и жизнь у нее сложная.
— Не заметил. И сколько с тебя, как с протеже замечательной женщины берут?
— Я бесплатная, — рассмеялась Лика, глядя на слишком серьезное лицо Вадима. — Сначала я заплатить хотела, неудобно люди работают, разговаривают со мной. Но у меня плату не приняли, а Егор Аркадьевич потом объяснил, что Татьяна Петровна близкая подруга Вероники Львовны, а Виктор Николаевич ее муж. И денег им не надо, они на мне какую-то то ли докторскую, то ли диссертацию защищают, им нужен материал, а мне помощь, поэтому сеансы построены на об..оба... обоюдо-выгод-ных условиях, — с трудом выговорила девушка.
Вадим лишь сильней сжал руль, жалея, что обод не шея Вероники и не сердце брата. Раздавил бы!
— Вы в близких отношениях с Егором?
— Да-а.
Вадим покосился на девушку: она действительно гордится этим или ему послышалось?
— Насколько близких?
— В очень, очень!
— Давно?
Лика задумалась и выдала торжественно, как пионер клятву:
— Это секрет!
— Стра-ашный?
— Нет.
— Но мне не скажешь? Даже мне? А если обижусь?
Лика наморщила лоб, пребывая в сомнениях: обижать Вадима, она категорически не хотела, но нарушать данную Егору Аркадьевичу клятву не имела права.
— Не могу, Вадим, прости. Я тебе все что угодно скажу, все-все, только о секрете не спрашивай. Нельзя хороших людей подводить, это не правильно. Мне доверили тайну, надеясь, что я ее сохраню. Как же можно нарушить данное слово и подвести доверившегося тебе человека?
`Вольно ж тебе, Егор, над беззащитной девчонкой изгаляться', — скрипнул зубами Вадим все больше мрачнея: `Ладно, братец считай, что шею ты под веревку уже приготовил'.
— Ты всегда слово держишь?
— Конечно. Некрасиво иначе-то.
— Всегда правду говоришь?
— Бог лжи не любит.
— Бог... Эх, где ж твой Бог-то, Лика?... Эта касса?
— А? Да.
Вадим остановил машину на стоянке напротив здания и заявил:
— Обещай, что будешь сидеть в машине и не сдвинешься с места.
Лика сразу побледнела, испугавшись. У Вадима ком к горлу подступил: что ж он с ней делать-то будет? Ведь не бросишь теперь...
— Послушай меня малыш, — обнял девушку успокаивая. — Я очень быстро вернусь, ты и понять не успеешь, уходил ли я. На улице дождь — зачем тебе мокнуть? И потом, я знаю, как быстро разобраться со счетами, а ты нет. Так что, сиди и жди меня. И помни — моя машина твое убежище, а не тюрьма. А чтоб не страшно было, закрой глаза, поспи. Хорошо?
Лика закивала, соглашаясь, но глаза умоляли — не оставляй меня здесь одну!
Вадим вздохнул, и решительно вылез из машины.
С белозубой улыбкой сунув в окошко квитанцию и зеленую бумажку, Вадим был мгновенно обслужен, в обход ретивых старушек в очереди. Дородная женщина рявкнула на возмущенных пенсионеров решивших слететь всем кварталом в один день в ее окошко, пробила квитанцию и довольная наваром с милейшей улыбкой подала мужчине бумаги, мужественно приподняв свое тело со стула:
— Mersi mosheremi! — проворковал Вадим и стер улыбку, вылетая из сберкассы. Да, давненько он подобным экстримом не занимался...
— Жива? — облегченно улыбнулся, встретившись с вполне нормальным, спокойным взглядом Лики.
— Угу.
— Что у нас дальше по плану?
— Химчистка. Нужно забрать Машину дубленку.
— Вперед.
— Ты вымок, — провела по его влажным волосам Лика. — Простудишься из-за меня.
Вадим замер, млея под лаской ее рук: когда, кто искренне заботился о нем? Гладил как мальчишку не `потому что' и не `из-за того что', а просто так, ничего не прося, не требуя, не подлизываясь.
И приник к губам девушки, благодаря за тепло. Обнял, и она податливо прильнула к нему. Интересно, если б он взял ее здесь и сейчас, она бы воспротивилась, возмутилась?
И кольнула ревность в сердце: она со всеми такая? С тем Володей, с Егором? Была? Есть?.. Черт, какое ему дело?!
Отстранился, и завел машину: что-то он сегодня слишком часто черта поминает.
— Лика у вас что-то было с Егором?
— Почему было? Есть.
Вот почему он взял с девушки клятву держать их отношения в секрете! Еще бы!
— А если я попрошу тебя держать и наши отношения в секрете, тоже будешь молчать?
— Буду, — кивнула с готовностью.
— Даже если я тебя брошу?
— Ты не можешь меня бросить, мы можем расстаться.
В чем логика? — выгнул бровь Вадим.
— Расстаются по обоюдному согласию.
— Нет. Расстаются, когда ничего не держит.
— Не всегда. Но спорить не буду, не в том суть. Ты не ответила: если я порошу...
— Я сделаю все, что ты попросишь, — заявила твердо, преданно глядя на него.
— Все, все?
— Да — все!
— И всегда делаешь, все что попросят?
— Да.
— А если попросят убить человека?
— Нет, — улыбнулась Лика. — Хорошему человеку подобного и в голову не придет, а я общаюсь лишь с хорошими.
— Егором, например.
— Да, он замечательный...
Вадиму было невыносимо слышать наивно-восторженные сентенции девушки по поводу человека, которому все равно на нее, который умеет лишь пользоваться и использовать. Ладно, она глупая недопонимает в силу своей поврежденной психики, но Егор-то?! Да сто процентов — как выражается Ярослав: понимает! И без зазрения совести пользуется. А что? Оч-чень удобно!
— ... он такой замечательный отец! — пела Лика, с блаженным лицом и даже руки, как молящаяся Мадонна сложила.
— Dumkopf schvain! — выругался в полголоса Вадим.
— Что? — хлопнула ресницами Лика.
— Это я не тебе, — бросил зло.
Лика сникла:
— Я рассердила тебя?
— Я пытаюсь понять и решительно не могу, шкалу деления людей на хороших и плохих. Твою шкалу. И категорически не понимаю, как можно выполнять все, о чем тебя просят. Я вот, минет хочу, сделаешь?
В лицо Лике, словно ведро белил выплеснули. Она отпрянула и принялась лихорадочно открывать дверцу. Вадим резко повернул руль, испугавшись, что девушка выскочит на ходу и погибнет. Машина со страшным скрипом остановилась у обочины.
— Черт! — старый осел!
Машину занесло, скрипнули тормоза и чудом избежавший аварии водитель БМВ, что-то проорал в открытое окно чокнутому иностранцу, демонстративно постучав себя по лбу. Но Вадим его не видел — он крепко держал, прижимая к себе дрожащую, всхлипывающую Лику, и успокаивал, просил прощения. А сам думал: что с ним происходит? Почему сделав больно ей, он чувствует боль сам? Почему ему важно, как чувствует себя Лика? Интересует ее жизнь: прошлая, настоящая... будущая. И почему, Господи, ну почему так остро воспринимаются ее страхи, ее эмоции, слезы?!
— Что же мне с тобой делать, малыш? — вздохнул, прижимая ее голову к своей груди. — Видишь, какой я глупый, неуклюжий? Обидел тебя...Что ж ты такая ранимая? Откуда в этом мире? Как ты еще живешь-то? ... Ненормальная? Да пожалуй, с твоим-то моральным кодексом мало ненормальная — не жизнеспособная. Ничего... Ничего, я тебя не брошу, — решил вдруг, неожиданно для себя.
— Я знаю, — прошептала Лика, успокаиваясь, и доверчиво посмотрела в лицо Вадима.
— Вот как? — ласково улыбнулся он. — Ты еще и ясновидящая?
— Нет.
— Тогда, откуда знаешь то, чего я сам минуту назад не знал?
— Я же говорила тебе: люди не бросают друг друга, они расстаются.
Вадим прищурился:
— Значит, твой гениальный филолог Володя...не бросил, а расстался?
— Да.
Все, финиш — ее бросают, пинают, используют, но все сплошь гении мудрецы и святые, и ими же остаются! `Замечательно'! — кивнул. Завел мотор и, чтоб пресечь повторную попытку Лики покинуть салон на ходу, потребовал:
— Обещай, что больше не станешь выпрыгивать из машины.
— Хорошо...
— Нет, обещай...
— Обещаю.
Вадим выехал на дорогу.
Маша с блаженной улыбкой на губах слушала лекцию, и смотрела на лысеющего преподавателя, как на Цицерона, внимая каждому слову... и не понимая ни одного.
— От азотистых соединений млеешь, да? — толкнула ее Рябинина. — Ангина осложнение дала?
— Отстань, убогая, я в нирване, — прошипела Грекова.
— От Радянского, да? Фьють! — покрутила блондинка пальцем у виска
— Да нужен он мне больно! Отстань, а? Мечтать мешаешь.
— О ком? — сразу потеряв интерес к азотистым соединениям, деловито спросила Катерина, закрывая тетрадь.
— Ох, Кать... кажется, я влюбилась, — после минутной паузы, поведала девушка.
— В родственника? — сообразила та. Поерзала, подвигаясь ближе к подруге. Глаза заблестели в предвкушении длинной и трогательной истории любви. Маша прыснула от смеха, увидев физиономию девушки. — Что смешного? — пожала та плечами.
— У тебя от слова `любовь' лицо становиться глупым, а глаза трогательно -умильными... как у пекинеса.
— Спасибо за сравнение, — кивнула блондинка, надувшись. — На себя бы посмотрела: сияешь, как лысина Радянского.
— Укусила, да? А мне все равно: хоть с залысиной сравнивай, хоть с начищенным сапогом, хоть с тульским самоваром, — легла на руки на парту, и, глядя на подругу и одновременно, словно сквозь нее, зашептала. — Видела б ты Вадима... эталон мужской красоты! На висках легкая седина, в глазах страсть и нега, фигура Аполлона, манеры джентльмена, тонкий юмор, шарм, потрясающее чувство вкуса... Голос?... У меня мурашки от его голоса по коже. Он не говорит — он ласкает, обнимает, нежит...Я в экстазе, я в нирване...
— Кому ты все это говоришь? — озадачилась Катерина, обернулась, чтоб понять. Встретилась со столь же озадаченным взглядом однокурсника. Клацнула зубами, так что он вздрогнул, и ткнула пальцем, указывая в сторону преподавателя. — Туда смотри, и записывай, давай. Потом нам списать дашь! Ишь, уши развесил!...
И к Маше повернулась, улеглась, копируя ее позу, приготовившись внемлить повествованию:
— Ну, ну, что там твой шведский Аполлон?
— Дядя... — вздохнула Маша, начала с расстройства этим фактом сердечки на парте ноготком рисовать. — Знаешь, как жаль, что дядя? И почему такой мужчина, мой родственник? Что ж он не друг отца, ни знакомый, ни партнер? Почему жизнь так несправедлива? Я б за него замуж вышла, Кать, только бы предложил и... против всех бы пошла, институт бы бросила, и пошла...
