Охота на колдунов. Книга 1

— Похититель далеко не всегда карает даже высокопоставленных клятвопреступников, если те дали клятву под принуждением, — он может просто проигнорировать нашу ложь в храме. Ведь он сам привел к власти императоров, что теперь пытаются изменить жрецы. Если не будет другого выхода, можно рискнуть и так, — похоже Гринь не исповедовал и излишней веры во внимательное отношение Всеблагого к повседневным поступкам своих верных, в важность безгрешного поведения. — А по твоему плану риск еще больше — ему-то сверху виднее, кто на самом деле виноват. За столь низкий обман может и впрямь не погнушаться наказать — подставлять вместо себя женщин, которым пообещал дворянство.

— Не скажи. Я прочитал множество старых летописей, Похититель благоволит хитрецам...

— Подлецам?

— Не богохульствуй. Если по букве закона всё будет верно, Всемилостивый нас не тронет. Мы сможем свободно присягнуть, еще не будучи загнанными в тупик. И обзавестись янтарными глазами! Тогда никто больше не посмеет нас ни в чем упрекнуть. А от женщин даже избавляться не придется, как сидели в изоляции во дворце, так и останутся. Только представь себе — я этих простолюдинок читать выучил.

Накануне похода император обратился к старшей из своих девушек, рыжеволосой Рине:

— Когда соберу вас и буду вызывать добровольца тайно добивать врагов короны, изобрази пылкую готовность. Не бойся, тогда кто-нибудь еще согласится, из ревности, ее и возьму.

— Мой повелитель, а почему ты решил, будто я не ревную?

— Чего же ты хочешь? — Евгений запустил ей руку между бедер и подбирался всё выше, к сокровенному. Чего он хотел в тот вечер, было ясно и без слов.

— Возьми меня с собой. Я сумею, — обычно такая нежная, по-доброму улыбающаяся, отнюдь не рвущаяся превращать в пищу весело хрюкающих поросят, Рина смогла его удивить.

— Хочу убивать для тебя, — девушка раздвинула ножки и подалась навстречу руке гладким, волхвовским способом лишенным волос, лобком. Она успела повидать достаточно смертей начиная с дня своего пленения и до того, как попала к монарху.

И вот теперь, едва заметно морщась от старания, Рина (защищенная императорскими фамильными амулетами) перерезала глотки бесчувственным 'высшим жрецам. Из плена ее с товарками выкупили не жрецы, а Евгений II. И дальнейшую судьбу устраивал тоже он. И чернил жрецов изо дня в день он же.

Рине помогала беловолосая Кира, упокаивая 'высших жриц — поначалу император прихватил вторую наложницу как запасной вариант. Но никто из них не отказался, испугавшись в последний момент. И никому из юниц не стало вдруг плохо в то время, когда следует действовать. Лишь когда завершили и окинули взглядом содеянное...

А вскоре рэл' Гринь уже срезал нелепые косички с императорской головы — расплетать не оказалось времени, ведь о них Евгений вспомнил в последний момент:

— Если буду выглядеть шутом, варвар не воспримет меня всерьез. Да и если сегодня преуспеем, то по-прежнему держать в заблуждении 'друзей' Империи, экзотическим внешним видом принижать в их глазах мои умственные способности уже не выйдет.

Затем Гринь собственноручно вытащил из погреба закованного в железные кандалы пленника и повел в дом.

А там полонянина уже ждал с вопросом император:

— Как тебе, живописная картина?

Трупы и лужи крови никогда не смутили бы короля лесовиков Каета, вождя вождей Пенча Вислоухого, но когда тот осознал, что всё это — бездыханные тела 'высших жрецов и жриц:

— Ты сумасшедший! — выдохнул в ужасе.

— Почему вдруг я? Их, по всей видимости, из мести за проигранную битву убил король Каета по нелепой случайности вырвавшийся из заключения.

— Я поклянусь...

— Поклянешься кем? — с издевкой вопросил Евгений II. — В Империи не поверят клятве ложными богами, пускай те и подтвердят ее знамением. Даже если и поверят, то не смогут признаться в этом вслух. А призови в свидетели своей правоты Похитителя — тебе больше не видать трона Каета, собственный народ не примет. А вот я поклянусь Всеблагим и Всемилостивым и рэл' Гринь тоже, в то время как истинных убийц никогда не найдут. Мы даже приказа не отдавали.

Только тут до Пенча Вислоухого наконец-то дошло, что, несмотря на свершенное, у императора Изначальной есть некий план, в котором находится место и для возвращения престола плененному королю.

— Добивать их было зачем? — уже гораздо спокойнее проговорил лесовик.

У императора вырвался короткий смешок, но всех своих замыслов он, конечно, выдавать не стал:

— Так-таки и пленных владетелей не принято убивать. Всё же время от времени убивают. Выдумывают оправдание (как правило после) и убивают. А тут — ты вернешься домой, поклянешься по-своему, мы здесь — по-своему, мол, ничего толком не знаем. Объяснишь, что убийцы помогли тебе бежать и скрылись, наверное они — враги Империи. А значит, следует трижды подумать, что делать дальше, дабы не пойти на поводу у таких бесчестных людей. Своих же своевольных жрецов приструнишь упреком, что их Силы как раз и не хватило, дабы выиграть битву.

— С чем я вернусь? Троны не оставляют неудачникам, — Вислоухий подумал о том, что император не поскупился, умерщвляя, но, быть может, такой же щедрой рукой отмéряет помощь.

И Евгений оправдал его надежды:

— Я отдам тебе сестру, она жива. Будто бы пленил во время бегства. Единственная принцесса Изначальной как трофей — разве плохо? Также освободишь из погреба уцелевших лесных воевод.

— И? — король лесовиков теперь искал подвох.

— Собери свое разбежавшееся воинство, призови лесное пополнение и поручи воеводам прогнать коневодов из провинции Запад — твои ратники смогут разграбить ханский обоз. — Император не верил, будто только что на голову разбитые лесовики справятся с кочевниками. Но ведь жажда хоть какого-то реванша и жадность поднимут боевой дух, смогут причинить коневодам ощутимый урон. А там, если Клевоц выдержит осаду, можно будет договориться с ханами, оставить за собой неразоренные юг и восток провинции, сделав Фойерфлах пограничной крепостью. — Выдай за меня среднюю, твою любимую дочь — тогда ее сын наследует трон. Ведь моей сестры недостаточно для того, чтобы Каета оспорили Империю, а не ее жалкие куски, слишком много соперников со всех сторон света, даже не мечтай, — Евгений II умолчал о мире на границе с лесовиками, который воцарится в результате такого союза и высвободит часть имперских войск. О дочери короля как заложнице. Всё это было и так понятно.

— Ты хочешь не столь уж и многого, — Вислоухий задумался.

Евгений между тем продолжил:

— Предположим, дома ты передумаешь следовать моему плану и разгласишь услышанное. Жрецы Похитителя захотят заполучить иноверца, дабы удостовериться, кто говорит правду. Они выложат деньги на большой общеимперский поход. Я тоже в стороне не останусь, нужно же организовать случайную смерть одного лишнего свидетеля-короля. Соберем всех кого можно, снимем с границ даже тех, кого нельзя. А ты перед объединенными силами не устоишь. Всех не перебьем, но после нашего ухода воцарится новый король, не Пенч Вислоухий. Пусть и впрямь случится так, что для меня поход на Каета завершится смертью — вскроется мой замысел и жрецы отомстят, но у тебя зато отберут принцессу, твой внук не наследует Изначальную, сам ты лишишься королевства.

— С другой стороны, — император излагал последний аргумент, — если всё пойдет, как задумано, я не только воспрещу вторгаться в Каета, но и в случае необходимости подкреплю свой приказ оружием.

Вскоре несколько варваров покинули хутор, обошли, минули посты так, будто наперед знали их расположение, угнали коней и растворились в темноте.

Через некоторое время деревянные постройки охватило пламя, а лишние следы затоптали неудачно направленные конные и пешие гвардейские отряды.

* * *

Для фойерфлахцев потянулись дни осады. Враги вновь готовились к штурму, но теперь гораздо обстоятельнее. В расчете на каждые городские ворота строилось по одному, а то и по два тарана, выглядевших будто сараи на колесах. Крышу тарана покрывали невыделанными шкурами, которые должно было обильно полить водой, прежде чем подступить к стенам, где горожане попытаются ее поджечь. Внутри передвижной постройки раскачивалось на канатах длинное бревно с железным наконечником — кочевники не пожалели металла, которого в ином случае хватило бы на вооружение многочисленного отряда.

Ну а в гораздо большем числе строились колесные осадные башни. Придвинь их к стенам, перебрось мостки на парапет (если деревянные галереи предварительно разбиты из катапульт) и можно сразиться с осажденными на равных, что при сохранившемся подавляющем численном превосходстве ханов — залог победы.

Однако катапульт всё еще не было — ждали нужных мастеров и часть материалов, изготавливая тем временем то, что полагали более простым. Хотя и сложно говорить о 'простоте' передвижной осадной башни. А об одном средстве для ускорения падения крепости кочевники и вовсе не помышляли — желающих поучаствовать в рытье подкопов, а затем и в вероятной схватке под землей не находилось среди них никогда.

Между тем в городе сначала пали ширококостные рыцарские кони сразу на нескольких конюшнях, лишая защитников тяжелой кавалерии для вылазок. А затем на базаре объявилась ведьма, неизвестно в каких трущобах, подвалах или на чердаках скрывавшаяся до того. В обычное время в лучшем случае отделалась бы от жрецов битьем батогами толщиной в палец, но сейчас ее почему-то не трогали. Старуха поначалу постаралась обрести авторитет среди горожан, продавая травы (которые и впрямь помогали от многих хворей). А затем принялась кликушествовать о поражении.

Но лазутчики врага (будь то сами коневоды или заговорщики из жрецов) не успели подхватить бредни пожилой женщины. То есть так подумали северяне, наверняка не было известно — вдруг и впрямь сумасшедшая сама по себе. За базаром присматривали и в первое же утро, когда ведьма начала болтать лишнее, ее схватили. Брали поначалу малой группой, дабы подельники проявили себя, однако никто не показался.

В ее вещах поначалу ничего крамольного не нашли. Впрочем Дан смешал несколько ведьминых трав и накормил собаку. Та издохла, а все признаки указывали на яд схожий с тем, что выморил коней.

— А мы так отпустили одну особу лет пять назад, — сокрушался Вызим, — случай схожий был, да знахаря при нас не оказалось.

Но вызнать ничего не удалось — сама старуха была слаба здоровьем и пытки отпадали. Угрозы тоже не помогли. Оставалось только удавить...

— Нельзя убивать пророчицу, — уговаривала Клевоца Изабель. — Плохая примета. Тогда точно всё сбудется.

— Так ты веришь в приметы?

— Конечно, бывает так говорит с нами сам Похититель.

— А мы не верим, вот ведь не повезло ведьме, — ухмыльнулся Клевоц и далее объяснил. — Тех, кто верит, Вышний может отказаться принимать к себе. Я никогда не задумывался почему. Но после твоих слов о Похитителе... Так что ни у кого не выйдет пугать пророчествами. На Севере верят, что беда не придет, если убить предсказательницу.

— А если человек говорит правду?

— Правду? Ведьмы любят пугать будущим. Они будто знают о будущем то, что мы не можем познать, даже насобирав мудрости как у дюжины знахарей. Вот поясни она, что способствует падению города, а что — наоборот. В общем — она умрет.

— Но ведь она чья-то мать, бабушка. Разве тебе не жаль ее убивать?

Клевоц искренне удивился:

— У тебя какое-то странное отношение к смерти. Разве не видишь — рядом с ней никого, ни родственников, ни подруг. Ни покровителей — даже выкуп никто не предложил. Сама старуха страдает от старческих немощей. Что ее здесь держит? Мы же всего лишь отправляем ведьму на суд Вышнего. Если ошиблись — она получит благое посмертие, вечную жизнь в радости.

Холмин из жалости, дабы не нервировать без причины и так недавно болевшую от переживаний девушку, умолчал о том, что одну ведьму уже пощадил — ее саму, Изабеллу. И теперь, если вдруг отпустит вторую ведьму, его не поймут свои. Может быть даже кто-то заподозрит — а вдруг 'высшая жрица вновь заколдовала баронета.

*

Так проходили день за днем. Постепенно утвердилась в своих правах зима. Город, поле и лес укрыл снег. Но никто не собирался прекращать войну: ни сдаваться (фойерфлахцы), ни уходить (кочевники). Не только ханы, но и северяне не бездействовали — притупили внимание осаждающих демонстрациями вылазок. Выйдут, отойдут недалеко от стен, покричат оскорбления, подразнят — и тут же обратно. Катапульты у коневодов еще готовы не были, хотя первые гигантские метательные орудия уже и достраивались, так что пока фойерфлахцы возвращались без потерь. Враги пытались устраивать засады, захватить врасплох выходящих за ворота — но коневодов несколько раз самих подловили, умело отступая отошли в город, не оставив раненых и сумев увлечь врага за собой, а у ворот накрыли из собственных катапульт и посекли со стен стрелами.

Клевоц понимал, что должен ставить горожанам на вид наименьшие победы; за неимением новостей о приходе императорского полка следовало воодушевлять чем-то еще. Потому каждый раз, когда в результате фальшивых вылазок удавалось убить два-три десятка преследователей, об этом трубили по всему городу.

Всё время днем и ночью самые глазастые наблюдали со стен; где казалось, что бдительность упала, планировали настоящую вылазку. И вот урочная ночь пришла. Клевоц повел горожан за пределы стен. Можно было и чуть раньше, но ждали еще новолуние, когда не утыкают метко стрелами ополченцев, неумеющих сражаться 'ежом', плотно прикрывшись щитами в том числе и сверху.

В полной тишине выходили из Фойерфлаха и разворачивались в линию в несколько рядов. Холмин шепотом проговорил приказ, разошедшийся далее от человека к человеку. Лишь у самых позиций врага, когда ханские часовые запоздало подняли тревогу, имперцы в свою очередь закричали, в отличие от гвардейских полков закричали кто во что горазд.

— Рия! — кричали ветераны императорских походов.

— Север! — кричали пришедшие с Холминым.

— А! — подхватили ополченцы.

— Холм! — закричал бегущий впереди всех Клевоц и развалил топором первую голову. Итак, хорошее начало было положено.

А в тылу атакующих разворачивалось еще две колонны. Одна усиливала натиск на позиции строящихся осадных машин, а другая должна была прорваться к месту ночевки плененных коневодами местных. Последних привели к городу, дабы лезли по лестницам впереди кочевников под бревна и кипящую смолу, а перед тем занимались неизбежным в осадах тяжелым физическим трудом.

Юрий Нижнегорский бежит жечь осадное снаряжение. По пути настигает вынырнувшего из шатра коневода, рубит мечом по шее. Еще один враг, обмен ударами, удачный укол мечом. Темнота, где свои, где чужие, если и разобрать, то с трудом: горожане больше не держат строй, кочевники спросонья тоже отбиваются маленькими группками, встречаются одиночными воинами, убегают. Коневоды дорого заплатили за беспечность, за то, что вовремя не протрубили тревогу, не успели изготовиться к схватке, за панику.