Консерватория: мелодия твоего сердца

— Простите, метресса Хьюз, я не... извините, — ответила я, запихивая-таки злосчастную тетрадь в сумку и строго следя за процессом запихивания.

— Что, ради Рассветного ключа, происходит, оллема А...

Преподавательница приподняла мое лицо за подбородок указкой, с которой была неразлучна, чтобы заглянуть мне в глаза и осеклась. Широко раскрытые глаза с идеальным макияжем за стеклами пенсне в мгновение сощурились.

— Девочка, ты что, надумала плакать?

Я не ответила. Мои собственные глаза расширились от запоздалого осознания, почему очертания предметов периодически норовили расплыться.

— Ну и ну... — гораздо тише произнесла метресса Хьюз и убрала конец указки от моего подбородка. — Впервые замечаю подобную реакцию на мои лекции. На экзамены — сколько угодно, но чтобы на лекции...

Я против воли улыбнулась. Никогда бы не заподозрила эту женщину в наличии чувства юмора.

Уголки губ метрессы чуть дрогнули в ответ на мою улыбку, но затем брови нахмурились, и она снова обратилась ко мне:

— Вот что я скажу тебе, девочка: не позволяй чувствам выбивать себя из колеи. А в особенности, если чувства разбушевались из-за мужчины. Мужчины — явление преходящее, а тебе нужно заботиться о собственном будущем, хотя бы на музыкальном поприще, раз уж ты из обеспеченной семьи. Мы олламы. Музыка — наша жизнь. Она важнее юношеских увлечений. И пусть тебе сейчас кажется, что я чрезмерно резка, но поверь, так и есть.

Сказать, что я была удивлена, значит, ничего не сказать. Никогда бы не поверила, что меня будет утешать Дервила Хьюз, хоть и в собственной сурово-холодной манере.

— Спасибо, метресса Хьюз, — в растерянности пробормотала я.

Уголки губ женщины дрогнули, линзы пенсне блеснули, и она ответила:

— Экзамен не за горами, оллема Адерин. Я рассчитываю, что вы не станете меня разочаровывать, — после чего преподавательница кивнула в сторону выхода, показывая, что пора бы мне выметаться из аудитории.

Мне оставалось лишь кивнуть и покинуть кабинет. В самом деле, чего это я расклеилась? Грейнн Бойл доверяет кому-то больше, чем мне? Вот уж сюрприз! Тот факт, что он вообще хоть кому-то доверяет — вот, что настоящее потрясение. Он не разделяет моих чувств? Ну, так что ж, зарыться в песок и погрузиться в жалость к самой себе? О небо! Что я творю?! У меня наконец-то есть возможность научиться управлять собственным даром, а вместо этого я распускаю нюни по высокомерному снобу! Хорошо, что этого не видит мой отец. Ему бы не понравилось видеть меня слабой. Я слышащая души, я не могу быть слабой!

* * *

Метресса Хьюз смотрела вслед оллеме Адерин Лори. Отметив изменившуюся осанку, она позволила себе сдержанную, но явно одобрительную улыбку, когда за ее спиной, со стороны другого выхода из проходной аудитории раздалось негромкое хмыканье. Дервила Хьюз обернулась и вопросительно вздернула бровь, увидев мужчину в проеме открытой двери.

— Неужели мои уши и глаза меня не обманывают? — насмешливо произнес Тиган Муррей.

— Не понимаю о чем ты, — ответила женщина с самым независимым видом и прошла к кафедре, чтобы забрать свою кожаную папку с тезисами лекций, которыми она никогда не пользовалась.

— Дервила Хьюз утешает зареванную студентку. Теперь я по праву могу сказать, что видел все.

— О, Тиган, ты преувеличиваешь, — отмахнулась от веселящегося преподавателя метресса. — Она совсем не была зареванной, а я никого не утешала. Поверь мне, оллема Адерин не нуждается в утешении. Только в том, чтобы напомнить ей самой, кто она.

— И кто она? — поинтересовался мэтр разом став серьезней, чем был за секунду до этого.

— Она разумная девушка, которая знает, чего хочет от жизни, и круг интересов которой не сводится к вздохам по мужчине, насколько хорош бы он ни был.

— Думаешь, все дело во влюбленности? — расслабившись, спросил Тиган Муррей.

— Такую девушку, как она, выбить из колеи могло только это, — пожав плечами, ответила мэтресса Хьюз. — Но ненадолго. Готова спорить на свою указку, что ненадолго.

— О нет! Второй раз я на эту же удочку не поведусь, — подняв и выставив пере собой раскрытые ладони, со смешком произнес мэтр. — Лучше позволь проводить тебя в столовую. Ты сегодня невероятно элегантна. Впрочем, как всегда.

Плавным жестом он предложил женщине руку.

— Я не против компании, — снисходительно кивнула метресса Хьюз, принимая ее. — К тому же ты так галантен. Впрочем, как всегда.

* * *

Гулкое эхо моих шагов отражалось от стен и потолка, чтобы вернуться, погаснуть и снова возродиться от очередной встречи туфель с поверхностью пола. Я была зла. О, как я была на саму себя. Расклеилась, словно последняя размазня. Ругаясь, и давая себе зарок, что подобного больше никогда в моей жизни не повторится, я шла по коридору, направляясь к лестнице. Подумать только, теперь из-за этой ерунды мне придется переписывать конспект. То, что я повыводила в тетради было мало похоже на осмысленные слова и предложения, скорее на заунывные жалостливые заклинания. Внутренне устраивая самой себе разнос, я спускалась с лестницы, когда в ее изножье увидела группу студентов, среди которых гордой статью и светловолосой макушкой выделялась Лиадейн. Мазнув по ним взглядом, я продолжила свой путь, когда услышала полный неприкрытого торжества голос однокурсницы:

— Вы только посмотрите. Адерин Лори собственной персоной. Слышала, ты завалила ансамбль. Да с таким треском, что тебя даже к зачету не допустили.

Мерный гул голосов, заполнявший холл до этого смолк, будто был отсечен топором. От удивления я едва не оступилась, чуть не пропустив последнюю ступеньку. Оставив лестницу позади, вопросительно посмотрела на оллему. В глазах той сияло ликование, приправленное насмешкой и чувством собственного превосходства.

Мои брови нахмурилась.

— А тебе какое до всего этого дело?

В глазах Лиадейн промелькнула ледяная вспышка.

— До твоих проблем мне дела нет. Просто рада, что, наконец, ты получила то, чего действительно заслуживаешь.

Лиадейн лучилась злобным удовлетворением. Ей нравился этот разговор. Желание извалять меня в грязи будто сочилось из нее. И не так, как это делал мэтр Дойл. Двуличная дрянь! Злость взбурлила во мне, превратив в клокочущий котел, но я заставила себя держать лицо. Это умение маленьким аристократкам прививают с детства. Жаль, что Лиадейн им не пользуется. Хотя...

Высокомерно вздернув бровь, я произнесла голосом, холодным, как зимняя ночь:

— Я всегда получаю именно то, чего заслуживаю, Лиадейн. Я получаю обучение в именитом учебном заведении страны, я получаю лучших преподавателей, я получаю высшие баллы, потому что заслуживаю всего этого. Думаешь, мне все это дано за красивые глаза? Ошибаешься. За красивые глаза можно получить только то, что есть у тебя. Чтобы добиться большего, нужно приложить усилия.

Лицо одногруппницы дернулось, будто от пощечины. Она сощурилась и слегка опустила подбородок, посмотрев на меня будто исподлобья. Ощущение было такое, словно передо мной стоит разъяренная волчица и, если я позволю себе хотя бы моргнуть, обязательно бросится на меня. Разжав губы, она прошипела:

— Да как ты смеешь? Как ты смеешь мне такое говорить?! — с каждым словом ее голос набирал все большую силу. А я стояла, держала на лице маску безразличия и превосходства и поражалась тому, сколько ненависти было в ее голосе. — Бездарная посредственность! Повезло же Грейнну! Его заставили играть в ансамбле с тобой, завалившей простой зачет! Позорище! Вся консерватория знает, как именно и каким местом ты прилагаешь усилия, чтобы у тебя все это было! Твое место не в консерватории, а в б...

— Оллема Лиадейн! — резкий, словно удар хлыста, окрик заставил красную от эмоций одногруппницу осечься на полуслове.

Два гулких шага, отразившихся эхом в замершем холле, и рядом с нами оказалась Каэлеа Муррей.

— Оллема Лиадейн, это консерватория имени Вилмара Аберга Мироносца. Здесь по определению не может быть бездарных посредственностей. А ваши выпады не делают чести ни вам, ни вашим благородным родителям. Приведите себя в порядок и напомните себе, как должна себя вести истинная леди.

Однокурсница, сжав зубы, кивнула и двинулась к выходу, но снова была остановлена Каэли:

— И да, оллема Лиадейн, милочка, — щека девушки дернулась от раздражения подобным обращением, — означенный вами оллам, поверьте, способен сам за себя постоять. И если бы он захотел, — Каэли зачем-то сделала ударение на последнем слове, — играть с кем-то другим, он бы играл.

Щеки оллемы заалели ярче прежнего. Она сделала шумный вдох и стремительно направилась к выходу, яростно стуча каблучками.

Как только она исчезла за дверью, Каэлеа обвела замерших присутствующих нарочито вопросительным взглядом, и галдеж в холле, как и движение, возобновился. Дочь мэтра Муррея повернулась ко мне, и на ее губах расцвела озорная улыбка.

— Вот уж не думала, что ты станешь принимать участие в сваре, Адерин.

— Не пропадать же настроению, — ответила я, неуверенно улыбнувшись.

Мне не доставляло удовольствия ругаться или выяснять отношения. Никогда. Но сейчас внутренняя струна дрожала от напряжения, которое по всем признакам было ликующим.

Каэли рассмеялась и произнесла:

— Тебе очень идет это настроение, — а затем, после секундной заминки, добавила:

— Не хочешь воспользоваться им и позаниматься?

Я снова улыбнулась и кивнула. Занятия — это именно то, что сейчас мне было нужно: слиться с музыкой, стать с ней одним целым, потеряться и вновь найти себя. Да, определенно занятия были отличной идеей. Мы вместе снова стали подниматься по лестнице. И с каждой ступенькой я все отчетливей осознавала, что совсем не испытываю гнева или обиды по отношению к Каэли за тот инцидент, что вывел меня из равновесия. Более того, я была почти уверена, что именно она постаралась, чтобы я стала свидетелем их с Грейнном дуэта. Хитрая, словно лиса на охоте, эта девушка точно знала, что делает. Еще бы узнать, чего именно она этим добивалась?

Это занятие было не таким, как другие. И дело было даже не в том, что мне было проще. Хотя и в этом тоже. Музыкальный поток будто почувствовал во мне перемены. Он стал необычайно пластичным, позволяя придавать себе ту форму, которую я пожелаю. Мелодия и я соединялись в единый организм, но именно мое 'я' было главенствующим. Я ощущала музыкальный водоворот, как часть себя. Я больше не была его частью, затянутой и растворившейся. Теперь музыка растворялась во мне. Ластилась, словно кошка. У этой кошки были мягкие лапки, острые когти, приятная гладкая шерстка и клыки, норовящие впиться мне в руку. Но теперь появилась уверенность, что я знаю, как совладать с этим созданием.

Каэли играет на своем любимом кото. Ее руки, словно крылья птицы, грациозно порхают над шелковыми струнами инструмента. Ее музыка, многослойная, многозначная, расходится потоками по кабинету, окружает меня коконом. Она то едва касается моей кожи легким дуновением теплого летнего ветерка, то бьет наотмашь градом диссонансных интервалов. Уменьшенная секунда превращается в увеличенную септиму, а затем рассыпается квартами. Я держу в руках свою мандолину, верную подругу, знающую все мои секреты, все переживания, все самые укромные уголочки моей души. Мои пальцы, держащие медиатор, напряжены, но кисть расслаблена. Я чувствую каждый укол, каждый нежный поцелуй музыки. Я ловлю ее, когда она норовит разбиться, падая, обрушиваясь на меня со всей своей яростью, чтобы в следующую секунду превратиться в невесомое пушистое облако. Моя кожа словно холст: музыка рисует на ней свои портреты. Рисует, добывая чернила из моих вен и артерий. А я направляю ее кисть. Я знаю, какой она должна быть, я могу изменить ее. И меняю. Она несет тепло, я чувствую его всем телом. Каэли довольна. Ей нравится тепло, но в какой-то миг она подбрасывает искру. Я улыбаюсь. Как пожелаете, наставница. Тремоло становится чаще. Я раздуваю искру, и уже спустя мгновение музыка горит огнем, вспыхивает пламенем, покрывает мою кожу пламенным лобзаниями, оставляя на ней свои отметины, будто клеймя меня. Я улыбаюсь. Я рисую мелодией. Мой холст — мое тело. Я заставляю мелодию взвиваться снопом искр, заставляю пробуждать в себе и в слушателе жажду свободы, жажду гореть. Гореть любовью, гореть страстью, гореть интересом: чем угодно, лишь бы дать волю духу, скованному условностями. Обожженная картина блекнет и осыпается серым пеплом, оставляя после себя розовую кожу. Серый налет песчинками едва уловимо скребет по лицу, шее, рукам... сожаление. Не люблю эту эмоцию. Терпеть не могу сожалеть о чем-либо. В последнее время эти ощущения и так слишком частые мои собеседники. Пепел — сгоревшие лепестки, хлопьями он опускается на меня, чтобы через несколько секунд сползти, оставив после себя едва различимую серебряную дорожку.

Музыка становится все тише и спокойней. Я рисую умиротворение. Если бы пальцы не прижимали струны к ладам грифа, не сжимали медиатор, чтобы рождать от тихой беседы его и медных скрученных нитей тихое тремоло, они бы дрожали от пережитых эмоций и картин.

В какой-то неуловимый момент музыкальная пауза превратилась в тишину, и я почувствовала, как струйки пота сбегают по спине. Разгоряченная кожа с жадностью ловила условную прохладу воздуха музыкального кабинета. Я посмотрела на Каэли. Она улыбалась, и улыбка ее была чрезвычайно довольной. Мои губы дрогнули в ответ. Кажется, теперь я начала осознавать, почему Каэлеа Муррей такая, какая она есть: порывистая, беззаботная, искренняя и безразличная к чужому мнению.

— Нужно чаще провоцировать тебя на конфликт, Адерин. Тогда в тебе просыпается монолитный стержень характера, который ты от всех прячешь, — произнесла дочь Тигана Муррея, рассеивая тишину своим мягким голосом.

— Не настолько он и тверд, — с усмешкой ответила я, откладывая медиатор и проводя пальцами по струнам мандолины.

— Тверже, чем думают окружающие, — неожиданно серьезно не согласилась Каэли. — И тверже, чем ты сама думаешь.

Я снова улыбнулась. Напряжение отпускало, на прощание подергивая мышцы. Стало немного зябко.

— Ты сегодня выложилась целиком и полностью, — заметила Каэли, поднимаясь с колен. — Как ощущения?

— Хочется сменить платье, — честно ответила я, чем вызвала звонкий смех наставницы.

— Кажется, я кое-что поняла: принцип соединения с мелодией так, чтобы оставаться ведущей в любой ситуации, — добавила я после короткой паузы.

— Тебе не кажется, — Каэли кивнула, подтверждая мои догадки. — Я рада, что мне не пришлось тебе объяснять это словами.

Я постаралась скрыть внутреннее ликование, но улыбка все равно широко растянула мои губы. Лучшую похвалу олламу и придумать сложно.

* * *

Четкий, стучащий, идеально выверенный стук отмеряющего такты метронома звучал в приемной, предваряющей личный кабинет первого проректора. Лаконичная деревянная усеченная пирамидка стояла лицевой стороной к секретарскому месту. Делма Уалтар сидела, сцепив руки в замок и закрыв глаза. Но стоило только ручке входной двери с тихим шелестом опуститься, как ее глаза распахнулись, и ожидающий взгляд устремился на дверное полотно.