Гоблины в России

— С чего бы это их так разобрало, а, Павел Викторович? — спросил пожилой мужчина, с удивлением разглядывая бегущих со всех лап по двору странных существ, отдаленно напоминающих руководящий состав и офисных работников таможенного терминала.

— К кораблекрушению, наверное, Степаныч, — не оборачиваясь, отозвался второй. — Нам-то, какое дело, мы и так давно уже на дне, давайте лучше чай пить, вон и чайник вскипел.

— Не скажите, — любопытный Степаныч задумчиво сощурился. — А ведь они в стендовый бегут, как бы чего не случилось.

— Все, что могло случиться, уже случилось, все остальное — лишь наши иллюзии, не более того, — философски отозвался Павел Викторович, аккуратно опуская пакетики в кружки.

— А не помните, в стендовом регрессивный генератор в рабочем состоянии? — не унимался Степаныч.

— Зачем он теперь нужен этот генератор, — пожал плечами Павел Викторович и отхлебнул из чашки. — Эволюция и без него вспять повернула... За что боролись.... Впрочем, кажется, генератор должен работать, если крысы не сожрали изоляцию. Вы, кстати обратили внимание, что в нашем подвале крыс совсем нет?

— Как же, они все наверху, — невнятно пробормотал Степаныч, включая рубильник на большом текстолитовом щите, — Вот и посмотрим сейчас, кто деградировал, а кто не очень.

— Что вы делаете, — возмутился, было, его собеседник, но сник и махнул рукой, — А, будь что будет! Мне тоже иногда хочется посмотреть, от кого наши новые хозяева произошли, во всяком случае, мне кажется, что Господь Бог не имеет к их сотворению ни малейшего отношения! Давайте я вам помогу настроить рабочие режимы.

И ученые склонились над пультом, совсем, как в былые времена.

Между тем, Мальчиш, Безяйчик и Иван-солдат уже устали отбиваться от странных крысоподобных существ валом валивших со всех сторон и скапливающихся у подножья медного истукана в голохвостую азартно пищащую орду.

Внезапно в углу ангара что-то электрически крякнуло и басовито загудело.

— Линяем отсюда! — заорал Безяйчик, и ведомый безошибочным инсктинктом матерого правонарушителя, подхватил недопитую бутылку с пивом и бросился к дверям. Братва, оставив включенным крысогон, рванула за ним.

— Вот сволочи, все ноги искусали! — сокрушенно сказал Мальчиш, рассматривая разлохмаченные штанины, теперь прививку делать придется. Тебе-то что! — он завистливо покосился на Ивана, обутого в высокие армейские ботинки. Как заранее знал.

— Да я всегда так хожу, — начал, было, Иван, и тут в ангаре страшно и ярко полыхнуло неземной зеленью, и все стихло.

— Пойти, что ли посмотреть? — неуверенно спросил солдат. — У нас же там прибор включенный остался.

— Забудь! — махнул рукой Мальчиш. — ... с ним, с прибором!

— Нет, братка ругаться будет, — ответил Иван и решительно шагнул к двери.

Толпа странных существ исчезла. На бетонном полу валялось десятка два-три дымящихся крысиных трупиков. От крысогона остался обгорелый корпус, из которого жалко и беззащитно торчали какие-то проводки.

Безяйчик с Мальчишем, вошедшие следом за Иваном в ангар ахнули.

Идол несостоявшегося крысиного божества, изготовленный знаменитым мастером Ркацители по спецзаказу, Крысослав, он же Медный Гоблин, больше всего напоминал теперь бутылку от лимонада "Буратино", переночевавшую в пионерском костре.

— Что я теперь Абдулле скажу? Он же нам предъяву по всей форме сделает, и будет прав! — ахнул Мальчиш.

— Ничего, — бодро ответил Безяйчик. — Скажем, что это авангардизм и все такое, теперь это в моде.

— Ладно, дома разберемся, — решил Мальчиш. — Ты, Сержант, посторожи тут маленько, а мы пойдем фуру поищем. Надо же этого чудака горелого как-то в Растюпинск переправить. Эх, сходили, называется, за зипунами!

Безяйчик задумчиво посмотрел на медную соплю, свисающую с невнятного бугорка, бывшего некогда носом Медного Гоблина, осторожно потрогал собственный нос, высморкался, и поспешил следом за Мальчишем искать фуру.

Пока Мальчиш с Безяйчиком отсутствовали, Иван-солдат поскучал немного у подножья монумента, потом от нечего делать и из врожденной любви к порядку прибрался в ангаре, то есть, сгреб в кучу обгорелые крысиные трупики и прикрыл куском черного полиэтилена, найденным здесь же. Полюбовался на свою работу — получилось неплохо. Чем-то это напоминало сцену из фильма про американских полицейских. Вот труп в черном мешке, вот молодец в камуфляже, недоставало только стройной, но внутри податливой блондинки с револьвером на боку. Или не блондинки. Но все равно, непременно стройной, и, конечно же, с револьвером. Поразмыслив немного, Иван решил, что, поскольку сам он, очевидно, принадлежал к белой расе, то ему, по канонам американского кино положена темненькая афроамериканка, и немного расстроился. Не то, чтобы он питал к негритянкам, или афроамериканкам какую-то неприязнь, а просто потому, что по-жизни предпочитал блондинок.

Кроме того, Иван собрал десятка два кошельков и кошелечков, платиновых и золотых цепочек и прочей мелочи, вроде часов "Картье", а также несколько косметичек и пудрениц, валявшихся на полу — солдатская жизнь отучила его быть брезгливым — и теперь с любопытством рассматривал трофеи, удивляясь неизвестным доселе атрибутам быта очеловеченных крыс. Впрочем, всякие личные вещи его совершенно не интересовали, а найденные денежные знаки, которых было не так, чтобы очень много, он вытряхивал в общую кучку у левой пятки Медного Гоблина, почти, кстати, не пострадавшей. И то сказать, эти бумажки и раньше-то, по мнению Ивана, крысам были не очень-то нужны, а теперь и подавно.

Когда и это занятие надоело, солдат сложил бледные доллары и цветные евро в пачки, и от нечего делать направился в полуподвальчик, в окнах которого горел желтый насморочный огонек. Там он целый час гонял чаи с обнаружившимися в подвальчике учеными, беседовал о жизни, и на прощание оставил им целую кучу крысиных долларов и евро, справедливо полагая, что, таким образом, если и не поспособствует восстановлению величия отечественной науки, то хоть несправедливость-то слегка исправит. И то ладно. Хотя, как это можно — слегка исправить несправедливость? Не знаете? Вот и я тоже, не знаю, хотя возражать против такого частичного действа не стану. Не имею на то никакого морального права, да и желания тоже.

Ученые, кстати, получив, как они выразились, "долгожданную арендную плату" быстренько допили чаек и засобирались по домам, что было, как раз кстати. Так что на территории бывшего НИИ никого кроме Ивана не осталось. Вы спросите, а где же охрана таможенного терминала, или на худой конец, жалких остатков государственных секретов, куда все подевались?

Могу сказать, что, скорее всего, охранники-крысы, по всей видимости, также подверглись воздействию регрессивного излучения, а значит, в лучшем случае, попрятались по темным углам. Если, конечно, вообще выжили. Ну, а что касается охранников-людей, то, надеюсь, они не упустили своего и неплохо прибарахлились за счет прежних хозяев, которых, надо сказать, и раньше меж собой иначе как крысюками не называли. Охранники, надо сказать, все видят и понимают. Просто помалкивают, работа у них такая.

Итак, Иван сидел у подножья оплавленного истукана посреди совершенно пустого научно-исследовательского таможенного терминала, и подумывал о походе в ближайший киоск за пивом.

Наконец в воротах показалась здоровенная открытая платформа, прицепленная к видавшему виды КАМАЗу. Следом за платформой вкатился раздолбанный автокран "Ивановец", а за автокраном — "Копейка — Ламбордини" с Мальчишем и Безяйчиком.

— Грузим и сматываемся, — коротко приказал Мальчиш.

Кран выпустил сизую струю вонючего дыма, взревел и нехотя въехал в ангар.

Работяги, не обращая внимания на вопли Безяйчика, безжалостно зацепили Медного Гоблина крюками за выступающие детали и с профессиональными матюгами повалили на платформу.

— Все, линяем, — Безяйчик устало закурил, потом деловито помочился на колесо тягача.

— На счастье, — пояснил он, бросив бычок в лужу.

— Прям-таки, Геракл Поверженный, — прокомментировал бригадир грузчиков, пересчитывая деньги. — Гордость Геракланума.

Бригадир когда-то был известным археологом и теперь, познав радость свободного рыночного труда, не упускал возможности высказаться в духе прежней профессии, как выяснилось, теперь никому не нужной и бессмысленной. Имел право отвести душу, чего уж там!

И автопоезд с лежащим на платформе ничком оплавленным истуканом, медленно, обдавая улицы черными вонючими выхлопами, пополз через Москву в сторону кольцевой дороги.

Вот что, однако, странно. Ведь растюпинские ребята запросто вывезли из первопрестольной почти двадцать тонн первосортной меди, причем, вывезли прямо с территории таможенного терминала, не предъявляя представителям властей решительно никаких бумажек, даже долларов, и ничего! Тихо, как на затонувшем Титанике!

Ивану даже обидно стало, что никто не интересуется, что же это за урода такого везут по улицам, почему и, главное — куда?

Хотя, может быть, москвичи просто-напросто тихо радовались, про себя, естественно, что хотя бы одно бессмертное творение придворного монументалиста Ркацители покинет столичную территорию. Может быть, именно поэтому растюпинскую команду никто не задержал по дороге?

Вряд — ли. Скорее всего сказывалось действие снадобья Яшки-сторожа, благодаря которому Мальчиш, Безяйчик и Сержант были для москвичей своими в доску, своими для прохожих, для милиции и для прочих обитателей столицы, исключая, конечно крыс и гастарбайтеров. Но крысам в данный момент было не до похищения какого-то медного идола. Крысы по всей Москве суетились и собирались в стаи. Некоторые для того, чтобы вступить в бой с неизвестно откуда взявшимися истребителями цивилизованного крысиного племени, а другие, наиболее очеловеченные — намереваясь отправиться в теплые края, уподобляясь неким бескрылым журавлям. Ужасная гибель сотрудников терминала уже получила огласку, а стало быть, на них, на крыс нашлась некая управа, что настораживало.

Гастарбайтерам же до вывоза творения Ркацители вообще не было никакого дела, им бы самим впору удержаться в Москве, везут — и пускай везут. Значит надо. Так что, дорогу от Москвы до Растюпинска автопоезд преодолел медленно, но без приключений, а посему, не будем на этом моменте останавливаться и перенесемся на сутки вперед, прямо в гараж брата Даниила, конечный пункт следования многострадального Медного Гоблина, которому так и не было суждено стать Крысославом.

Глава 13

Свои люди, сочтемся!

На первый-второй рассчитайсь!

Сборник цитат "Слово и дело"

Сентябрьское утро красило нежным абрикотиновым цветом провинциальные заборы Растюпинска, когда Медный Гоблин и сопровождающие его физиономии прибыли, наконец, к месту временного содержания и реставрации неотгруженного заказчику шедевра монументального искусства.

Несмотря на раннее утро, владелец гаража, Даниил совместно с потерявшим в очередной раз любовь, а вместе с ней заодно и и силу воли, братцем Василием предавались пьянству и печали. Обрусевший гремлин Бугивуг изо всех сил поддерживал братьев в этом исконно русском занятии, может быть, по природной склонности, а может — из чувства международной солидарности. Впрочем, какая тут солидарность, если за время проживания на свалке гремлин совершенно пропитался провинциальным духом и даже выучился играть на балалайке, которую искренне считал русским народным инструментом, с чем, однако, можно поспорить.

Безусловно, балалайка уникальный инструмент. Прежде всего, ни у одного народа мира не существует инструментов треугольной формы, заметьте это, пожалуйста. Все струнные музыкальные инструменты по форме и сути своей женственны, а стало быть — округлы. А три струны? Даже у банджо, и то минимум четыре! Так что, балалайка является исключением из общего правила, что позволяет сделать некоторые далеко идущие выводы. Ну, скажем о том, что балалайка инструмент, безусловно, сакральный, о чем говорит наличие у него трех углов и трех струн, а во-вторых — вообще нечеловеческий. Скорее всего, этот инструмент был подброшен древним русичам некими таинственными пришельцами, с целью посмотреть, что из этого получится. С тех пор число "три" является священным числом русской, российской и даже россиянской цивилизаций. Судите сами — пьют у нас на троих, считают до трех и, хотя и говорят, что третий лишний, но на практике чаще звучит — третьим будешь?

Но оставим лирические отступления, вернемся в гараж, где как раз пьют. Разумеется, на троих, и, разумеется, по серьезному поводу. А как же иначе? Пьют, играют на электрогуслях и наяривают на балалайке. Кстати, на балалайке именно наяривают, а не играют, то есть, если и играют, то с особой яростью, или, иногда бренчат.

"Наяривать" и "ярость" — безусловно однокоренные слова. "Бренчать" тоже имеет сакральный смысл, слово это однокоренное со словом "бренность", вас это не наводит на мысли? Меня лично наводит, но я изо всех сил борюсь с всякими незваными наводчиками — что я им, зенитное орудие на танкоопасном направлении, что ли — и поэтому возвращаюсь в гараж братца Даниила, чтобы вместе с вернувшимися из похода на Москву братками, выяснить, наконец, по какому поводу развернулась эта явно внеплановая утренняя пьянка.

Так что, просто примем к сведению, что этим утром на балалайке в авторемонтной мастерской яростно играли что-то невероятно бренное. Интересно с какого такого перепуга?

Пока Мальчиш с Безяйчиком командовали маневрами довольно-таки большой автоколонны, привезшей Медного Гоблина в Растюпинск, то есть, фурой и автокраном, Иван подошел к распевающей печальные народные песни троице и сказал:

— Ну, здорово, орлы! Чего это вы с утра так набрались?

Орлы невнятно клекотнули в ответ и нестройно затянули:

"Когда я на почте служил ямщиком,

Был молод и ел я селёдку..."

На этом месте Бугивуг ненадолго прервался, отложил свой яростно-бренный инструмент, пошарил вокруг себя мозолистой дланью, вытащил наполовину обглоданный селедочный хвост и стал его печально жевать.

Пока он жевал, Даниил с Васькой успели сообщить от лица вскормленного селедкой ямщика, что:

"И крепко же братцы в селенье одном,

Любил я в ту пору девчонку..."

Подробности любви ямщика и прекрасной селянки остались неизвестными широкой публике, потому что Бугивуг отбросил в сторону селедочный хвост и снова взялся за балалайку. Под душераздирающую трель русского сакрального инструмента он, пропустив пару-другую куплетов, потребовал от окружающих жалостливым ковбойским фальцетом:

"Налейте, налейте скорее вина,

Рассказывать нет больше мочи!"

На этом песня закончилась, и нетрезвая троица выжидающе уставилась на Ивана.

Иван сообразил, что братцы его, да и Бугивуг очевидно тоже находятся в крайне опасном состоянии, именуемом в России "недопоем". То есть, мировая скорбь полностью затопила их души и на этой скорби их, как бы, заклинило, то есть, для того, чтобы осознать все безобразие своего состояния, они с одной стороны были слишком трезвы, а с другой — наоборот.