Музыка тишины

========== Глава 23. Тактическая невидимость. ==========

Ночь выдалась холодная и дождливая. Даже в стенах Мэдрижхайма мерзкая сырость пробирала до костей, а уж в пещере портала, что находился за три километра от здания да к тому же практически у самой воды, и подавно. Воспитанникам академии о местонахождении "двери в большой мир" намеренно не сообщалось. Знали только преподаватели, директор и гости, которые собирались здесь на ежегодный Обряд Соединения в надежде обрести своего партнёра.

Профессор Дерби вот уже минут десять мерил шагами ярко освещённое магическим факелом пространство в ожидании нового преподавателя тактической невидимости. Сложный предмет эта невидимость — искусство высшего пилотажа, наука трудная и требующая отнюдь не только и даже не столько магических способностей. Признаться, сам профессор добился в ней весьма скромных результатов. Вот магические защита и нападение дело другое — шарахнул, отбил и всё. С ментальной стороной, правда, посложнее, но и тут нет ничего невозможного — дело постоянных изнурительных тренировок (хотя, обучение ментальной защите забота уже профессора Агнессы Тинли). Так вот, с его предметом всё достаточно просто и понятно, у этой же злосчастной тактической невидимости даже своя особая философия имелась, не для средних умов, что характерно. Обычно преподавал её профессор Ульдрих, но так как сам был в ней не шибко силён и специализировался в основном на целебных снадобьях, он с радостью уступил эту почётную обязанность новоявленному коллеге.

Профессор Дерби этого нового коллегу в качестве преподавателя представлял себе весьма смутно. Мальчишка, как там его... Эдмунд, кажется, совершенно не вписывался в строгую атмосферу академии. Выглядел чёрте как, разговаривал чёрте как, какой-то весь пёстрый, несуразный, серёжки, волосы крашеные. Тьфу. Ну несерьёзно, в самом деле. Нет, для подростка-пустышки самое то, но не для преподавателя Мэдрижхайма. Однако ведь директор Вильсон сам, САМ лично пригласил его, нет, не просто пригласил, фактически вынудил по средствам шантажа!

Размышления профессора прервала вспышка света в арке портала, расположенной в центре пещеры. Внутри массивного каменного сооружения возникла искрящаяся пелена, и из неё шагнул человек. В первый момент профессор даже не узнал его. Яркую несуразную одежду сменили чёрные брюки и бежевый джемпер, серёжка из брови исчезла, светло-русые волосы заплетены в хвост, только несколько тонких прядей красиво обрамляли лицо, малиновые вкрапления столь очевидные при их первой встрече теперь были почти незаметны. И вообще сейчас он производил несколько странное впечатление — вроде, очень молод, а вот глаза, как у глубокого старца. Предыдущий наряд несколько скрадывал этот контраст, но теперь, когда обычная одежда и так делала его несколько старше, обмануться было уже сложнее. Карие глаза Эдмунда были умными, усталыми и холодными, как у человека, из которого годы и тяжёлые испытания по капле вытянули все эмоции. Интересно сколько же ему лет?

— Надо же, какая забота, — невесело усмехнулся новый преподаватель, — неужели Грегори решил, что я дорогу забыл или просто боится, что сбегу? Впрочем, спасибо, что пришли встречать меня в такую непогоду.

Эдмунд с минуту рассматривал профессора, будто что-то припоминая.

— Мы ведь с Вами уже встречались, но не были представлены друг другу. Эдмунд Уэнсдейм, — сообщил он, протягивая руку.

— Уинстон Дерби, — ответил на рукопожатие профессор. — "Надо же, а хватка у него железная... а так и не скажешь," — настороженно отметил он про себя.

Они вышли из пещеры. Снаружи, по-прежнему, шёл мелкий частый дождь. Эдмунд едва заметно махнул рукой, что-то прошептал и над ними невидимым зонтом возник воздушный щит. Вроде, простенькое заклинаньице, а не малой магической силы требует, особенно если поддерживать его постоянно. Значит, стихия нового коллеги воздух, но ведь...

— С водой я тоже неплохо лажу, — заметив его недоумение, пояснил Эдмунд.

— Ваш партнёр маг воды? — спросил профессор.

— Нет... у меня вообще нет партнёра.

— Но как же тогда?

— Я в некотором роде уникален.

То, что уникален, и так понятно. Для создания такого вот щита требуется не только магия воздуха, но и хотя бы небольшое количество магии воды, а такое возможно только при партнёрстве с соответствующим магом. По-другому никак не возможно. Если вот у самого профессора Дерби стихия земля и партнёра нет, так ни с какой другой стихией он не ладит и вообще управляться с ними не умеет, а этот... Да кто он вообще такой?

Эдмунд же, кажется, потерял к профессору всякий интерес и, погружённый в свои мысли, просто молча шёл рядом. Наконец, едва заметная, узкая, горная тропа, петляющая меж скалистых выступов, вывела их к Мэдрижхайму. Академия встретила путников тишиной и всё той же промозглой сыростью. В холле показалась миссис Харрис и предложила проводить профессора Уэнсдейма в его апартаменты.

— Профессор Дерби, — прежде чем последовать за экономкой, вдруг обратился к нему Эдмунд, — а как дела у вашей новой ученицы?

Уточнение, о какой именно ученице идёт речь, профессору не требовалось.

— Она сейчас в больничных покоях.

Эдмунд замер, нахмурился, а потом решительно развернулся и направился в сторону больничных покоев. Миссис Харрис только недовольно покачала головой, а опешивший профессор бросился следом.

— Сейчас уже поздно, посторонним туда нельзя, да и мисс Сэнджио всё равно спит, — пытался вразумить он Эдмунда, но тот просто не слушал его.

В результате профессору ничего не оставалось, кроме как, стиснув зубы, следовать за ним.

В больничных покоях было тепло, гораздо теплее, чем в помещениях предназначенных для учеников. Это было одним из немногих проявлений заботы о детях, запертых в академии до окончания обучения и первого в их жизни Обряда Соединения.

Из ряда одинаковых деревянных кроватей заняты были только три. Две самые дальние у стены, куда определили Патрика Питерсона и Джимми Родмена и одна недалеко от двери, которую занимала Беттани Сэнджио. Девочка была очень бледна, на виске билась голубая венка, обескровленные губы посерели. Даже во сне её лицо оставалось напряжённым, по всему телу пробегали частые судороги, и дыхание вырывалось глухими всхлипами. Не способно тело пустышки к адекватному восприятию магии. Хорошо хоть сердце выдержало, а то ведь двойное заклинание вполне могло её убить.

Эдмунд сосредоточенно её осмотрел, а потом крепко сжал запястье. Не понятно, что именно он сделал, но это определённо подействовало. Профессор Дерби заворожено наблюдал за тем, как выравнивается у девочки пульс, замедляется дыхание, и перестаёт содрогаться тело. И всё-таки что-то было не так, чего-то не хватало.

— Что произошло? — спросил Эдмунд.

— Она не поладила с двумя однокурсниками, и они запустили в неё боевым заклинанием.

— И где они?

— Вон, — указал профессор на две другие занятые кровати.

— Кто это их так?

— Рудольф Хейз. Похоже, мальчик сам от себя не ожидал. Мы его потом часа полтора успокоить не могли, всё угомон-отваром отпаивали.

— Повезло им, — спокойно кивнул Эдмунд.

— Ничего себе повезло, они ж теперь неделю на занятия ходить не смогут.

— И всё равно повезло. Потому что в противном случае им пришлось бы иметь дело со мной.

— Почему? — удивился профессор.

— Она моя.

Не было в этом заявлении ни тепла, ни ревности, лишь сухая констатация факта. Вот так вот. Безапелляционно и бесстрастно. Это несколько покоробило профессора. Он, разумеется, особой симпатии к мисс Сэнджио не испытывал, но ему всё равно почему-то стало за неё обидно. Разве можно так о живом человеке... так, как будто речь шла хоть и о ценной, но всё-таки вещи. Вот что его так смущало, когда Эдмунд прикасался к ней — это не было похоже на то, как прикасаются к близкому человеку, это походило скорее на то, как проверяют предмет на сохранность, не потускнел ли, не поцарапан ли, нет ли трещин или сколов. А ведь из того разговора в кабинете директора, могло показаться, что девочка ему небезразлична. Хотя это могло быть обычное собственническое чувство. Только... зачем она ему, если он ничего к ней не чувствует?

Вскоре вновь появилась миссис Харрис и настойчиво напомнила, что надо бы проводить, наконец, профессора Уэнсдейма в приготовленные для него комнаты. На этот раз Эдмунд охотно согласился и, пожелав профессору Дерби спокойной ночи, отправился следом за экономкой.

Профессор ещё раз глянул на Беттани, и решил проведать напоследок двух других пострадавших. А почему бы и нет, раз уж он всё равно оказался здесь? Диагностика заняла примерно минут сорок, и её результаты откровенно не радовали — Питерсон и Родмен выглядели плохо и восстанавливались медленно. Знатно их Руди приложил. Кстати надо будет и за ним присмотреть, мало ли как на нём это геройство скажется, магия же очень чутко реагирует на эмоциональное состояние мага, а он к тому же воздух — стихия изменчивая и неустойчивая.

Закончив, осмотр, профессор покинул больничные покои и отправился к себе с совершенно определённой целью — хоть немного поспать. Мэдрижхайм представлял собой огромный лабиринт из коридоров, где, прежде чем доберёшься до места, триста раз повернёшь. Ну вот, профессор в очередной раз повернул и едва не споткнулся от изумления, увидев директора Вильсона. Стараясь остаться незамеченным, профессор юркнул в нишу, с тревогой отметив, что это, похоже, уже входит у него в привычку.

Директор стоял возле закрытой двери и медлил, не решаясь постучать. Первый раз за всё время их знакомства профессор Дерби видел его таким. Обычно невозмутимый, уверенный в себе мужчина, сейчас выглядел растерянным, если не сказать потерянным.

Да уж, сегодня просто ночь открытий. Авторитет Грегори Вильсона всегда был непререкаем. Многие совершенно искренне полагали, что у него нет слабых мест. Свои обязанности он всегда выполнял безукоризненно, а о его личной жизни никто ничего не знал. Самому профессору было известно только то, что партнёра у директора нет, и он почему-то упорно отказывался принимать участие в Обрядах Соединения. Никто его о причинах, конечно же, не спрашивал, но перешёптывались, строя различные предположения, частенько. Действительно странно с его-то магическим потенциалом, внешностью и статусом...

Потомственный аристократ, которому на вид не больше тридцати пяти, а на самом деле... намного больше. Нордическая диковатая красота: короткие пепельные волосы, тонкие губы, узкий подбородок и глаза цвета ртути, серые с металлическим оттенком. Высокий и худощавый. Сильный. И стихия его воздух — холодный северный ветер. И где же его обычное хладнокровие сейчас?

В тишине коридора раздался тихий стук, дверь открылась почти сразу, и в коридор вышел Эдмунд. Профессор заметил, что он всё ещё не переоделся ко сну, только сменил джемпер на чёрную водолазку.

— Ты всё-таки здесь, — жадно рассматривая Эдмунда, произнёс директор.

— Как видишь, — сухо ответил тот, прислоняясь спиной к стене.

— Не впустишь?

— Нет.

— Не доверяешь.

— Нет.

Директор грустно усмехнулся и покачал головой.

— Знаешь, сейчас ты больше похож на себя прежнего, чем при нашей последней встрече.

— А ты ещё помнишь, каким я был?

— Я всё помню.

Они молчали и смотрели друг на друга так, будто их связывает что-то, что-то очень личное и давнее, что-то такое, что невозможно забыть и к чему больно возвращаться даже воспоминаниями.

— Тебе всё ещё больно видеть моё лицо, — заметил Эдмунд.

— Да. Больно, — тихо подтвердил директор.

— А знаешь, каково мне было каждый день видеть в зеркале своё отражение? — голос Эдмунда дрогнул и наполнился злорадным торжеством, — так что всё правильно. Так и должно быть.

— Ты всё ещё ненавидишь меня?

— Нет... я даже больше не имею права тебя осуждать, теперь я и сам ничуть не лучше.

— Беттани Сэнджио.

— Да.

Снова повисло молчание. Директор протянул руку и осторожно кончиками пальцев прикоснулся к щеке Эдмунда. Тот не отстранился, только тяжело вздохнул, и бледная тень улыбки промелькнула на его губах. Что было в ней? В этой улыбке? Печаль? Сожаление? Понимание?

— Ты по-прежнему один, Грегори?

— Да.

— Почему?

— Ты знаешь.

— До сих пор?

— До сих пор.

— Я знал, что ты придёшь, — перехватив и крепко сжав гладившую его руку, сказал Эдмунд, — и как бы там ни было, я ждал тебя.

— Я рад, что ты вернулся, — признался Грегори, — Веришь ты мне или нет... но я беспокоился за тебя. Всегда. Я тогда даже представить себе не мог, что всё так обернётся.

— Мы не будем говорить об этом, — оборвал директора Эдмунд и, отпустив его руку, отвернулся — уже поздно, пора спать, у меня завтра первые занятия.

— Ты прав, — согласился директор, — но, думаю, тебе не о чем волноваться, никто лучше тебя не справиться с преподаванием тактической невидимости. Кому как не мне это знать. Спокойной ночи, Эдмунд.

— Спокойной ночи, Грегори.

Когда за Эдмундом закрылась дверь, и шаги директора стихли, профессор Дерби выбрался из ниши и поспешил в свои комнаты. Уже позже, ворочаясь с боку на бок, он решил для себя, что вмешиваться во всё это не будет ни при каких условиях. Не нравилась ему эта история. Ох, как не нравилась. Директор темнит, новый преподаватель откровенно настораживает, да ещё мисс Сэнджио, как заноза в пальце, и помнить не хочется, и забыть не удаётся. Всё. Хватит. Успокоившись на этом, профессор, наконец, заснул.

========== Глава 24. Честь даргов. ==========

В первое мгновение он ощутил пьянящее ни с чем не сравнимое счастье свободы. Полёт. Когда нет ничего, кроме бескрайнего неба, когда невидимые воздушные струи обтекают твоё тело, когда можно развернуть крылья и вдохнуть полной грудью. Только ты и небо. Больше ничего. Это невозможно понять, если ты не рождён даргом — драконом, как называют их одноликие. Одноликие, зовущие себя людьми, чужаки с Проклятой земли.

Он уже не надеялся вновь обрести свободное небо. Оказавшись в рабстве у одноликих, он мечтал лишь о смерти. Сородичи не стали бы вызволять его. Нет, не из страха перед людьми. Что могут эти слабые смертные существа против старших детей стихий? Дарги боялись проклятия, боялись, что ночная смерть придёт и на их земли. Лучше пожертвовать кем-то, чем подвергнуть опасности всех. Жестоко, но справедливо, как и все законы, по которым всегда жили дарги.

Эти двое, что освободили его. Он мог бы сбросить их прямо сейчас, но он в долгу перед ними, а дарги всегда возвращают свои долги. Смерть очень скоро явится за ним. Он уже чувствовал, как яд медленно отравляет его кровь. Если в ближайшее время он не получит противоядие, то умрёт. Бояться смерти глупо. Смерть — это всегда новое начало, возможно, уже в другом более совершенном мире. Жаль только расставаться с жизнью, не оставив ничего после себя, но такова воля всесильной Кео — судьбы, как называют её одноликие — и спорить с ней бесполезно. У него осталось одно последнее дело. Он должен довести этих одноликих до безопасных земель. Скорее всего, они всё равно не выживут. Его народ не примет чужаков, а дикие земли опасны для столь хрупких существ, но хоть проклятие ночной смерти минует их. Возможно, у них даже есть шанс. Девочка знает благородный язык даргов, а мальчик дитя Варги, конечно, он очень юн, даже по меркам одноликих, но великая стихия щедро одарила его своей силой.