Невозвращенцы. Часть четвертая. Максим.

Первая попытка открыть глаза оказалась неудачной, вторая тоже. Максим задумался чуть-чуть просветлевшей головой. "Все качается, как будто я на корабле — явно алкогольная интоксикация. Судя по тому, что меня окружает что-то душистое и колючее — я лежу в сене. Ой блин, травка какая вонючая попала.. Нет, я не выдержу! Эаа...!"

Выдержав отвратительный приступ рвоты, усугубляемый тем, что желудок был пуст, Максим попробовал разогнуться и вытереть рот, и тут обнаружил, что руки у него связаны.

"Черт! Что случилось? Я что, буянил? Вполне возможно... Я был вчера зол. Очень. Взбешен, можно сказать. Ну ладно, я уже пришел в себя, можно подать голос."

— Эй! Там! Развяжите меня!

Легкий шум неразличимых голосов, качка останавливается, часть сена исчезает и вот в глаза Максиму, как дубиной, ударяет лучами заходящее солнце.

— Вай-вай, дорогой мой друг! Ты пришел в себя? — к телеге, на которой лежит Максим подскакал и всадник и остановился около, глядя на лежащего с высоты седла.

— Афзал? Что со мной? Почему я связан? И где мы? — попробовал приподняться Максим.

— Ай, друг мой. Мы покинули Киев вечером прошлым, уже после закрытия ворот и сейчас едем на юг.

— Куда?

— Мы оставим Сарай-Бату справа. Заходить в поверженный тобой город — он еще не скоро восстановится... Мы поедем прямо в Ургенч. Тебя приглашает к себе в гости сам блистательный Улагчи-оглан!

— Ты что, идиот? Какой "в гости"? После Сарай-Бату меня в Ургенче самое лучшее, что ждет, это толстый тупой кол! Прекрати нести ерунду и развяжи меня.

— Друг мой. Когда приглашает сам великий хан отказать нельзя. Посланцы его были весьма убедительны...

На несколько минут Максим замолчал. Ему совершенно не верилось в то, что произошло. Он не мог даже не минутку подумать о том, что Лихомир мог оказать прав. Что его предаст и продаст злейшему врагу его ближайший друг. За деньги, за то, что ордынцы ему ближе, за то, что он просто росс, а не ордынец, предать дружбу, боевое братство, предать всё... Всё!

— Ты что, продал меня великому хану? — наконец решился прошептать Максим.

— Прости меня, друг мой, — отставил в сторону шутливый тон Афзал. — Когда приезжали гонцы от великого хана, меня не было дома, но по словам отца, да будут дни его долгими, великий хан очень, очень недоволен. Под угрозой истребления всех кочевий, нам было приказано или вернуть всю добычу, или привести завоевателя Сарай-Бату на суд великого хана...

— А как же свобода, определенная независимость, дарованная вам великим ханом? А набеги на границы орды, в которых участвует твой род испокон веков? Или это тоже ложь, как твои слова о дружбе?

— Какая свобода? Ты что, так ничего и не понял за всю свою долгую жизнь? Свободы нет! И не было, и не будет никогда! Всегда будет сильный который берет то, что ему по нраву, и всегда ему будут слабые, которые будут ему покоряться! О какой свободе и независимости ты говоришь? Одной десятой тьмы9 хватит для того, чтобы втоптать нас в степь, смести из памяти потомков! Где тут свобода? Да. Мы иногда налетали на кочевья по границе орды. Но это были как укусы мухи для коня: укусил и убежал. Коли не попал под плеть хвоста — духи предков охранили. Но никто и никогда еще не грабил и не разрушал столицу целого тумена! А на счет дружбы... Я на коленях умолял отца своего, чтобы он не делал этого! Я даже был готов отдать четверть, да что четверть, половину добычи, но он был непреклонен. Он сказал мне, волей всего рода: "езжай к своему Максимилиану и привези его в Ургенч, иначе весь наш род погибнет!". Я не могу нарушить его приказа. Прости... Захид! — окликнул он своего ближника. — Свяжите его аккуратно, но так, чтобы не сбежал. Головой отвечаешь.

— Да, повелитель.

— Кормите его каждый день, поите сколько захочет, но довезти мы его должны, и довезти живым. За живого заплатят больше. И еще. Пока мы в границах Киевского княжества, держите его засыпанного сеном и с кляпом во рту! И поосторожнее с ним: он волхв и он нашел способ захватить Сарай -Бату. Кто знает, что он еще придумает?

"Афзал прав. И князь прав. Какой же я идиот!", успел подумать Максим до того, как в целях безопасности перед перевязкой, пленника дозировано оглушили ударом по голове.

Глава 42.

За последние полтора года Максимус пятый раз ехал по этим местам. И нынешний был самым неприятным из всех. И полным безволием, и мерзким отношением, и перспективами. Ведь эта поездка была, судя по всему, последней. Последней вообще. И в этом году, и в этой жизни.

Афзал больше с ним не разговаривал. "А что разговаривать с рабом, который по приезду на место сразу же станет трупом?" Более того, спустя пару дней послушный сын своего отца в сопровождении трех нукеров ускакал вперед. Дело в том, что десяток воинов, степных воинов, везущий по относительно спокойным и безопасным росским дорогам... воз сена! вызывает вполне обоснованное недоумение. Недоумение перетекает в любопытство, усугубляемое недавними событиями на юге, и может в итоге вылиться в проверку со всеми соответствующими последствиями... "Нужно ли это? Нет!" — и вот все лишние, в том числе и Афзал, отправляются на юг.

На границе со степью маскировка себя полностью изжила, поэтому конвоирам под командой верного Афзалу нукера пришлось завернуть на ближайший торг. Пока двое караулили свою увязанную в кулек дорогую добычу, остальные четверо посетили рынок и основательно там затарились. "Раз уж все равно по пути, то почему бы и не привезти до дому подарков?"

Теперь караван разросся до четырех телег и являл собой совершенно обыденную картину. Четверо караванщиков погоняют, двое отдыхают, потом меняются. Раз охранников на четыре телеги всего шестеро, значит ничем дорогим тут поживиться бандитам не удастся. Маскировка великолепна своей полнейшей обыденностью.

Максимус бесился. И волновался. И боялся. "И как там без меня моя Лейсян? И мои люди? Дожили, блин! Я волнуюсь за других... Нахрена я так много набрал? Десяток-другой семей бы взял, и остановился. Так нет же — захотелось многими покомандовать. Не накомандовался. Надеюсь, князь не откажется выдать ей остаток средств от своего поручительства. И что я могу сделать? Сбежать если только?"

Пара неудачных попыток бежать, "далеко ли убежишь связанный как мумия?" предпринятых пока они еще ехали через лесистые местности, привели только к получению средних побоев. Когда же телеги выехали в степь, то Максима вообще развязали. Ну почти. И ничего неверного в этом решении командира каравана не было. Чистая и практичная логика. Пеший не уйдет от конного, а степняку, которому каждая сломанная травинка в поле — как яркий указатель на дороге, найти беглеца без проблем. Тем более — по снегу. Зато даже со связанными руками раб может править поставленной в середину каравана телеги, таким образом освобождая одного конвоира для отдыха.

Днем похитители и жертва монотонно шли по степи, зато по вечерам, когда все кроме лошадиного сторожа собирались около костра, Максимусу приходилось поработать языком. Опасаясь, что ореол удачи и богатства может смутить охранников из бывших подчиненных, Афзал набрал нукеров из числа не участвовавших в походе бойцов. А этим было еще как интересно, и они долго после захода солнца выпытывали у своего пленника мельчайшие подробности. Особенно интересовал степняков по их примитивной грабительской психологии (хотя в чем их упрекать — время тут такое), перечень взятой добычи. Вот и насиловал Максим свою память в поисках мельчайших подробностей, хотя делать ему этого ой как не хотелось. Ну не хотелось ему развлекать своих похитителей.

А хотелось ему совсем другого. Хотелось полюбоваться на мучения всей десятки, возглавляемой своим бывшим другом Афзалом, распятых на пыточных столах покойного Фаяза. Хотелось посмотреть на выражения их лиц, когда толстый кол пронзает их плоть. Да на крайняк, просто и безыскусно порубить их на куски саблей, забить дубиной, утопить или задушить тоже было бы неплохо. Приблизительно с такими приятными мыслями Максим засыпал каждую ночь. Но, к огромному сожалению, все это были только мечты, а реальность в лице степняков требовала развлечений. Иначе недовольные могли бы на следующий день оставить своего пленника без горячей еды или, что гораздо хуже, без воды — снег хоть и близко, а не добудешь его. Так что деваться было некуда

— ...А овец взяли столько, что полвойска только и делало, что гнало их вперед. Ели только вырезку и мозги, а все остальное бросали степным падальщикам...

От таких историй степняки жмурились, как сытые кошки, глядящие на огонь, и мечтательно улыбались. А особо впечатлительный в силу своей молодости парень, ему еще и шестнадцати весен не стукнуло, и в силу этой же своей молодости выполняющий самую грязную и противную работу, а потому допущенный к прослушиванию историй впервые, даже прошептал с чувством:

— Эх мне бы там оказаться..., — и плотоядно уставился на Максима.

"У... Этот прямо здесь меня готов порезать, ради добычи. Впрочем... Как там? Груженные золотом ослы? Купец я или нет? Почему бы мне не выкупить свою жизнь? Надо было раньше догадаться попробовать это сделать!"

— Хм. Господа. Как вы видите, добыча была просто невероятной. И часть этой добычи — моя. На тот свет злата не заберешь. Почему бы вам не продать мне мою свободу? Я хорошо заплачу... — предложил Максимус и затаил дыхание.

Над костром повисло молчание. Наконец самый старший из степняков веско произнес.

— Мы клялись роду, что тебя довезем. Это что же, ты предлагаешь нам род свой предать и продать? Так вот, коли не хочешь ты всю дорогу проделать с языком отрезанным, молчи и больше ничего такого не говори. Не так ли? — и грозно оглядел не столько Максимуса, сколько своих жадных товарищей. Те единодушно кивнули. Вот только младший кивнул немного позднее остальных. И в глазах у него промелькнуло что-то такое... Этакое.

"Ага! Значит, ты парень не так силен, как твои старшие родственники. Вот на тебе и сосредоточимся. Посмотрим..."

Время шло. Караван медленно двигался через зимнюю степь, проходя за сутки совсем немного. Присмотр за Максимусом стал совсем слабым. Ведь бежать стало совсем некуда. Все вокруг было проморожено и заметено снегом. Одинокий безлошадный путник, без еды и теплой одежды к утру бы превратился в мерзлую тушу — так что достаточно всего лишь внимательно охранять всех лошадей, и побег не удастся.

Каждые утро и вечер много времени занимала сборка и разборка купленной на торгу юрты, а иначе ночь можно было бы и не пережить. Все это время мысль о побеге не оставляла Максимуса ни на минуту. Каждый свой рассказ он теперь старался построить так, чтобы все больше и больше распалить молодого степняка. Назип, его так звали — не прибавляя имени рода и отца, ибо не выслужил еще уважения, после каждого такого разговора ходил как в тумане. Ведь Максимус дави на самые что ни наесть болевые точки: "...табун жеребцов статных, на котором любой кривой и косой сразу же покажется батыром...", "...россыпь золотых монет, на которые можно купить...","...ожерелье такой неописуемой красоты, что перед таким подарком не устоит сердце самой неприступной красавицы...", "...сабля булатная, росского харалуга. Эх, жаль будет, коли никому не держать ее в руках. Не пристало оружию валяться..."

Стоит отдать Назипу должное. Сломался он именно на сабле. И то, сломался — это не совсем верное определение. Просто на следующий день после закинутой Максимусом "сабельной наживки", во время отдыха он незаметно шепнул Максиму.

— Коли отведу я тебя до княжества твоего, клянешься ли ты, что отдашь мне саблю?

— Что? — притворно удивился Максим, в глубине души ликуя.

— Коли сведу тебя отсель, на время. Отдаришься ли ты сабелькой булатной?

— Да.

— И еще! Я не придаю свой род. Поклянись, что после того ты вернешься в наш караван!

— Хм. Что ж, клянусь. И что теперь?

— Теперь жди до ночи. Этой ночью моя стража.

— А мы сможем уйти? И не замерзнуть?

— Это все мое дело. Ты клялся. Ты на время уйти? А потом вернуться обратно в Ургенч?

— Да.

— Ты сказал.

Этой ночью пятеро охранников заснули чуть крепче, чем обычно. Готовивший ужин Назип добавил в блюдо немного сонной травы, так что спалось всем очень легко и приятно. Максима, которому снился сон о свободе, молодой степняк еле-еле растолкал. Предатель подготовил все заранее, так что для побега Максиму пришлось предпринять минимальные усилия.

Боги были на стороне Максимуса. Как выразился Назип "духи метели сегодня затеяли медленную пляску". Мелкая поземка, поднятая холодным ветром, отлично заметала все следы. Ночная скачка по звездам, просто на север, "в никуда", режущий острой снежной крошкой, бьющий в лицо ледяной ветер, все это Максимусу врезалось в память навечно.

Им повезло еще раз. После повторной смены лошадей, утром, когда стало светло, на белом полотне горизонта не показалось ни единой черной точки. Погоня либо еще не выехала, либо потеряла их. Откуда беглецам было знать, что на следующий день проснувшись поздно и обнаружив пропажу, степняки сразу же бросились в погоню. Но из-за ранней темноты потеряли не только след, а попав в неожиданный буран, еще и свои жизни. Афзал долго потом себя клял за то, что бросил такого важного пленника и гадал, что же случилось с конвоирами. Ничего этого ни Назип, ни Максимус не знали, и поэтому продолжали гнать лошадей все быстрее и быстрее. На север.

Этот переход через степь, шестой по счету, оказался настолько ужасным, что на все оставшееся, очень долгое существование, Максимус заполучил свой самый страшный ночной кошмар. И много позже, бывало, он просыпался в холодном поту, путешествую во сне по этим ужасным белым равнинам. Холод, голод, жуткий ветер, срезающий кристалликами льда, как абразивной крошкой, кожу с лица, тьма ночью и слепящий белый свет днем. И непрерывная, до боли в стертых до крови и чуть ли не до шеи ногах, скачка.

В общем, когда на горизонте появилась темные пятнышки — первые редкие рощицы, предвестницы леса, Максим сполз с лошади, и с чувством возблагодарил всех местных богов. За окончание пути, за удачно выбранное хобби (что бы стало с ним после такого путешествия, не стань он до этого опытным наездником, даже представить было страшно), за приближающийся лес, в котором можно собрать веток, разжечь костер, чтобы согреть промороженные до кости тела и поджарить на огне вырезку из тела одной из павших по дороге лошади...

Назип с легким презрением степняка, привыкшего к необъятным просторам сухопутного степного моря и считавшего лес клеткой, взирал на расчувствовавшегося росса. Когда выражение радости на его взгляд уже подзатянулось, он, гордо восседая в седле, надменно произнес.

— Хватит, росс. Нам пора ехать! Не следует тебе привыкать к свободе. Меня ждет моя булатная сабля, а тебя — Ургенч.

— Да, ты прав. — Максимус встал с колен, подошел к лошади и вместо того, чтобы вскочить в седло стал рыться в седельных сумках.

— Что ты копаешься, росс?

— Да вот, его искал. — Максимус нашел то, что искал, и теперь подошел, чтобы показать, поближе к степняку.