— От счастья земли под ногами не чувствует. Дурища. Красавчик, герой! Надо давно было рассказать ей о том его подвиге, — вспыльчиво заявила одна.
— Баба никогда не может чувствовать себя в полной безопасности, а она уж очень спокойно шагала,— иронично заметила другая.
— Жалко, убьёт её это. Только ожила после того его ранения и на тебе. Такое дерьмо. Это же не те случайные куклы, что сюда приходили. Весь фронт гудит, мой рассказывал...
Откуда у людей возникает желание совать нос в чужие дела. Мне всё равно чем и как живут другие. Почему ж иных хлебом не корми, дай покопаться и обсудить всех. Господи, как гадко. Душу охватывает всё нарастающая тревога. Этот разговор, противоречащий всему моему существу, вызывает во мне эту тревогу. Я не стала слушать, что ей рассказывал муж, а, привалившись к стене, плотно зажала уши. Совсем не чувствуя ног, по стене сползла на пол. Со лба стекали капли холодного пота. Очутившись на корточках, чуть не завыла. "Обман! Костя и обман -не мыслимо". Отлепив ладошки от ушей, запечатала плотнее рот, чтоб не вышло ни звука. А из кабинета по-прежнему доносился содержательный разговор:
— Конец её семейной жизни— факт. Сколько лет прожито, сколько бед пережито, а в итоге? Ушёл подлец к молоденькой и годится та бойцыца ему в дочери...— звенел голос и бил по ушам.— Офицерик прав. Кому она нужна, когда молодые вон в затылок дышат?
"А мне никто кроме него не нужен. Зачем мне кто-то другой. Дело-то в другом— я жить без него не смогу". Мои глаза наполнились горячими слезами. Они жгли их и рвались наружу. Рвались, рвались и вырвались— тяжёлые капли потекли по щекам. "Что же я теперь буду делать?" А голоса за дверью только брали разбег.
— Согласна, стыд! Мужик совсем голову потерял с соплячкой связался. Весь фронт угорает. Война, а у него кобеля старого беспутство в голове,— резанул её по ушам опять первый голос.
— Да разве он один. Все как с цепи сорвались. Всё свели до простоты: получили разрядку и не парятся, приятно ли ей его общество.
— Все на войну свои грехи хотят свалить... Война, мол, стыда не имеет и совести у неё нету. Только на войну всего не спихнёшь... Свистушек опять же воевать набрали всё больше сговорчивых.
— Оно так...Какой мужик откажется, когда обхаживает, молодая, красивая девчонка?
— Никакой.
— Вот он и не отказался.
— Можно ли девчонку за это винить, если он обворожит своей улыбкой, красотой и богатырской статью любую. Не все способны перед ним устоять,— встрял в разговор недовольный голос.
— Вот только о жертвах не надо. Та тоже хорошая птичка. Говорят, кокетничала с ним. С радостью ухаживания принимала. Могла бы вести себя поскромнее и не давать повода старику. Но где там! С превеликим удовольствием время со стареющим героем высшего командного состава проводит,— вздохнула вторая.— Не повезло Юлии. Надёжный не надёжным оказался.
— Может, она устоять перед его чарами не могла,— заняла свою позицию и третья.— Согласитесь, что это не просто. Вскружил девчонке голову. Такой красавчик несмотря на седину покоряет сердца женщин с лёгкостью. И не только внешность тому виной, но и голос, культура, талант— всё в нём сочетается удивительно. Ему много дано и он себе цену знает — привык к победам. Да-а...Трудно, ох, как трудно перед ним устоять.
— Да бабы задача, а вернее умора с нашими вторыми половинами. Мужики душой всегда молоды. К сожалению только душой, а не телом— вот в чём беда мужиков. Прячут свой дряблый подбородок в стойку френча, а пузаны под полами и думают, что другие не замечают их старости,— вступила в разговор четвёртая.— Самообман, но сладкий.
— Любви все возрасты покорны,— вставила хихикая первая.— А если по правде, то девчонки те к любому безобразному бочонку при чине в хвост пристроятся, лишь бы сытыми быть и живыми.
— Может быть, может быть... Но ничего он ещё смотрится. Устоять перед ним действительно трудно... Орёл! Только на то мы и бабы, чтоб оборону держать. Большая часть и держит, не все же стелятся,— это был уже новый голос.
— Да, пожалуй, ты права,— заметила четвёртая.— Слабые есть, но не все. Хотя Бог для чего-то сотворил нас разными. И всё же слабая девка дрянь и повод для несчастий.
— Ладно вам, женщины, перебарщивать, не всё же время он её по кустам валяет, воюет же и ещё как... Да и кто откажется такого потешить,— хохотнула самая старшая из них.
— Все они такие, ни одной юбки не пропустят...— вступила в разговор опять третья.
Дальше показалось, что голоса слились в один, и я уже не различала их интонаций. Не понимала, что они не только злопыхали, но и выплёскивали каждая своё наболевшее на подвернувшийся под руку случай. Под ногами качнулся пол и поплыла стена. А, тем не менее, женщины продолжали.
— Кто она?
— Медик, в госпитале, говорят, служит. Вернее служила,— хихикнула женщина.— А теперь как там служит неизвестно, но рассказывают, не вылезает от него. Хотя это в боевой стаж тоже зачтётся и даже с двойным тарифом. Говорят отношения у них.
— Господи, ну какие отношения у мужиков сейчас там... Их связывают не отношения, а постель.
Говорившая в знак поддержке похихикала и продолжила:
— Хвостиком народ зрит таскается. Не под силу ей только передовая, да разъезды по фронту.
— Цепко взялась.
— Это уж точно, прыткая бойцыца. Чуть постарше его дочери. Навоюется барышня под завязку.
— Валяясь по кустам...
Насмешливый голос с готовностью объяснил:
— А вы думали. Задача не из лёгких подстилкой быть, причём всегда в боевой готовности.
Другой тут же поддакнул:
— Точно-точно. Такие прыткие. Это Дуськи и Машки живота не щадя воюют, а эти будь здоров... Сейчас при деле и после войны устроятся получше фронтовиков.
— Фрицев прогонят, ещё и мемуары писать будет про войну, тяжёлые фронтовые будни и чистую боевую любовь,— выкрикнула самая молодая.
— Ещё бы они у неё не были тяжёлыми, при его-то габаритах,— грохнуло хохотом несколько голосов.
— Ничего жизнь все плюсы и минусы считает: потопит сучку, ей-ей потопит...— опять встряла молодая.
— Такие, как эта не тонут,— всхлипнул далёкий голос, вероятно наученный на своём опыте.
Разговор за жизнь набирал обороты втягивая новых и говорливых участниц.
— Народный любимчик. Им теперь всё можно вот лафу и ловят. А Юлия-то убивается, ждёт. Вся страна переживала: Рутковский семью потерял... А он, кобель, быстро утешился. Говорят, связался сразу же, как прибыл под Москву, а всем очки втирает до сих пор, что семью до сегодняшнего дня не нашёл... Что с мужчинами происходит. Беда просто.
Говорившую перебил резкий нетерпеливый голос:
— Нечего шептаться по углам, сегодня с ней, завтра с любой из нас такое случиться может. Надо отправить её к Сталину на приём, он ему хвоста-то накрутит.
Такого удара я не заслуживала. На меня как будто вылили ушат горячей воды или сварили в кипятке. Я вся горела. Потом напал озноб. Слёз не было, только какой-то не человеческий вой рвался наружу. Чтоб и правда не завыть затолкала кулак в рот и прикусила. В висках чёрной вороной билась кровь: "Оказалось, перешагнуть через меня для него никаких проблем.— Осенила догадка.— Вот откуда то его странное письмо. Вот чего он боялся... А к Сталину?... смех один. Причём тут он... Никогда. Я влюбилась и пошла за ним вопреки родительской воли, сама... Любил — купалась в счастье. Нет — горе только моё. Зачем же он мне из-под чьей-то палки нужен. Как же получилось, что я ничего не заметила?... Искал почему? Жалел? Мне жалость не нужна. Господи, за что? Разве я мало страдала? Значит, счастья было больше и чтоб оно не перевешивало, ты решил уровнять, навалив на меня вот это. Но ты перестарался и больше ничего не будет. Души нет, значит, и я не заживусь". На корточках, забившись в угол, я, должно быть, представляла страшное зрелище. Но ни чувствовать, ни контролировать себя уже не могла. Даже не заметила, что надо мной кто-то склонился, зашёл в кабинет и быстро вернувшись, потянув меня за руку, повёл. Подумала: должно быть, сильная женщина. Потому что ноги от пола сама без посторонней помощи, я оторвать не могла. А она сдёрнула меня и вела куда-то. "Куда? А не всё ли равно. Боже мой, почему прекратились налёты, я б подставила грудь, пусть попадут в меня. Не хочу больше жить, не хочу..." Стало страшно, показалось, что схожу с ума. Повернула голову. Подняла глаза. Меня крепко держа под локоть, вела Нина Александровна. Женщина, мало разговорчивая, очень серьёзная и такая же, как я не общительная. Я знала, что её муж генерал и тоже на фронте. Помнила, что его не минул арест, и он просидел чуть ли не до 41 года, она ждала его и боролась за его освобождение. Я не рвалась и не сопротивлялась, покорно семеня рядом. Не было сил и желания. А рядом гудели машины, люди торопились по своим делам и никому не было дела, что я растерзана, уничтожена, растоптана, унижена... Сколько много плохого на одну меня... Как он мог? это так не похоже на него... Война меняет людей, но его не должна... Предал, предал... Костик предал меня. Наверное, у меня был страшный взгляд, потому что она встала, прижала меня к себе и, погладив по спине, прошептала:
— Ну, ну, это больно, но не смертельно...
Мне хотелось закричать, что как раз наоборот. Я тяжело ранена, почти убита. Жить мне с такой раной не под силу. Лучше б добили... Обида, горечь, непонимание — комком застряли в горле, не позволяя выдавить ни слова. Но я прилагаю усилие и, наконец, выталкиваю из себя:
— Я хочу умереть...
— Умрёшь, когда время придёт. Много чести и для него и для той засранки. Идём, не стой столбом. Люди смотрят,— проговорила она спокойно.— Тяжёлая рана, это не могила. Её лечат, с ней живут.
Я согласно кивнула. Идти действительно надо. Про жизнь не уверена. Зачем она мне без него. Закрыв глаза, я брела спотыкаясь. Куда, зачем? Какая разница... Нина не права. Стрелять в сердце и не убить... Так не бывает. Я труп. Я думала, что если мужчина влюблён в женщину, он не воспылает страстью к другой. Выходит то была моя ошибка. Я нелюбима, я... Ах, какая же я дура! Мы поднимались по ступенькам, и я покорно стояла у двери. Открыв, она подтолкнула меня в квартиру. Провела, посадила на диван. Голова крутилась. Такое чувство как — будто меня раскрутили, а потом макнули в вязкий кисель. Безумно тяжело. Так плохо, что хуже не бывает. Ни с того ни с сего началась страшная икота. Вдох, а выдоха нет... Схватилась за грудь, мне нечем стало дышать. Не иначе как, меня запхали в мешок и затянули верёвку... Ещё вдох и меня разорвёт в том проклятом мешке. Очнулась на полу и от того, что Нина, сидя на корточках передо мной, поливала меня усердно водой.
— Врёшь, не одолеешь. Она выкарабкается. Сильная баба. Тридцать седьмой пережила. Беженкой прошла,— шептали её побелевшие губы.— Борись Юленька, борись...
Чтобы бороться за жизнь надо сохранить душу, а у меня её уже нет. Пепел. Мне не хотелось возвращаться в реальность. Спокойно было и хорошо в той невесомости, так зачем же назад... Кому я тут нужна... Ухожу осознанно. Но меня заставляли вернуться. Услышав шёпот, удивилась. Кому это она? Про что? С трудом открыв глаза, повела ими вокруг. Кажется, это наша с Адусей квартира. Возле меня суетится Нина. Именно она пыталась влить в моё бездыханное тело хоть каплю жизни. Впиваюсь глазами в её улыбку:
— Очнулась, ну и, слава богу. На выпей,— сунула она мне стакан.— Давай, давай. До конца. Всё, всё. Сейчас полегчает. Извини, похозяйничала тут у тебя.
Попробовала замотать головой, но она не поднялась. Нина, резко нажав мне на углы рта, влила жидкость. Закашлялась, но проглотила и ничего не почувствовала. Чертыхаясь и отхлебнув сама из горлышка, она налила мне ещё стакан. Я выхлебала и его. По мне прошёл огонь, и тут меня прорвало, расплакалась. Это был вой, рёв, сумасшествие... Ведомая невероятной силой, я вскочила, собрала его фотографии, письма и бросила всё это в дальний угол. Потом рухнула на кровать и завыла причитая:
— За что? За что меня так? Господи, прости, пожалей, помоги!
Нина, метавшаяся за мной по квартире, села рядом:
— Проси, не проси, а у Бога нет среди людей иных рук и возможностей— только наши же. Считай, услышана, вот я рядом оказалась. Вот что я тебе скажу, не приставала бы ты к судьбе с вопросами. Сама и даст и отберёт.
— А-а-а-а...— рвалось из меня. Я старательно выталкивало всё, а оно застряло, встало поперёк и не желало покидать меня.
А Нина с новой силой трясла за плечи и голову.
— Плачь, плачь, главное, чтоб вывернуло и полегчало. Пусть обида с бабьем дождичком сойдёт. Для нас баб слёзы спасение, какое-никакое, а облегчение приносят. Не такая уж то беда, чтоб за неё умирать. Война идёт, каждые руки на счету, её выиграть главное. Смертей от фашистов проклятых хватает, а твой, слава богу, живой и жару им даёт, закачаешься. Выплачешь обиду, мозги и заработают. Так уж мы устроены, бабье горе завсегда слезами выходит. Подумаешь, к теплу потянулся. Радуйся, что нашёл там бабу, которая его в том пекле греет.
Я злилась, как она не понимает. Обидно, но ведь дело совершенно в ином...
— Не в этом же дело. Война проклятая, я б поняла, а он не рассказал. И потом, это не просто баба — охотница. Причём в её-то юные годы со спокойной совестью идущая на подлость. Не каждая заставит из-за себя страдать другую женщину и осиротит ребёнка. И потом: от случайных баб шума не бывает, а тут... звенит колоколами...
Нина согласно кивает и гладит меня по растрёпанной голове.
— Может и так. Только убивают их каждый день, так пусть потешится. И потом, твой один, что ли такой. Все одним они миром мазаны. У всех примерно одна и та же картинка, разница лишь в том, что девочка, по-видимому, ему головастенькая попалась. Раззвонила паскуда на всю страну... Впрочем могли быть иные причины— тогда всё страшнее. Ему великому стратегу невдомёк подумать, отчего же так-то обстоят дела..., но когда — нибудь дойдёт черёд покопаться в мозгах.
— Может потому что Рутковский?— не смогла подавить всхлип я.
— Не скажи, Жуков, что ли хилее, там вообще с бабами мрак. Но молчок. Рассказывают его верный пёс кавалерист Крюков, которого он таскает за собой с гражданской, в медсанбате 2-ого гвардейского кавалерийского корпуса содержит бордель для господ офицеров. Слышишь меня?! Чем Казаков хуже. Его подружка Шишманёва могла на базе своего лечебного заведения организовать такой же для своих покровителей. А ты себе душу рвёшь. Война развязала мужичкам руки.
Выслушала, конечно. Георгия и его довоенный бабский хвост я знала. Думала что и сейчас он себя воздержанием не мучает, но мне до него нет никакого дела. Костя— вот моя боль!
— Господи, какая разница, если он не любит меня,— взвыла я зарываясь в подушку и беззвучно сотрясаясь от слёз.— Но за что же меня так карать? Ведь я не делала людям ничего плохого.
Она села рядом, обняла.
— Надо уметь всё пережить. Опять же, не надо всё в одну кучу валить. Любовь это одно, нужда и потребность в бабе — это другое. К тому же у женщин любовь одна, а у мужчин совершенно из другой лохани. Он тебя может полным сердцем любить, а пользоваться с милой душой другой. Мужик, как не скажет наука, полигамен. А по-народному — животное. Ты этого не знала? Все одинаковые! Любят лишь себя и для себя. Измена заложена в каждом из них. Просто не каждый, в силу различных причин, может её осуществить. Одни сдерживаются, другим случай не подвернулся. Так или иначе, а изменяют эти козлы все. Правда, я согласна с тем, что жена об этом не должна не в коем случае знать. Изменил и сиди себе тихо не кукарекай. Тем более война, мы поймём.
