меня! И я грешила, и за это воздалось мне смертью трех мужей
моих. Да, давно это было, но память хранит все до мелочей!
Кстати, дочка, способен ли любить твой замечательный и
необыкновенный избранник? Вложила ли в его сердце пресветлая
Инанна этот дар? Ведь есть на свете травы, не дающие цветов, и
цветы, не дающие плодов! Или, может быть, он ловок в любви,
как козий подпасок? Сейчас посмотрим. Когда я раскину бобы,
ты, дочка, произнесешь его имя. Распусти свои волосы.
Старуха вынула из кармана горсть вареных бобов и швырнула
их к ногам Пэаби. После непродолжительного созерцания расклада,
ведунья воскликнула, повинуясь внушению свыше:
— О! Инанна благоволит твоему избраннику, в его сердце — огонь!
— Старуха вынесла из дома сумку и предложила посетителям
следовать за ней. В пустынной местности, на издавна облю-
бованном ею перекрестке трех дорог, чародейка остановилась,
пошептала заклинания и, вытащив из сумки медную чашу, ударила
в нее медным пестиком три раза, дабы отогнать враждебных
чародейству духов.
Колдунья выкатила с обочины на перекресток плоский камень,
выкопала около него ямку и поставила рядом дымящуюся
курильницу. Обсыпав алтарь чародейства солью, старуха развела
в яме небольшой жертвенный костер, вылила в него масло и бросила
зерна. Затем она заклала на камне черного щенка, принеся его в
жертву богине чародейства, а его кровью помазала лоб, грудь и
живот оробевшей девушки.
— Ты, о Наннар! — вознесла она руки к Луне. — Ты, о мой
покровитель! Ярче, приветней сияй! И ты, о дух молчаливый,
чародейства владычица! — Старуха пала ниц и поцеловала землю.
— К вам я взываю! Будьте мне верной подмогой! Наполните силой
волшебной меня! Вновь привлеките к Пэаби вы Аннипада!
Сердцем его привяжите, прикуйте вы к ней! Ныне ж заклятьем и
жертвой свяжу я его.
Колдунья извлекла из сумки медный кубок и клубок рыжей
овечьей шерсти и, поставив Пэаби на колени у камня, подала ей.
— Девушка, обмотай поплотнее кубок, друга милого привяжи к
себе. — Старуха, творя заклинание, поставила обмотанный кубок
на алтарь и велела Пэаби повернуть его. — Пусть так же повернется
сердце Аннипада к тебе, о прежняя любовь! Трижды я лью молоко
и к Великим взываю: пусть он никогда не свершит возлияния во
имя новой любви! Женщина возле него, девушка ли — пусть
позабудет о них навсегда!
Колдунья возлила молоко на алтарь с трех сторон кубка.
— Раньше всего пусть ячмень загорится! Вот он. — Старуха
пошептала над горстью ячменя, заговорила его и протянула
девушке. — Сыпь же скорее и молви: "Пусть так же сгорит его
безразличье ко мне".
О боги, — воззвала она, — вновь приведите к Пэаби вы сердце
его! — Достав из сумки кусок воска, колдунья быстро слепила из
него человеческое сердце и затем, что-то бормоча, бросила в
огонь.
-О боги! — хрипло воззвала она, — сведите вы Аннипада с Пэаби!
Так же, как воск этот мягкий я здесь растопляю, пусть растает
бесчувствие сердца его. — Чародейка протянула девушке три ветки
кедра и подтолкнула ее, поднявшуюся с колен, к костру.
— Скажи: "Так же, как ветви в огне разгораются с треском и,
вспыхнув, пепла потом не оставят, также пусть в прах его бренное
тело истлеет, если меня он вновь не полюбит!" О боги! Вновь
привлеките к Пэаби любовь ее друга!
В заключение действа старая чародейка мелко распушила кисть
от колчана Аннипада, поданную ей Шеми, смешала с травой
любовного безумия и бросила в жгучее пламя.
— О боги! — вновь возопила чародейка. — Пусть зажжется в нем
безумная страсть к Пэаби! — Сложив атрибуты волшебства в
сумку, старуха сама воссела на алтарь и завыла, как собака по
покойнику: — О Наннар! О Владычица чародейства! Да пребуду я
жертвой для вас! — Вырвав у себя клок волос, старуха бросила
его в огонь. — В грязи душа моя пред вами! Вся кровь моя
принадлежит вам! — Взрезав левую руку острым камнем, колдунья
кровью что-то нарисовала на алтаре.
Мать и дочь, испуганно прижавшись друг к другу и призывая
Нинсихеллу, попятились в темноту, но ведунья вскоре позвала их
обратно.
— Где вы, мои милые? Куда исчезли? Место мокрое, а ребенка
нет! — она басовито засмеялась. — Идите, идите к свету, не бойтесь!
Скажи, дочка, — спросила она Пэаби резким, немного осипшим
голосом. — Ты страдаешь? Ты маешься? У тебя болит печень?
— Да, о всесильная, — пролепетала девушка сквозь вздох,
вырвавшийся из груди.
— Если ты, моя красавица, будешь продолжать томиться и худеть
от огня Инанны, то красота твоя пропадет, ибо, когда дерево сохнет,
листья его опадают. А когда ты, моя прелесть, перестанешь
нравиться мужчинам, вот тогда к тебе и придет настоящее горе.
Ну, скажи, кому нужна гнилая, истлевшая веревка? Что в ней проку?
Поостынь, девушка. Пусть твой любовный жар выпадет холодной
золой. — Колдунья окурила Пэаби серой и смазала ей грудь
охлаждающей шафрановой мазью, творя заклинание.
Шеми поблагодарила чародейку, поцеловала ей руку и они
разошлись в предрассветной мгле в разные стороны. Дома Шеми
с удовольствием обнаружила, что загулявший Мешда все еще не
появлялся.
Целый месяц успокоенная Пэаби жила в радужном пред-
чувствии важных перемен в своей жизни. Но все текло обычным
порядком и не было даже намека на то, что Аннипад ищет ее.
Когда девушка вновь затосковала, ее осенило, что она сама может
пойти в храм Инанны и просить великую богиню о заступничестве
в любви.
В памяти Пэаби отчетливо всплыли нежданно пришедшие к ней ее первые месячные и последовавшее затем первое посещение храма Инанны. Тогда, года два тому назад, ей, внезапно сделавшейся настолько опасной для всего живого, что пришлось просидеть в одиночестве четыре дня в темной комнате первого этажа северной стороны дома.
Демоническая, таинственная сила, смертоносный яд, который
исходил в то время от нее, мог отравить величайшие источники
жизни — землю и солнце. Да и сама она пострадала бы от
соприкосновения с ними: покрылась бы язвами, если бы
дотронулась до земли, а от лучей солнца — усохла. Даже её
случайный взгляд мог в ту пору убить мужчину. К крайне нечистой,
к ней даже мать не смела прикасаться, а воду и пищу, то, что
дозволялось, подавала ей в особых мисках. На пятый день от
начала менструации мать, захватив с собой ритуальный голубой
плащ и желтую шаль, доставшиеся ей в наследство от бабушки
Мешды, повела ее, наполненную радостным волнением пред-
вкушения таинства посвящения в совершеннолетние, а храм богини.
В обширном, как площадь у ворот Процессий, дворе храма Инанны,
сплошь засаженном финиковыми пальмами, паслось священное
стадо овец и коз, ручных газелей и Антилоп. Невдалеке от входа,
возле цветника, стоял возведенный из красно-коричневых глыб
камня, крытый пальмовыми ветвями алтарь-часовня. По
мраморной плите куба алтаря, от углубления в центре, проходило
два стока для жертвенной крови или возлияний, которые стекали в
заполненную чистой, взрыхленной землей большую квадратную
яму. У ямы, обрамленной с трех сторон вертикально стоящими,
глубоко врытыми в землю, массивными каменными плитами со
сквозными отверстиями в каждой, происходило заклание
жертвенных животных.
Над часовней возвышалась во весь рост статуя Инанны в
длинной желто-голубой одежде. Ее ниспадавшие на плечи
заплетенные рыжеватые волосы венчала небольшая рогатая
золотая корона. Глаза богини светились. Поднятой вверх правой
рукой Инанна милостиво благословляла всех входящих в храм.
Они с матерью вначале поклонились священному жертвенному
быку, лежавшему у часовни, покормили его принесенными с собой лепешками, а затем, помолившись пресветлой богине, подошли к
святилищу. Над его входом нависала медная перемычка со
вздыбленным, готовым к оплодотворению быком. Окрашенные в
голубой цвет стены и колонны святилища были облицованы
мозаикой, составленной из маленьких красных, черных и белых
глиняных штифтиков и инкрустированы цветными каменными
розетками с восемью лепестками. Вышедшие за ней четыре
жреца-кастрата сняли ее одежды, взяв у матери плащ и шаль,
медленно, с молитвой, ввели ее в святилище.
Зябко поеживаясь в прохладном полумраке, она во все глаза
смотрела по сторонам. Потолок длинного прямоугольного
центрального зала, выложенный лазуритом, своей синевой
напоминал небо. Стены, примыкавшие ко входу, украшали
обрамленные медью фризы с растениями и животными.
Многоцветные фрески с разнообразными сюжетами из жизни
людей и животных повсюду чередовались с медными панелями и
инкрустациями. Стоя вдоль стен зала на коротких кирпичных
скамьях и молитвенно сложив на груди руки, небольшие
посвятительные статуи шумеров из терракоты, алебастра и
песчаника вымаливали у богини милость и благополучие себе и
своим близким. Просьба, мольба в их широко раскрытых глазах
сочеталась с удивлением неожиданного прозрения. Между
скамьями тускло горели золотые светильники. В середине зала,
около восьми низких каменных жертвенных столов для
искупительных и благодарственных подношений богине, ее
встретили четыре обнаженные жрицы и повели в большую,
светлую боковую комнату с бассейном проточной воды.
Сняв с шеи свой детский амулет от сглаза, надетый на нее в
день появления на свет, Пэаби, погрузившись в бассейн, принесла
его в жертву богу ритуальных омовений Ниназу. Жрицы натерли
ее порошком мыльного дерева, вымыли с ног до головы и
совершили обряд очищения от скверны. Ее распущенные волосы
расчесали, вплели в них желтые и красные цветы и, умастив ее
тело миррой, подвели к алтарю святилища — большому каменному
ложу, облицованному голубыми изразцами и окаймленному снизу
барельефом с изображением бычьих ног.
Во всю ширину ложа-алтаря лежал красный толстый войлок,
украшенный ткаными голубями и усыпанный свежими белыми и
красными лепестками жасмина. В изголовье ложа лежала большая
охапка только что сорванных пальмовых листьев. В нише стены,
над алтарем, возвышалась Инанна в набедренной повязке и в
рогатой короне. Восемь жемчужных ниток украшали ее шею.
Богиня держала в руках, обвитых золотыми запястьями, рог
изобилия. Две жрицы, благоговейно склонившись над алтарем,
осторожно поправили войлочное покрывало и взбили охапку
листьев. Две другие жрицы окропили ножки ложа водой из
жертвенных чаш. Сладостный дымок благовоний струился из
золотых курильниц, расставленных по углам алтаря на серебряных
подставках — козлах, поднявшихся на задние ноги у дерева и
запутавшихся рогами в его ветвях.
Жрицы, преклонив колени, облобызали по очереди ноги богине
и, склонившись в поклоне, удалились. Из-за ширмы боковой
комнаты появился главный жрец богини — высокий, стройный,
широкоплечий мужчина в голубом плаще, обшитом звездами
Инанны с восемью чередующимися красными и черными
расходящимися лучами, число которых соответствовало
количеству месяцев пребывания Инанны в небе. Жрец, негромко
творя молитву, с доброй улыбкой возложил руки на ее почти
детские, еще не округлившиеся плечи и пристально посмотрел в
глаза. Сбросив плащ и оставшись обнаженным, он положил свои
руки на ее маленькую, упругую грудь и более громким голосом
запел гимн Инанне. Сразу же за ширмой раздалось пение хора
скопцов, сопровождаемое мелодичными звуками лиры. Она
почувствовала, как руки жреца осторожно сжимают и поглаживают
ее грудь.
Когда главный жрец положил ее на алтарь под высокий, голубой,
усыпанный звездами балдахин, она закрыла глаза и тут же ощутила
тяжесть и аромат его тела. Острая боль, пронзившая ее, быстро
утихла, а лепестки цветов, шурша и нежно лаская, вещали что-то
успокаивающее. Через некоторое время тело жреца задрожало в
конвульсии. Он поднялся, набросил плащ и принялся внимательно
рассматривать изменчивые формы, которые принимали, чуть-чуть клубясь и извиваясь, вздымаясь вверх к небесной обители богини,
тонкие, голубоватые струйки дыма из курильниц. Жрец
одобрительно хмыкнул, поднял ее, поцеловал в губы, поставил на
пол у ложа и с удовлетворением произнес: "Твоя жертва, о дева,
угодна светлой Инанне. И ты должна знать, что с этого дня ты —
девушка, создание нечистое по природе своей".
Музыка и громкий хор голосов за ширмой смолкли. Ее вновь
омыли розовой водой, окропили голову маслом и перевязали
распущенные волосы ленточкой. Одетую в голубой плащ, с желтой
шалью на плечах, с новым амулетом от сглаза, ее вывели из
святилища и передали матери, спокойно дожидавшейся у входа.
Привратник предупредительно распахнул перед ними ворота, а все
встречные приветствовали ее, почтительно кланяясь и поздравляя
с совершеннолетием.
Отпраздновать это событие собрались приглашенные накануне
родственницы и подруги, было много сладостей и подарков. После
захода солнца мать выбросила из ее темницы циновку и сожгла
вместе с оскверненной одеждой, а пепел развеяла. Утром отец
пожертвовал храму Инанны четырех лучших овец из своего стада
и дал один имер зерна.
Пэаби, сидя на кошме и подтянув колени к подбородку, глубоко
задумалась. "Инанна тогда благосклонно приняла ее жертву.
Наверное, и в этот раз богиня не оставит ее в горе и будет к ней
милосердна. Ведь и сама Великая богиня познала муки
неразделенной любви!" Решившись, девушка задумалась над тем,
что же принести ей в дар. "Наверное, богине будет приятно и угодно,
если поднести ей фигурки быков, священных животных богини", —
вспомнила она.
И Пэаби принялась за дело. Она вылепила четыре фигурки,
выгравировала на них знаки Инанны — розетки с восемью
лепестками, разрисовала и попросила отца обжечь их. Мешда,
погасив печь, извлек из нее статуэтки и залюбовался: точно
воспроизведенное строение тела и позы быков были переданы
живо, выразительно и удивительно лаконично. Сам умелец, отец
не смог удержаться от похвалы: "О, дочь моя, ты стала настоящим
мастером"!
Девушка еле дождалась утра дня Инанны, дня недели,
принадлежащего женщинам, дня их отдыха, в который они особенно
тщательно совершали омовение, надевали свежие одежды и шли
в храм богини на общую молитву, созываемую звоном коло-
кольчиков. Мужчины в этот день дарили своим невестам и женам
яркие цветы.
Уложив в корзину фрукты и фигурки быков, Пэаби поднялась в
женскую половину дома, чтобы умаститься и переодеться.
