Почти фантастика

— Никаких угроз, что вы. Это простая констатация факта. Мы — спасатели. Мы хотим спасти вас. И мы вас спасем, даже если для этого придется применять силу. Но сначала мы вывозим тех, кто сам что-то осознает, кто еще в здравой памяти, с кем не надо бороться, кого не надо уговаривать.

Он отодвинул от себя паспорт.

— Идите домой, молодой человек.

— Минутку! Вы штампик-то мне поставьте!

— Нет.

— Я только что был на приеме в консультационном центре! Поставьте мне свой гребаный штампик!

— Да зачем же мне это делать?

— Затем, что у нас теперь проверяют документы. Понимаете? Это же так демократично! Без штампика — задерживают. И везут с утра снова к вам. А я уже у вас был. Вот только что. Ставь штамп, гнида заграничная!

— Вот видите, вы злитесь. Вы ругаете. Вы — больны. Ничего, ничего… Походите к нам, поговорите с родителями, посидите в участке, обсудите все с друзьями… У нас есть время. Целый год. Так что — вы свободны. Или я должен вызвать охрану, чтобы вас вывели? Вы же не хотите уезжать?

— Не хочу, — плюнул парень под ноги, пряча паспорт в карман. — Не хочу! И хрен вы меня увезете!

— Все уедут, и вы уедете.

— Все уедут — я останусь! — оскалился он. — Останусь и буду жить там, где я хочу!

— Все. Разговор наш окончен. Следующий! А вас я жду опять завтра с утра. И еще. И еще. И опять. И снова. Пока вы сами не захотите уехать отсюда. Из этой ужасной страшной страны.

Вооруженный народ

В духоте и толкучке тесной очереди голоса сливались в монотонное жужжание. Никто здесь не говорил громко. Вполголоса переговаривались с ближними в очереди:

— А какие еще документы требуют?

— Паспорт, вроде...

— И все? А военный билет или там справки какие-нибудь еще нужны?

Очередь, когда в ней стоят одни мужики, всегда негромко разговаривает.

Это женская очередь — молчаливая. Женщины рассматривают друг друга, то есть враг — врага. Такое у них всегда выражение лиц, что все в очереди — их личные и непримиримые враги. И все только и ждут, чтобы кто-нибудь открыл рот. Ох, тогда они выдадут всю информацию, что думают и знают об этих ничего не понимающих и ничего не знающих понаехавших глупых телках! Вот если очередь "смешанного типа", то есть в ней и мужчины и женщины, то тогда женщины разговорчивы и улыбчивы. Они расцветают и показывают свою красу и мудрость на сером фоне остальных ничего не знающих и не понимающих, да еще и понаприехавших и понаостававшихся с каких-то странных причин, да и ноги у нее кривые, кстати, а грудь-то, грудь... Нет, ты на меня погляди! Я, вон какова, и как красиво говорю! Правда как раз мужики в этой очереди, когда с женщинами, чаще отмалчиваются и смотрят понуро куда-то в сторону. Ничего не понимают они в настоящем стоянии в очередях!

А когда в очереди нормальные мужики...

Тут вот однажды была такая очередь в местном участке. Стояли за штрафами от дорожной полиции. Так все душевно было, с улыбками. И даже парень голубоватый какой-то и прилипчивый не вызывал неприязни. Он бегал вдоль очереди и все пытался узнать, что ему будет за нарушение:

— А что было-то? — лениво переспрашивали мужики.

— Да превышение сильное.

— Ну, превышение — это тебе штраф, значит. Но тут все зависит от скорости. Ты что там натворил?

— На Миклухо-Маклая дал сто восемьдесят!

— Ого! Ночью, что ли? Там же вечно пробка...

— Не-е, днем… Так я же по встречке!

Посмеются мужики добро, попугают пацана санкциями, и двинутся дальше на человека. Так по шагу, по шагу, каждый и получит, что заслужил.

И тут вот одни мужики стоят. Что, кстати, довольно странно. Потому что у нас все же равноправие полов, и никто не запрещал женщинам тоже приходить. Но здесь, видимо, все дело в мужском менталитете. Это же как — услышать такое, и не прийти? Да ни в жисть! Вот и стоит, волнуется длинная плотная очередь. По лестнице стоит, в холле топчется, на улицу хвост высунулся, да и там в три ряда стоят и посматривают, чтобы никто вперед не проскочил. Хотя, если вдуматься, чего бояться, чего дергаться? Должно всем хватить. Это ведь тоже объявляли и по радио и по телевидению. Говорят, на пять лет запасы есть.

— А выпускают обратно где?

— С той стороны, через второй, через автогараж. Иначе бы тут такой водоворот был — что ты!

Ну, да. Это они правильно. Это туда стоишь с пустыми руками. Ну, то есть, с документами, да пара пакетов пластиковых в кармане на всякий пожарный случай. Мало ли, что, да потому что. Вон, пацаны, кто поспортивнее на вид, даже с рюкзаками пришли. Перешептываются — сразу видно, одна компания. Только зря это они. Все равно будут давать всем одинаково. По справедливости и по закону.

У дверей снаружи стоят два "полицая" в новой уже форме, в броне и с автоматами. Это чтобы не допустить "эксцессов". А в холле уже все местные были в зеленом и в камуфляже. Там уже армия всем командует. Там все привычное: "товарищ майор", да "товарищ прапорщик". А к этим, снаружи, как обратиться? "Господин полицейский"? Да, ну... Лучше у мужиков спросить.

— Так это точно, что только паспорт — и все?

— А что еще надо? Им же сейчас — чем больше выдать, тем лучше. Это как план такой. Еще, может, и наградят. Или премию дадут. Запишут только — и все.

— А-а-а... Так все-таки запишут?

— Не, ну ты подумай! Это все равно, что деньги тебе дать просто так. Вроде как от государства в пользование. Чисто на доверии. И что, даже не записать — кому и сколько? Это ж тогда такие злоупотребления будут!

— Ну, да... Ну, да, конечно...

Очередь движется. Не так, чтобы быстро, но шаг за шагом, шаг за шагом, покачиваясь, переваливаясь, как пингвины, проходит сквозь распахнутые настежь двухстворчатые двери между "полицаями", потом вверх по лестнице — вот нафига это еще и вверх-то? Могли бы и внизу все устроить!

— А там у них вся канцелярия. Так что ящики вверх таскают, а потом уже выдают.

Вдруг колыхнулась толпа, пробежал шепоток, и откуда-то сзади сразу раздалось недовольное:

— По сотне в руки! По сотне! Не давать больше! А то не хватит больше никому! По сотне!

Впереди решетка с окном и оцинкованным столом-подоконником.

— Паспорт?

— Вот.

Паспорт передается прапорщику, который записывает в толстую книгу все данные. Сержант выдает автомат, два магазина и отсчитывает пять пачек патронов.

— Распишитесь! Следующий! Паспорт? Э-э-э... Не пойдет. Прописка не наша. А надо — по месту жительства.

— Так я тут и живу! Вон, через дом квартиру снимаю. И работаю тут. И у меня еще вот что есть!

Военный билет офицера запаса кладется рядом с проверенным и отложенным в сторону паспортом.

— Товарищ майор — тут вот...

— Ну, — высовывается из двери кабинета взмокший раскрасневшийся майор предпенсионного возраста. — Чего тут?

— Так — вот, значит...

— И что теперь? Призовут если — там уже и выдадут, как положено. Никаких, то есть, проблем. А так — как по закону. По месту постоянной регистрации. Все-все. Не задерживайте, гражданин!

И сзади уже шумят и отпихивают в сторону. Смотрят уже, как в той, в женской очереди. Ишь, понаехали. Так ведь никому никогда не хватит!

...

Через неделю, специально выпросив под такое дело отгул, съездил к себе. Там тоже очередь. Вроде и город-то маленький, а — очередь все равно. Но короче, это правда, и не такая плотная. Пролистали паспорт, сунули старенький потертый АКМ, магазин и две пачки патронов.

— А чего так мало? В Москве так по сотне давали!

— Вот в Москве свою сотню и получай. А у нас — сколько есть. По списку. Следующий!

...

Еще пару месяцев мужики ходят с серьезными задумчивыми лицами, перемигиваются, шепчутся в углах о своем, мужском, о железном. Сговариваются, куда и как, если что. Толкуют: «Ничо-о-о… Это им тут не Африка. У нас здесь леса, тайга. Партизаны, мля! История!». С женщинами разговаривают поощрительно и чуть сверху. Женщины все понимают и интенсивно жалеют мужчин. Они боятся. Но пока не объявили "положение", и на работу все равно ходить надо. Кто поумнее, выбрали весь отпуск и все отгулы. Руководство отпускает без разговоров — им и самим бы куда уехать на эти дни, да только нельзя. Начальство — оно, как капитан на корабле. Сначала отпусти всех своих, а потом уже и сам прячься.

...

Все начинается как-то сразу и без предупреждения.

То есть, сколько уже можно предупреждать-то? Три месяца прошло с того объявления — все вдруг и началось. Ночью город трясет от взрывов ракет, а утром все небо в дыму, и не работает радио и телевидение. Транспорт тоже не работает, поэтому все сидят дома и ждут. Чего ждут?

Мужики снова чистят и смазывают полученные автоматы, еще и еще раз набивают магазины, складывают в угол у двери рюкзаки с запасом продуктов. В магазинах около дома все резко подорожало. Даже самая простая вода. И кругом стоит полиция в касках и с автоматами. Это против возможных "эксцессов". А то, говорят, в провинции мужики с автоматами устраивали разборки на заправках и в магазинах. У нас, вроде, пока тихо в этом отношении. И следующая ночь такая же бессонная и шумная. И еще одна. А потом как-то вдруг и сразу на улицах оказывается чужая техника, и по самой середине идут елочкой, как и нас учили, только в не нашем камуфляже, с не нашими черными автоматами в руках. Где-то вдалеке постреливают. Жены оттаскивают от окон любопытствующих мужей и детей. Город притих.

А еще через пару дней включается и телевидение и радио. И Интернет вдруг «оживает». И там везде говорят одно и то же. Что все в порядке, что старая прогнившая власть сметена общенародным восстанием, поддержанным международными силами безопасности. И что теперь опять все будет, как всегда. То есть, бояться нечего.

Цены в магазинах стали еще выше, а полицию нашу сменили голубые каски. Они на танках и БТР — на каждом перекрестке. Смотрят сверху сквозь черные очки, разговаривают непонятно, смеются...

Объявляют теперь, чтобы сдали полученное от прежней коррумпированной власти оружие. За каждый сданный автомат с комплектом боеприпасов — десять тысяч рублей. Не великое богатство, конечно. Но ведь все же не отнимают, а дают!

Принимают оружие не в военкомате — на его месте аккуратная круглая воронка. На площади, где по праздникам устраивают продуктовую ярмарку, стоят грузовики, в которые навалом, без всякого уважения, кидают наши автоматы. За столами сидят наши же, только уже в другой форме. Принимают по счету, проверяют по книгам. Выдают каждому две розовые бумажки. Мужики отходят, переговариваются негромко. Очередь подходит:

— Паспорт! — быстро листает. — Так, это тебе по месту прописки. У нас тут все по счету...

— А может, договоримся? А? Ну, куда я теперь поеду? Время-то вон какое…

— Сержант, сэр, зис стаппид рашен спик эбаут...

— Нет-нет, все. Ухожу!

— Блин... Понаехали тут. Олрайт, сержант, сэр!

...

В Можайске за автомат дают всего пять тысяч.

— В Москве, говоришь, десять? Ну, и сдавал бы в своей Москве, — говорит усталый прапорщик в старой зеленой форме.

— А, что... Бои-то какие были, нет? — спрашиваешь осторожно.

— Какие бои, парень? Вот с этим? — он пренебрежительно кидает автомат в пыль, в кучу таких же у бетонной стены. — Это только сами себя если. То есть, если сами с собой.

...

На работе очередная запарка. Не все вернулись из отпусков. И начальства нет. Оно где-то в Испании, на курортах. Говорят, в связи с ухудшением экономического состояния, всем срежут зарплату на треть. А кто не доволен — в новую администрацию жалуйтесь. Это вам не при прежнем режиме. У этих, говорят, все строго. Все на учете и контроле.

По ночам по улицам ходят пятерками патрули сенегальцев. Или нигерийцев — не понять. Ночью из окна глядеть страшно. Как будто форма серая сама по себе движется. Рук и лиц не видно — такие черные.

Мужики в курилке переговариваются солидно, что вот если бы как в сорок первом, так, может, успели бы. А так — ну, как тут воевать? Если — раз, и уже все?

— Вам же оружие давали, — взвивается курящая с ними молодая кудрявая девчонка. — Вам же доверяли!

— И что? Я теперь должен из своей квартиры по танкам из этой пукалки стрелять, что ли? Потому только, что оружие мне выдали, да? Ты потом моих детей кормить будешь, прошмондовка? — зло ругается сосед по лестничной площадке.

— Иди, иди, дура малолетняя! — подхватывают остальные. — Ни хрена не смыслишь в военном деле — а туда же! Оружие... Да разве ж это — оружие...

— Но все же по десять тысяч дали, — вспоминает кто-то.

— В провинции — всего по пять, — поправляешь.

— Ну, все равно. То есть, не совсем уж мусор, выходит. Все-таки что-то стоит и такое оружие.

— И что?

— Да так, ничего.

Объявляют, что скоро будут новые выборы. Призывают к политической активности и поддержке демократических изменений в стране. Фамилии в списках все знакомые...

Свалкеры

— Смотри, дядь Мить, там же свалка, да?

Дядя Митя, как его звал весь молодняк, внимательно посмотрел на не по делу разговорчивого. Наклонил голову к левому плечу. Потом — к правому. Рассмотрел его сверху донизу и потом обратно. Да еще с таким удивленным выражением лица, как будто с ним вдруг заговорило дерево. Если бы они были в большой компании, так уже засмеяли бы Сашку. Причем, совершенно не понятно — за что?

— Так, что, дядь Мить? Чего ты?

— Учишь вас, учишь,— начал дядя Митя.— Вдалбливаешь знания, передаешь свой опыт, натаскиваешь, а они мне тут такое вот слова. И за что мне это?

Никаких "они" здесь не было. Ходили парой, потому что свободный поиск. Как положено — ведущий всегда сзади, ведомый чуть впереди. И вот Сашка, заглянув за кустарник, задал этот свой дурацкий вопрос. Он уже и сам понял, что дурацкий. Не понял только — почему.

— Это, Санёк, мусор. Понятно тебе?

— Ну, так свалка... Это же мусор?

— Ты опять все путаешь. Это вот как у тебя в кармане, скажем, спички...

— Да ни за что! Спички — нельзя!

— Выучил, молодец. Но, предположим, ты дома гуляешь. И у тебя в кармане есть спички. И в спичках, чтобы ты знал, есть селитра...

— И фосфор!— опять попытался показать знания Сашка.

— Тьфу, ты... Фосфор — на терке. А в спичке — селитра. Но то, что у тебя в кармане фактически есть селитра, не означает возможности ее промышленного освоения. Понятно?

Сашка подумал немного, потом кивнул утвердительно, но как-то неуверенно.

— Ладно. Иначе подойду. Есть на столе солонка, а есть соляные залежи и шахты. Так тебе понятно? Вот это — мусор. Но он совсем не свалка. Вообще даже не свалка.

— А почему?

Дядя Митя огляделся, нашел хороший бугорок, который уже подсушило солнце, кивнул ведомому и пошел устраивать большой привал. Костер разжигал он. Хворост собирал Сашка. Все, как положено. И все — молча, внимательно смотря по сторонам и прислушиваясь к лесу.

Потом сели к костру.

Погрели руки.

И начался урок.

Так чем же свалка отличалась от кучи мусора, даже самой большой? А тем, в первую очередь, что настоящие свалки всегда были на месте выработанных карьеров. Огромная ямища, в которую легко войдет небольшой городок, заполнялась постепенно отходами города большого. Что туда везли? Да все подряд. И стекло, и металлы разные, и ткани, и продукты питания, которые уже есть было нельзя по срокам, указанным на этикетке.