1 - Страна овец

-Но жизнь же на этом не заканчивается, — я был согласен, что в таком случае нас ничего хорошего не ждет, но все еще не понимал, что вызвало у Овода столь болезненную реакцию, — как-нибудь выкрутимся.

-Это для тебя она не заканчивается, а я, получается, не смогу выполнить данное Георгию Саттару обещание.

-И что с того? Ну не смог, бывает, тем более что он уже мертв. Не бери в голову.

-Ты не понимаешь, — Овод покачал головой, — для меня все обстоит гораздо сложнее.

-Почему?

-Потому, что я, как ты выражаешься, 'Пустышка'. Причем, один из худших ее вариантов.

-Э-э-э, — поняв, что этот разговор может затянуться, я нащупал стул и сел, — как это 'Пустышка'?

-А вот так! — его губы скривились в невеселой усмешке, — мои родители решили все за меня.

-И ты согласился!?

-Моим мнением никто особо и не интересовался. Это сейчас пикировку можно производить только после совершеннолетия и с согласия клиента, а тогда царили дикие времена. Меня никто не спрашивал.

-Чего они хотели от тебя добиться?

-В нашей семье все были какими-то болезненно-романтичными, что ли. Родители считали, что человек, принадлежащий к известному семейству должен быть совершенен и прекрасен во всем.

-К какому семейству?

-К Клану Саттар.

-Что!? — я вытаращил на Овода глаза, — ты — член Клана Саттар!?

-Да так, — он махнул рукой, — седьмая вода на киселе. Моя мать была двоюродной сестрой Миранды — жены Георгия Саттара, так что я — не Корректор, если ты это имеешь в виду.

-И тебя отправили к нему на пикировку?

-Если бы! Для того чтобы воспользоваться услугами его салона мои родители были слишком бедными, а для того, чтобы попросить его об одолжении — слишком гордыми. Старик бы с радостью согласился и поработал бы со мной лично, но нет! Они отдали меня на растерзание какому-то Коновалу.

-И что произошло? — подтолкнул я повествование дальше, когда пауза начала затягиваться.

-Ничего хорошего, — Овод вздохнул и помотал головой, отгоняя неприятные воспоминания, — ему выдали список установок, которые следовало загнать в мою башку, и он, недолго думая, тупо вогнал их туда. Как гвозди в крышку гроба.

Не лгать, не сквернословить, держать данное слово и так далее — полное собрание подобной идеалистической чепухи. Вот только нормально жить с подобным багажом в реальном мире оказывается практически невозможно.

-Но разве при обычной пикировке не преследуются аналогичные цели? Или такие благородные качества более не в моде?

-Разница не в поставленных целях, хотя любой грамотный Корректор сразу бы сказал, что ничего кроме неприятностей буквальное следование данному перечню не принесет, и предложил бы сесть и внимательно все обдумать, дабы выработать более разумный набор установок. Главное различие состоит в методах. Можно ведь и аппендицит циркулярной пилой вырезать, только процент успешных операций будет крайне низким.

-Можно умереть?

-От такой операции? — Овод подозрительно посмотрел на меня.

-Да нет же, от такой пикировки!

-А, нет, — он облегченно вздохнул, — умереть не умрешь, хотя еще не раз пожелаешь смерти и себе и тому умельцу. Просто я превратился в типичного простофилю из дешевых комедий, который абсолютно все принимает на веру, и всегда поступает так, будто все окружающие его люди такие же добрые и честные, как и он сам.

-Должно быть, в жизни это не так смешно, как в кино, — осторожно предположил я.

-Абсолютно не смешно, — согласился Овод, — хоть я и наловчился немного жульничать, обходя некоторые запреты, но по большому счету изменить ничего не мог. Чего я только не натерпелся и в школе и в институте, да и просто по жизни. Рехнуться можно. Но, что удивительно, мои таланты не помешали мне, в конце концов, поступить в полицию.

-Ты был полицейским!? — удивленно воскликнул я.

-Да, и, надо сказать, неплохим полицейским, — Овод умолк, устремив взгляд в глубины воспоминаний. Поморщившись, он опять вздохнул и резюмировал, — вот только закончилась моя карьера весьма печально.

-А что случилось-то? — я был столь заинтригован, что не мог позволить ему оборвать рассказ на этом месте.

Подперев подбородок рукой, он долго смотрел на меня, словно оценивая целесообразность продолжения разговора, но, решив, по-видимому, что хуже уже не будет, заговорил снова.

-Руководство бросало меня на расследование самых запутанных и безнадежных дел, поскольку моя целеустремленность и сосредоточенность на поставленной задаче позволяли мне подмечать мельчайшие детали, ускользающие от внимания других следователей. До непосредственного общения со свидетелями и подозреваемыми меня, разумеется, не допускали, но я вполне обходился той информацией, которую мне поставляли работавшие со мной коллеги. Я же исполнял роль мозгового центра.

Последним моим расследованием было 'дело Кукольника'.

-Это кто такой?

-Маньяк... точнее, все считали его маньяком, даже я сам поначалу так думал.

-Чем он занимался?

-Ну, чем обычно занимаются маньяки — убийствами, естественно, но не простыми. Он декорировал их под самоубийства известных людей. Оттого-то его и прозвали кукольником. У нас была своя Мэрилин Монро, Элвис Пресли, Есенин, Маяковский и много кто еще. Да и жертв он выбирал не из первых встречных. Иногда довольно известные личности попадались. Когда я подключился к расследованию, его послужной список насчитывал уже семь трупов, а закончил он на одиннадцати. Это официально, хотя многие, в том числе и я, уверены, что реальное число его жертв может быть и больше.

То, как тщательно он подходил к оформлению своих 'творений' порой вызывало оторопь. Детализация иногда была просто потрясающей. Дабы мы могли в полной мере оценить его старания, он оставлял на месте преступления фотографии 'оригинала', по которым воспроизводил сцену. Мне довелось побывать на некоторых из них и, скажу честно, было немного жутковато.

-А зачем он так делал?

-Маньяк, что с него взять, — Овод развел руками, — однако, позже выяснилось, что и маньякам не чуждо ничто человеческое.

-В смысле?

-У меня была масса времени для того, чтобы самым тщательным образом изучить мельчайшие подробности его преступлений. И постепенно, где-то на уровне интуиции у меня начали вырисовываться определенные подозрения. Дело в том, что при оформлении некоторых 'сцен' он допускал небольшие упрощения, отступления от идеала. И это при том, что во всех остальных убийствах он с предельной аккуратностью выписывал даже гораздо менее существенные детали. То есть иногда он вел себя как истинный маньяк-перфекционист, а иногда — как вполне трезвомыслящий человек, не тратящий сил на доведение до ума второстепенных и, по большому счету, практически незаметных подробностей, сосредотачиваясь на главном.

Сначала я предположил, что мы имеем дело с двумя разными людьми, один из которых маскируется под другого, но никаких подтверждений этой версии не нашел. В конечном итоге, я пришел к мнению, что Кукольник все же действовал один, только в одних случаях он выбирал жертву, исходя из требований задуманного сюжета, а в других — наоборот. То есть, некоторые убийства были на самом деле заказными, только чертовски хорошо замаскированными под деяния безумца.

В этот момент в нас с Женей, моим напарником, взыграли амбиции, и, вместо того, чтобы поделиться своими подозрениями с коллегами и руководством, мы решили раскапывать новое направление самостоятельно. Я жаждал доказать всему миру и самому себе, что кое-чего стою.

Копали мы долго, распутывая оказавшийся в наших руках клубок даже не по ниточке, а по одному волоску. Кукольник, тем временем, подкинул нам еще два трупа, которые прекрасно вписались в разрабатываемую нами версию, и дальше дело пошло уже быстрее.

-Неужели подобный вариант не рассматривался в ходе официального расследования? — удивился я.

-Почему же, рассматривался, — хмыкнул Овод, — в дело шли все мыслимые и немыслимые предположения и догадки, просто им уделялось гораздо меньше внимания, нежели основной версии. Рано или поздно, но или Кукольник оступился бы, или на какого-нибудь следователя снизошло бы озарение. Это был вопрос времени, мы лишь успели раньше других...

-Так чего же вам удалось добиться?

-Если вкратце, то мы его, наконец, вычислили. Кукольник был очень умен, дьявольски хитер и изобретателен, но и мы оказались не промах. По крайней мере, нам так казалось...

Овод умолк, вновь устремив взгляд в глубины воспоминаний, и на сей раз я счел за благо его не теребить, терпеливо ожидая продолжения повествования. И оно последовало.

-Наша с Женей попытка повязать Кукольника обернулась катастрофой, — Овод тяжело вздохнул, — этот гад все про нас знал и был наготове. Он оказался куда хитрее, чем мы полагали...

Последовавшая за этим пауза оказалась самой продолжительной за весь рассказ, но я ждал молча, опасаясь вспугнуть момент откровения.

-Он убил Женю на моих глазах. Медленно и жестоко, — Овод на секунду даже зажмурился, будто пытаясь спрятаться от страшных картин, всплывающих перед мысленным взором, — сказал, что моему напарнику не повезло, и он умер от неожиданного взрыва гранаты, которую держал в руках.

Жене оторвало руки, а все тело изрешетило осколками, и этот изверг последовательно воспроизводил на еще живом человеке все соответствующие повреждения. И ни я, ни Женя ничего не могли поделать. Он мог только кричать, а я — только смотреть.

Кто бы знал, как я мечтаю забыть все то, чему оказался свидетелем, но это, увы, невозможно.

Кукольник заставил меня смотреть все от начала до конца, а после предложил мне выбор: я мог погибнуть аналогичной смертью, стоя рядом с Женей в момент взрыва, либо остаться в живых, отделавшись лишь легкой контузией. Единственное условие — я должен был забыть все, что нам удалось раскопать про этого мерзавца, и уничтожить все собранные нами материалы.

Овод вскинул на меня взгляд покрасневших глаз, полный невыразимой боли и ярости.

-Да, я сломался!!! — он что было сил грохнул кулаком по столу, — я проявил малодушие, испугался, струсил! Да и кто бы на моем месте смог поступить иначе? Вы все мните себя крутыми, но, случись что, тут же разбегаетесь, кто куда и прячете головы в песок! А я был один на один со своим страхом! Один!!!

-Эта сволочь знала меня как облупленного, — продолжил Овод уже спокойнее, — он потребовал, чтобы я дал ему слово, что сделаю все так, как он скажет. И я согласился. А ведь убей он и меня тогда, и результаты наших с Женей изысканий попали бы в руки наших коллег, и дни Кукольника были бы сочтены. Но я все уничтожил.

-Как же ты объяснил произошедшее своим сослуживцам?

-А ничего я не объяснял, — он нервно дернул головой, — делал вид, что ничего не помню.

-Тебе поверили?

-Черта с два! Кукольник сделал все очень аккуратно, но все равно, до полной достоверности оставалось еще далеко, поэтому эксперты сразу усомнились в правдивости версии о взрыве гранаты. И насели на меня. Они были уверены, и небезосновательно, что я скрываю что-то важное, но, как ни старались, не смогли вытрясти из меня ни слова.

Поначалу мое поведение вызывало у коллег лишь раздражение, но вскоре Кукольник пополнил свою коллекцию еще одним весьма высокопоставленным покойником, и тогда отношение ко мне резко изменилось. Немедленной поимки убийцы требовали на самом верху, и я оказался под очень жестким прессингом, противопоставить которому мне было нечего. Ведь я буквально физически не мог ничего рассказать, как бы страстно я этого ни желал.

Чуть позже просочилась информация, что я храню молчание по причине данного Кукольнику обещания. Возможно, это он сам решил добавить остроты моим ощущениям. Меня приперли к стенке, а я не смог ничего соврать и был вынужден все подтвердить. Вот тогда-то для меня и начался сущий ад. Никто и слышать не хотел о проблемах в моей голове, о пройденной в детстве пикировке, и я превратился в предателя, в изгоя. Вслед за отстранением от расследования последовали угрозы уголовного преследования за соучастие в убийстве и сокрытие улик. Подумать только — какое-то несчастное 'честное слово', данное полицейским преступнику, парализовало расследование и позволяло убийце безнаказанно разгуливать на свободе.

К десятому трупу присоединился одиннадцатый, а я ничего не мог с собой поделать. Что творилось в моей душе, невозможно передать словами. Я боялся выходить на улицу, я постоянно чувствовал на себе чужие взгляды, мне постоянно мерещились перешептывания за моей спиной. Медленно, но верно я превращался в параноика с ярко выраженными суицидальными наклонностями.

Однако, неизбежные погрешности, совершаемые Кукольником, в конце концов, привели к тому, что его подловили и без моей помощи. А во время попытки ареста он отправил в могилу еще двоих полицейских, после чего застрелился сам. Вот такой вот веселенький финал.

-Ты не пытался как-нибудь избавиться от наложенных на тебя установок?

-Еще как пытался! Мной занимался лично Георгий Саттар, потратил на меня почти неделю, но без особого успеха. Слишком уж туго были затянуты узлы в моем мозгу, — Овод безнадежно махнул рукой, — нет, кое-что он, конечно, смог исправить. Материться, например, я теперь могу сколько душе угодно, но вот с моей маниакальной честностью он ничего сделать не смог. Предлагал позаниматься со мной еще, но я отказался — сказал, что пусть мои родимые пятна остаются со мной. Изломанной судьбы это все равно уже не выправит.

-Как же ты выкарабкался?

-Как ни крути, но старик не зря ест... ел свой хлеб. Сам не представляю, как ему это удалось, но он смог вернуть в мою душу оптимизм. А при должной сноровке и определенной настойчивости любой недостаток можно превратить в преимущество.

-Каким образом?

-Тьфу! Это же элементарно! У человека, который всегда держит данное слово, по определению не может быть проблем с клиентами. Остальное — дело техники.

-Хм, — я задумчиво почесал нос, — интересный поворот.

-Да, но с каждым новым делом, по мере наработки репутации, растет и цена ошибки. Это и для обычного-то человека может обернуться крахом, а уж для меня...

-А для тебя?.. — эхом повторил я.

-Тут уж дело может угробленной репутацией и не ограничиться, — Овод покрутил головой, разминая затекшую шею, — моя честность не является осознанной, не является следствием жизненной позиции или каких-то принципов. Она почти что физиологическая. Для меня сейчас нет ничего важнее, чем сдержать данное слово, у меня буквально темнеет в глазах, когда я чувствую, что это у меня может не получиться. Честно говоря, я даже не представляю, что может со мной произойти, если мне не удастся выполнить данное однажды обещание.

А сейчас, как я погляжу, дело именно к этому и идет.

-Что же нам делать?

-В том-то и беда, что я понятия не имею, как поступить, куда сунуться. Со мной никогда ранее не случалось таких проколов, и мне действительно страшно, — он поежился, — я чувствую, как постепенно утрачиваю способность здраво рассуждать и действовать. Я начинаю паниковать, а это ни к чему хорошему не приведет.