Спящая — она такая беззащитная, тихая. Трудно поверить, что столь острый язычок у внешне безобидной натуры. Безобидная натура перевернулась на бок, открыв миру спину, то, что пониже и пяточки в чулочках. Стоило или присоединяться, или уйти, но господин Фохт еще не менее получаса просто сидел рядом.

— Правда? — Он как-то удивленно и радостно рассмеялся, подняв меня над собой, как подкидывают ребенка. Зарылся в ворох кружев на груди, вдохнул запах.

— Да. — я перебирала прядки на его темени и с детским надрывом продолжала. — Мы же оба читали, что с Вами... там... А до Пасхи от Вас ни слуху ни духу.

— Милая моя... — он поставил меня на твердую поверхность. — Все хорошо.

— И в Москве. Пришел, ушел, пропал. — я продолжала перечислять свои мелкие обидки.

— Там служба была. — он погладил меня по голове. — А Вы волновались?

Я кивнула. Веду себя как тупенькая школьница, а роковая женщина что-то не просыпается.

— Вы — чудо. — он опустился на колени и поцеловал сначала одну руку, потом вторую. — К сожалению, я не могу Вам дать того, что Вы заслуживаете. Произошедшее, конечно, предполагает предложение, но...

— Фёдор Андреевич, вы женаты? — а сердечко-то предательски пропустило пару ударов.

— Что? Нет! — опешил он. — Я готов... И был бы рад... Но у меня нет титула и вряд ли когда появится. Именьем пока распоряжается вдова моего отца. Ситуация на службе препятствует нашим отношениям и...

Да, партией мечты его назвать сложно. Дипломатично обошел несовпадение характеров и мировоззрения. Но разве я за него замуж хотела?

К концу блистательной речи я уже присела рядом, расстегнула жилет и добралась до рубашки, медленно проскользнула ладонью от впадинки между ключицами до пояса.

— Нет, коли служба препятствует, то оно конечно... — прошептала на ухо и пошла к диванчику. Если не накидывать халат, то выглядит все еще откровеннее, чем нагишом.

Он смотрел на меня тяжелым взглядом.

— Я... — он что-то слишком потерял контроль над голосом. — не могу ожидать, что Вы согласитесь ждать...

Само собой, "она ждала его тридцать пять лет" — это не про нас.

— ... Но я пришел сказать...

Да, вот особенно интересно, зачем ты сюда лез, рискуя жизнью?

— В подобных обстоятельствах говорить о... своих чувствах недопустимо. — он нерешительно сделал пару шагов ко мне и сел в ногах. -Но я должен... Если б нашлась хоть мизерная возможность, я бы мечтал провести жизнь только с Вами...

Оп-па. Неужели это признание? "Я старый солдат и не знаю слов любви". Но какой-то он неуверенный...Раньше порешительнее себя вел.

Он немного потерянно смотрел прямо в глаза и надо было что-то сказать, но что? Я вытянула ногу, пощекотала большим пальцем короткие волосы за ухом. Всполохи молний превращали его в совершенно фантастического пришельца с бледно-серой кожей, и вот я чуть улыбнулась, когда он потерся о щиколотку щекой и поцеловал ту самую тонкую кожу на ней. Потом двинулся выше, преодолевая заградительные рвы оборок и брустверы ленточек.

Когда мое колено пристроилось на его плече, разговоры и сомнения стали лишними.

До кровати четыре шага и пусть шел только мой партнер, а я лишь обвивалась вокруг его торса, они были очень долгими. Он сейчас куда тщательнее в исследовании моего тела, чем в прошлый раз, и я пожалела, что столько ночей в моем мире прошли совершенно бездарно. Да на что нам были те исторические изыскания — хотя бы поцелуй он меня — вообще бы из квартиры не вышли. Эту упускать не хотелось, и пусть уголком разума понимаю, что он уйдет ранним утром, у нас есть еще несколько часов.

Не скоро мы оторвались друг от друга, но и тогда не расцепляли рук и ног.

— Милая моя. — прошептал он. — Вы удивительны.

Странно было бы продолжать общаться на Вы после всего, что мы творили друг с другом, но с Фохтом это кажется самым естественным. Гроза смолкла и только дождь продолжал полоскать улицы города.

Я рассматривала его торс, трогала все шрамы, впадины и бугорки. Большой атлас жизни агента Фохта. Загар здесь еще не вошел в моду, так что кожа белая.

— А это? — уточняла я находя новую отметинку.

— Первый год службы. Глупо полез на рожон. — смутился он.

— А?...

— Ой, это в детстве еще, с отцовской саблей играл.

Он рассмеялся щекотке и перевернул меня, оказавшись сверху, и теперь уже сам гладил мои родинки, изгибы, играл прядками волос.

Делать то, что не стоит, а еще лучше — что нельзя, оказалось на диво приятно и увлекательно. С точки зрения разума наши отношения не очень уместны — я по уши влипла в не пойми что, да и вряд ли граф порадуется такому кунштюку, он вообще себе не принадлежит... Но не было сейчас другой постели в целой Империи, куда мне бы хотелось попасть.

— Почему за мной следят? — уточнила я у участника событий.

Он несколько окаменел.

— Я не могу обсуждать следствие...

— Так я и не прошу рассказывать мне подробности. Поставим вопрос иначе: лично я совершила противозаконное действие?

— Нет. — ответил он после недолгого раздумья.

— Значит, это из-за моих контактов с различными дипломатическим работниками... — продолжила рассуждать я, пытаясь пальцами написать фразу на его животе. Пока безрезультатно.

Он молчал, пытаясь найти способ поговорить, не совершая служебного проступка. Я улыбнулась его тяжелым мыслительным порывам и приложила палец к губам, а сама тем временем спустилась чуть ниже. Здесь столько интересного!

— Не рассказывайте, просто слушайте. После коронации оба ко мне дорогу забыли. Присмотр я заметила сразу. Скоро заскучаю и начну к ним в гости захаживать.

Он чуть не подпрыгнул.

— А что, мальчики голодают. Мне, может, кусок в горло не лезет в столовой, когда я обедаю и думаю, как они там.

— Это хулиганство, Ксения Александровна.

Я прикусила ему бок.

— Вот это — хулиганство. А знакомство с соглядатаями — это милая шуточка. Да и может пора хотя бы без отчеств в личном пространстве обходиться?

— Только если после купанья. — он играючи подхватил меня и потащил в ванную.

— Ксения... — мы устроились в чугунном монстре лицом к лицу и тесно не было, зато вполне хватало места для разных шалостей. А он, вместо мелкого подводного хулиганства предпочитал прокатывать по языку моё имя.

Я попробовала поприставать к нему сама, небезуспешно, и после, когда мы уже заползли под одеяло, распласталась по мускулистому телу.

— Да, Федя. — как-то несерьезно это. — А расскажите-ка о Вашем интересе ко мне.

Он хмыкнул и немного расслабился. Все же дела давно минувших дней куда безопаснее скользкой истории с импортными дипломатами и отечественными махинаторами.

— Когда я встретил Вас впервые, то даже позавидовал поручику. Ну как, сначала позавидовал, потом посочувствовал, когда Вы устроили ту выволочку Петру Николаевичу. — он улыбнулся.

Сейчас, отмотай жизнь назад, я бы просто всем гостям касторки в вино налила. Или мышьячку. А Петьке бы пить запретила. Глядишь, выкрутилась бы с поддержкой такого родственника, да и Петя бы жив был. Оно, конечно, жаль, что эта ночь бы не случилась вовсе, равно как и турпоездка домой, но за мужа больно до сих пор.

— А потом, когда начал расследование... На Петра Николаевича указали сразу несколько свидетелей, но он уже скончался. Мне очень нужны были те бумаги.

— Нет никаких бумаг. — жестко отрезала я.

— Теперь, зная Вас лучше, я понимаю бесполезность своих поисков. Но тогда... Ваша демонстративная скорбь после столь скоропалительного и непродолжительного брака вызвала только подозрения, которые Вы не только не развеивали, но и напротив, запутали меня окончательно. Насчет смерти Его Величества — это такая мистика была.

— Но...

— Да, теперь я понимаю, откуда Вы это знали и отчасти понимаю, зачем так поступили. Любите дразнить, верно? — он чмокнул меня в еще мокрый висок. — А тогда досадно было, что расследование в отношении Вас прекратили сверху. Но уж когда Вас занесло к бомбистам — там совсем все из-под контроля вышло. Я уже замечать начал — где появляется графиня Татищева, любое дело летит кувырком. И вот мне главарь их, Субботин, приказал Вас убить, я иду, а Вы смотрите. И делать-то нечего. Наши на улице в засаде были — пока появятся... А взгляд у Вас тогда — как у олененка был. Думал проговоритесь, не поверите, закричите...

Он обнял меня покрепче.

— А после нашего путешествия я понял, что вообще не знал Вас.

И мы решили восполнить недостаток информации старым библейским способом. Даже не поняла, когда заснула.

Следующий день провела с улыбкой счастливой женщины, у которой нет вообще никаких забот, которая не влипла в многоходовую шпионскую интригу, а другими они и не могут быть при таком-то статусе игроков, у которой не появился совершенно лишний и дьявольски неудобный жених, которая не врет всем и каждому о своем прошлом и которая не знает, что весь этот прянично-сказочный мир вокруг, похожий на огромный хрустальный снежный шар, через девять лет впервые треснет, а потом подстреленный винтовкой первой мировой и добитый революционным штыком рассыплется в труху, раскрашенное папье-маше, обгоревшие картонки фотографий, разбитые семейные сервизы, порванные кружева, окровавленные бинты и рубахи... В общем, в жизни двадцатичетырехлетней графини этого всего нет, и то казино, которое выдает столь сомнительные призы, сегодня закрылось на переучет, а сама она пьет зеленый чай, задрав ноги на спинку дивана и улыбается домашним туфлям.

Выгуляла Лазорку, заодно и сама развлеклась. Вспомнила, как весело было в этой амазонке шутить с козой. Словно так давно это было — до прошлой ночи. Вечером внимательно рассмотрела крыши, округу, но своего любовника не нашла. А хотелось, да еще как.

Потом наступил отходняк от эйфории и захотелось взглянуть на ситуации не глазами мартовской кошки, а уже реалистичнее. Пусть и не сквозь призму ханжеской благопристойности, но глоток здравого смысла не повредит. Вот я. Типа графиня и добропорядочная женщина. С полицейским надзором и темным прошлым. И принимающая в гостях не только родичем порученных дипломатов, которым мы официально представлены, и потому играем по определенным правилам, но и непонятного жандарма, который получает все то, что в эту эпоху можно и нельзя, причем бывающего исключительно тайком, под покровом ночи... Как-то не очень красиво выходит.

И вот сам жандарм, который тайком шастает к поднадзорной аристократке, сумбурно признаваясь в своих чувствах и еще более сумбурно намекая на невозможность продолжения. Тоже не очень стандартный романтический герой без страха и упрека.

Отвлекалась от депрессивных размышлений я чтением иллюстрированного справочника по миру насекомых. Очень хочу стать самкой богомола в следующей жизни. Эти девушки явно не рефлексируют по таким мелочам.

И засыпается легко после описаний размножения у ос. И снятся бабочки, шевелящие огромными расписными крыльями прямо на моих плечах, щеках и забирающиеся под рубашку. Или это не бабочки?

Переворачиваюсь и открыв глаза обнаруживаю этого безумного мужчину. Мою постыдную тайну. Совершенно бесперспективные отношения, да.

— Я без приглашения. Не могу не думать о Вас. — и легкая опаска в глазах, видимо остатки воспитания вопиют о невозможности данного поступка и ситуации в целом.

О чем с ним вообще можно разговаривать? Аморальный губитель репутации, крест на моем блистательном светском будущем, пощечина учебнику хорошего тона.

Поэтому за галстук тяну в постель и полушепотом смеюсь, когда он падает, не удержав равновесие. Весь здравый смысл — он за дверями спальни. А тут он и я. Вместе с бабочками и светлячками, ночным питерским дождем и самыми безумными общими секретами.

Он уходил около четырех утра. Бессонная ночь нас не то чтобы вымотала, но любые движения казались ненужными, лишними. Я, обняв подушку, наблюдала за ритуалом одевания: кальсоны, носки, которые пристёгивались к ним подтяжками, рубашка, брюки, жилет, сюртук. Нарочито медленно все это делал, словно растягивал время. Белые ночи делали границу между вчера и сегодня незаметной, да и нам было не до окон, так что полутень его встретила, она же и провожала.

Помедлил, вернулся к постели и встал рядом со мной. А все-таки он красивый. Причем именно не милашка, а красивый мужчина, истинно мужской привлекательностью красивый. Такому можно подчиняться, такого можно вожделеть и не скрывать этого от себя. Теперь самое время рассказать о любви, по-моему. И только я открываю было рот...

— Мы не сможем видеться так. — он предусмотрительно сжал мои ладони. — Вы достойны лучшего, чем быть тайной любовницей.

Как будто я щенок и меня тоько что носом ткнули в вонючую лужицу. Не понимаю почему — все же прошло настолько хорошо, что и представить было невозможно. И вот тут меня прорвало.

— Да прекратите Вы уже!!! В конце-то концов, у меня и своя женская гордость имеется. Раз Вам не нужна, так и скажите — я Вас под венец не тяну и делать этого не стану. Никогда! А если нужна — то придумайте, как изменить обстоятельства.

Я даже выглядывать не стала как он доберется до соседской крыши. Не убился бы — и хватит с него. Вот надо же испортить впечатление от такой чудесной ночи.

К исходу недели приехал Тюхтяев, и я приняла его приглашение на прогулку. С удовольствием.

12.

Дело было так. С утра субботы пришло письмо от Михаила Борисовича, в котором он извещал о прибытии и надеялся на возможность встречи. Я всесторонне обдумала эту ситуацию и решила, что киснуть нечего, а Тюхтяева в любом случае не жалко. Бачили очи що купали.

Он пришел в новеньком гражданском костюме насыщено-серого цвета, с букетом розовых розочек и своей традиционной иронией. Я нарядилась в лучшее прогулочное платье — нежно-золотое, с тонким черным орнаментом, помахала наблюдателям (тем сразу после моего отбытия Мефодий обещался занести корзину с бутылкой вина, пирогами и наилучшими пожеланиями) и двинулась на променад.

Сначала хотелось покататься на Лазорке, но днем жарковато и мы с ней ограничивались пробежками по утренней прохладе. Так что доверилась его вкусу и отправились мы сложносочиненным маршрутом, который подозрительно напоминал то, как я глумилась над своими иноземными ухажерами.

— Михаил Борисович, а что именно Вы хотите мне показать? — задалась я вопросом, когда он в очередной раз что-то шепнул кучеру и мы вновь сменили траекторию.

— Хотелось бы развлечь Вас, Ксения Александровна. — несколько смущенно и кротко ответил он.

— Ах, как это мило. — я лучезарно улыбнулась. — Может тогда в Кунсткамеру?

В этом музее меня должны были еще помнить с прошлого раза, но диковинок много не бывает.

Часа два мы гуляли по музею, смеялись и ужасались, восхищались и изумлялись. До сего момента Тюхтяев был для меня человеком-функцией — следователь при губернаторе, или кто он там, источник мигрени, ресурс для розыгрыша. То, что он еще и разбирается в геологии, в отрочестве собирал гербарии, но не на уровне два-три листочка, подобранные на прогулке, а отражающие все этапы развития растения, узнала только тут. Оказывается, это именно ему пришлось пожертвовать часть своего собрания Брэма ради моего увлечения.