Чертополох 3

— Служанкам — нет. Но воспитатели моего сына на особом счету. У Дари слабое здоровье. Настолько слабое, что о его будущей воинской карьере можно даже не говорить. Но он умный и развитый не по летам ребёнок. Разве что, слишком тихий. И до этого дня совершенно не принимал чужих.

Я завернулась в плащ и украдкой взглянула на тысячника. Как только он заговорил о сыне, его голос смягчился и потеплел. Но удивило меня даже не это — в конце концов, почему бы амэнцу и не любить своего ребёнка — а последняя оговорка Остена.

— Если твой сын не любит чужих, то захочет ли он видеть меня подле себя?

Но на мой вопрос амэнец лишь усмехнулся.

— Для тебя Дари сделал исключение, Энейра. Ты его действительно впечатлила.

— И потому ты подпустишь меня к нему? Беглую крейговку?

— А разве ты собираешься нанести ему вред? — Остен нервно дёрнул плечом. — Ты спасла незнакомого ребёнка от падальщика, и этот поступок весьма показателен. Уверен, что ты не станешь вмешивать Дари в наши игры.

И не надо смотреть на меня, как на умалишённого, ведь лучшего плана всё равно не придумать, а дальнейшие пререкания пользы не принесут. Пойдём, тебе пора ещё раз познакомиться с Дари, а мне — поработать с чужой памятью.

... Дом тысячника оказался типичной амэнской усадьбой — в ней присутствовал и открытый всем ветрам внутренний дворик, и идущая вокруг него галерея, во время зимних месяцев преображённая в своеобразный коридор. Но хотя все промежутки между её колон были забраны деревянными рамами с натянутыми на них кожами, а в стенных нишах тлели многочисленные жаровни, на галерее всё одно было заметно холодней, чем в комнатах и коридоре.

Зябко поведя плечами, я поплотней завернулась в отданный мне тысячником плащ, и тут же ощутила, как на моём локте смыкаются пальцы амэнца.

— Плохо?

— Просто знобит. Как ты и обещал. — Я поспешила отвести взгляд но, к счастью, не стал больше ничего спрашивать, а вскоре мы и вовсе ушли с галереи, войдя в один из коридоров, в конце которого и располагались комнаты Дари. Просторные, светлые, с белеными стенами, пушистыми шкурами на полу и раскалёнными жаровнями по углам, они составляли разительный контраст с комнатами, в которые состоялся наш нелёгкий разговор с тысячником. Тот же по-хозяйски огляделся, поправил фитиль одного из светильников и повернулся ко мне.

— Это общая комната. Слева — комната для занятий. Прямо — спальня Дари. Илар предпочитает спать в общей, вот на той лавке, но для твоей спальни вполне подойдёт вот эта — боковая. Я велел подготовить её для тебя и собрать всё необходимое на первое время. Если служанки чего-то не учли — скажи об этом сразу.

Я с сомнением заглянула в комнатушку, долженствующую стать моим жильём на неопределённый срок и убедилась, что она неуловимо напоминает кельи в храмах. Низкая и узкая, напоминающая лавку и покрытая овечьими шкурами кровать. Напротив другой стены — длинная скамья, на которой расположился большой узел с вещами, корзина со всем необходимым для рукоделия скарбом и тёплое серое платье с красной тесьмой по подолу и рукавам. Рядом с лавкой возвышался массивный сундук, а в углу — там, где полагалось бы стоять статуе Малики, располагалась жаровня. Узкое окно в комнате более всего напоминало бойницу, но света давало на удивление много — похоже, комнаты сына тысячника располагались в южной части дома.

— Скажи, а что случилось с моими вещами? — убедившись, что в собранном скарбе нет ни моей сумки, ни амулета, я повернулась к замершему позади Остену, а тот лишь чуть качнул головой.

— Я на время их спрятал. Не хочу, чтобы служанка с амулетом Малики вызвала ненужные вопросы.

— Ясно. — От мысли, что тысячник копается в моей сумке или смотрит записи в старой тетради, слюна во рту вновь стала горькой, но предаваться злости или отчаянию мне не дали. Громко хлопнула дверь, и в общей комнате раздались быстрые и лёгкие шаги. А ещё миг спустя на пороге возник сын Остена.

В синей, со шнуровками на рукавах и груди, домашней курточке, он показался мне ещё более хрупким и тонкокостым, чем в первый раз. И не по-детски серьёзным. А потом его лицо осветила улыбка, и он кивнул мне так, будто знал без малого сто лет.

— Я рад, что тебе лучше!

А потом подбежал к отцу и что-то быстро ему прошептал, а Остен немедленно положил ему руку на плечо.

— Теперь многое будет зависеть и от тебя Дари. Энейра... — тут Остен вдруг запнулся, а потом продолжил, в один миг переиначив моё имя на амэнский лад так же, как когда то сделал Морид. — Энри отныне будет одной из твоих воспитательниц. Но если кто-то спросит тебя, сколько ты её знаешь, ты должен ответить, что я приставил её к тебе несколько месяцев назад. Все должны думать, что она живёт в нашем доме уже долго. Понимаешь?

— Хорошо, папа, — Дари покладисто кивнул, но уже в следующее мгновение тряхнул смоляными локонами. — Илар опять огорчится. Снова будет говорить, что он — плохой слуга и ни на что уже негоден.

Остен потрепал сына по волосам.

— Не беспокойся. Я поясню ему, что это не так. Кстати, где он?

— На кухне. Его опять скрутило на погоду и Хенке делает ему согревающий компресс.

— Что ж, хорошо. — Остен ещё раз огладил сына по голове, а потом направился к выходу, бросив на прощанье. — Обживайся и знакомься с новым воспитанником, Энри. Я сегодня ещё зайду.

Как только тысячник покинул комнаты сына, я со вздохом села на кровать и прикрыла глаза. Только сейчас я поняла, насколько меня вымотали последние события и общение с кривоплечим, а ведь это только начало! Дальше, если только обман Остена не вскроется, нам с ним придётся видеться намного чаще! И хотя разумом я понимала, что тысячник, возможно, действительно меньшее из зол, мне всё равно хотелось сбежать из его дома куда глаза глядят — хоть в пустошь, хоть в лес, хоть на тропы Седобородого.

Вот только подобная затея ничем хорошим не закончится: меня по-прежнему ищут, привязь просто так не оборвать, а амулет, который дал мне тысячник против себя, можно будет использовать только один раз. В верное время, и в нужном месте. А ,значит, надо вести себя так, как при нашей с Остеном прошлой встрече — отбросив в сторону и страхи, и сомнения, и желания, выжидать подходящий момент. Для начала не мешало бы понять, что за колдовское плетение тысячник вплёл в мой ошейник. Сделать это можно будет и с тем куцым остатком сил, что остались в моём распоряжении. Чаровала же я раньше со спящим даром — теперь просто надо вернуться к старым навыкам и хитростям. Это, конечно, будет непросто — отведав медового пирога, трудно довольствоваться впредь сухой хлебной коркой — но необходимо.

А пока надо встать, разобрать вещи, лучше познакомиться с Дари. Мальчик — не игрушка и не разменная монета, так что выполнять свалившиеся на меня обязательства спустя рукава было бы нечестно в первую очередь по отношению к нему...

— Ты сердишься? — прикосновение тёплой детской ладони прервало все мои размышления. Открыв глаза, я удивлённо взглянула на стоящего передо мною Дари.

— С чего мне сердиться на тебя? — пытаясь понять, что навело мальчика на эту мысль, я взглянула в его тёмные, не по-детски серьёзные глаза, а он, в свою очередь, вздохнул.

— Не на меня. На отца. Ты сердишься из-за ошейника?

— А кто бы на моём месте не сердился? — лгать я не стала. Лишь отметила про себя, что Остен, похоже, не преувеличивал, когда говорил о способностях сына. Проницательности Дари действительно было не занимать.

— Не переживай. Он снимет ошейник. А я никому не дам тебя обижать, — тонкие детские пальцы сжали мою ладонь. — У нас тебе нечего бояться. Илар любит поворчать, но делает это не со зла. Для Родана главное, чтоб никто не трогал его иглы и шило, а папа... Он часто сердится, но он совсем не злой. Правда.

— Даже если это и так, Дари, я бы не хотела слишком долго пользоваться гостеприимством твоего отца. — В поисках подходящего ответа я осторожно поправила сбитую шнуровку на рукаве куртки мальчика. — Мне надо вернуться домой — в Крейг.

При моих последних словах глаза мальчика тревожно расширились.

— У тебя там семья, да? Они не знают, где ты, и беспокоятся о тебе?

— Нет, — врать, глядя в лицо Дари было просто невозможно, — семьи у меня нет. Но есть долг и обязательства перед людьми.

Мальчик, получив такой ответ, покладисто кивнул. И немедля огорошил меня следующим вопросом.

— Я понимаю. Отец служит Владыке, и у него тоже есть обязательства... Много обязательств, И это тяжело. Но если твои дела не очень срочные, Энри, то в твоей задержке не будет ничего плохого. Так?

— А тебе разве хочется, чтобы я гостила здесь подольше?— не понимая до конца, какого ответа хочет добиться от меня Дари, я ещё раз пристального взглянула на мальчика, а тот неожиданно прильнул ко мне, обняв за шею.

— Я очень хочу, чтобы тебе у нас понравилось, Энри. Ты добрая и красивая... Даже после краски!

Вместо ответа я потрепала мальчика по смоляным локонам, а он, прошептав что-то непонятное, отстранился и снова ухватился за мою руку.

— Пойдём. Я покажу тебе наш дом!

Тысячник в своих расчётах сильно переоценил способности моих преследователей. Они появились в имении Остена лишь через неделю после того, как мною был убит падальщик. К тому времени я уже освоилась в доме и узнала о местных порядках и обычаях. Воспитательница, правда, из меня вышла так себе — если с ознобом хорошо помогал бороться тёплый плащ и близость к жаровне, то от упадка сил лекарств не было. Одна неспешная прогулка в сад вместе с Дари выматывала меня словно день тяжёлой работы, а о том, чтобы взбежать по лестнице, и речи быть не могло — сердце уже на середине пути казалось вот-вот выскочит из груди, а если прибавить к этой слабости ставших мне верными подругами сонливость и лёгкую рассеянность, картина и вовсе получалась безрадостной. Даже лежащая на кровати овечья шкура была в ту пору, пожалуй, более жизнелюбива и весела, чем я сама.

А ведь мне следовало быть воспитательницей Дари!

И дело не в том, что с сыном Остена было тяжело. Напротив — старый Илар занимался мальчиком всю первую половину дня, а сам Дари оказался на редкость послушным, тихим и ласковым ребенком. А ещё искренне хотел со мной подружиться — по вечерам мальчик приносил мне прибережённые им с обеда орехи в меду или сладкие коврижки. Устроившись рядом на небольшой скамеечке, помогал мне сматывать нитки в клубки, с гордостью показывал выученные уроки и действительно пытался опекать. Как будто нянькой назначили его, а не меня.

Я же, принимая знаки этой неожиданной дружбы, испытывала стыд за свою теперешнюю слабость и невозможность заботиться о Дари, как следует. И именно этот стыд вкупе со злостью на собственную беспомощность, а вовсе не страх перед наказанием за недостойное исполнение обязанностей, пригнал меня на третий день гостевания в имении к порогу библиотеки, в которой тысячник коротал холодные зимние дни.

Вот только на мою просьбу допустить меня к запасам лекарственных трав, дабы сварить себе стимулирующее средство, тысячник ответил решительным отказом.

— Во время последних событий ты исчерпала себя до остатка, Энри. Да еще и была отравлена лотосом — подстёгивать в таком случае тело и разум всё одно, что загонять и так уже уставшую лошадь.

— Ты назначил меня воспитательницей Дари, но сейчас я не услежу и за цыплёнком. Отвар поможет мне выполнить взятые на себя обязательства, — я не собиралась уходить из библиотеки не солоно хлебавши, но Остен лишь недовольно дёрнул плечом.

— Если ты посадишь себе сердце, дочь Мартиара Ирташа, ни Дари, ни я не станем от этого счастливее. Поэтому никаких сомнительных храмовых зелий и прочих приблуд. У меня есть небольшой запас укрепляющего от нашего отрядного алхимика — как раз на случай магического или телесного истощения — его и будешь пить. Средство хоть и медленное, но верное.

— Спасибо за заботу, вот только я больше доверяю тем зельям, которые приготовила сама. — мне не понравился ни отказ, ни то, как тысячник отозвался о храмовых средствах, вот только вызванный на словесный поединок амэнец не собирался его затягивать и сразу нанёс решительный удар.

— Если я узнаю, что ты на моей кухне занялась варением стимулятора , Энри, то надену на тебя ещё и ограничительные браслеты! И совесть меня за это мучить не будет!

— А она у тебя есть, тысячник? — очередная дерзость сорвалась с языка сама собою, но кривоплечий на неё лишь хмыкнул и налил себе в чашу тёмного вина из кувшина. По комнате поплыл резкий травяной запах одного из дельконских зелий, как раз и предназначенного для подстёгивания усталых тела и мозга. У этого средства была одна особенность — с водой или молоком оно было почти безвкусно, но при смешивании с вином его вкус и аромат становились сильнее в несколько раз. Так же, как и действие.

Сомнительные зелья, значит!

Чувствуя, как пальцы сжимаются в кулаки, я сделала шаг вперёд:

— Ответь, тысячник. Как сомнительные храмовые зелья становятся в твоём кубке лекарством?

— Никак, Энри. Отрава и есть отрава.— Отхлебнув смешанного с вином зелья, тысячник подался в своём кресле навстречу мне. На его, прежде бывшее в тени лицо упал полуденный луч, и я увидела, как дорого обошлись Остену последние дни. Складки у губ стали резче и глубже, глаза ввалились, кожа приобрела нездоровый восковый оттенок, а из-за проступившей на щеках и подбородке щетины тысячник выглядел действительно измождённым.

— Ты заболел? — первая моя мысль была о гуляющем по округе поветрии, но Остен лишь отрицательно качнул головой.

— Нет. Но изменить память сразу нескольких людей и подчистить все следы своего вмешательства всё равно утомительно. А Ревинара с Мелиром надо встретить во всеоружии, потому и травлюсь. А тебе не надо.

На том Остен посчитал разговор законченным и вновь уткнулся в книгу, а я вернулась в комнаты Дари. Могла бы и на кухню, но я испытывала странные ощущения, находясь среди людей, которые считали, что давно со мною знакомы. Тысячник действительно мастерски изменил часть их воспоминаний, поставив меня на место кого-то другого, а ложная уверенность в том, что я давно нахожусь в имении, порождала и ложные воспоминания. Кухарка готова была поклясться, что делала мне питьё от простуды месяц назад, другая служанка была свято уверена, что покупала вместе со мной тесьму у заезжих торговцев, а Илар то и дело упрекал в излишней весёлости, которую я проявила во время вечерней молитвы две недели тому.

Из-за этого даже мне самой порою начинало казаться, что некая призрачная Энейра действительно обитала до моего появления в Серебряных тополях, и когда-нибудь мы встретимся с ней в одном из многочисленных коридоров имения лицом к лицу. От подобных мыслей становилось жутко, но один несомненный плюс в этой путанице всё же был — если мои преследователи вытребуют у Остена разрешение на допрос слуг, докопаться до истины даже с помощью колдовства они вряд ли смогут.

Укрепляющее средство, которое тем же вечером передал тысячник, избавило меня от сонливости, но вот сил, увы, не вернуло. Но то, что я перестала засыпать за шитьём или чтением уже было благом.