Я вышел провожать рыцаря Гилельма. В темноте совсем не видно было, какой он страшный. Длинные волосы прикрывали отрезанные уши; если чуть сбоку смотреть, кажется — нормальный парень... Ему нет еще и тридцати, подумал я. И невеста — у него, говорят, была невеста... где теперь та невеста? И кто ее будет винить?

Наверное, изгой всегда чувствует изгоя. Я снова — второй раз уже — обнял Гилельма и поцеловал, в самое его безносое лицо. Он был такой высокий — как Эд, так что ему пришлось нагнуться, чтобы обнять меня в ответ.

— В одиночку-то не боитесь идти?

— Чего мне бояться. Кто в темноте встретит — сам испугается.

— Да бросьте, — сказал я, прямо как мэтр Бернар. А глаза все плакали почему-то... "Око за око, ухо за ухо"...

Назавтра, зайдя рано с утра, Гилельм принес мне подарок — меч с ножнами; он сказал — я носил его в бытность оруженосцем, он легкий, тебе подойдет. Не особенно хороший, но меч же, оружие! Я очень обрадовался — доспехи-то и шлем у меня имелись, а вот меч купить было не на что. Не просить же денег, в самом деле, у мэтра Бернара. Или... у графа Раймона. Я сердечно поблагодарил Гилельма, решив сегодня же меч заточить. Он помялся и обещал мне подарить еще кинжал.

* * *

Более всего угнетало, что мне нечем заплатить мэтру Бернару и его семье. Денег у меня не было, полезных для городской жизни умений — тоже. Роль приживала не так легка, как кажется на первый взгляд; терзаясь собственной бесполезностью, я старался меньше есть, совался с ненужной помощью к слугам. Я даже, стесняясь, попросил Аймерика взять меня с собой к мастеру ювелиру, клепать колечки; но мой друг замялся и неуверенно сказал, что эн Йехан не любит чужих — из чего я сделал вывод, что катарская компания ювелира не потерпит в своих рядах католика, да еще и франка. Оставалось по мелочам помогать на Америге — воду носить, колоть дрова, резать кур — и ждать. Ждать, когда граф Раймон позовет меня. Я ждал уже третий месяц. Жаркое лето было в самом разгаре — середина августа, время, когда камни мостовой плавятся под солнцем. Мы с Аймериком, тренируясь в плавании, наперегонки пускались вплавь вдоль моста Базакль — кто быстрее до третьей опоры? Однажды вместе с нами отправилась купаться Айма, привычная к мальчишечьему обществу, и обогнала нас обоих. Не все умеют плавать — а мы трое, как на подбор, научились этому еще в детстве. Я ужасно смущался, пока висел, уцепившись за камни опоры, и видел сквозь быстро бегущую воду молодое золотистое тело Аймы, державшейся рядом... Когда мы выходили из воды, я старался не смотреть на нее — и смотрел, конечно: как она, расставив крепкие красивые ноги, выжимала мокрые волосы. Аймерик поймал мой взгляд, помрачнел и бросил сестре ее смятое платье.

— Возьми, прикройся, бессовестная. Не маленькая уже, чтобы голышом бегать!

Айма широко раскрыла глаза, готовая возразить — но вместо того покраснела и быстро оделась. И ушла, не дожидаясь нас.

В Тулузу между тем приходили новые времена. Капитул, о делах которого мы кое-что знали от мэтра Бернара, написал от имени города письмо королю Арагонскому, давнему другу и родичу графа Раймона. Тому самому, который делил с ним позор и печаль арльского собора. Короля просили о помощи против Монфора. Дон Пейре, король арагонский, по прозвищу Католик, славился своей верностью Церкви и Папе; оттого катарской части капитула пришлось несколько покривить душой, вовсю убеждая возможного союзника в своей католичности. Зато вигуэр эн Матфре и прочие подобные ему вовсю развернулись, описывая бедствия честных христиан и монфоровские притеснения.

Помимо короля Пейре, на чьей сестре был женат (пятым браком!) граф Раймон, нашелся и еще один заступник попранной провансальской свободы — английский сенешаль Аквитании. Этот рыцарь, Саварик де Молеон, сам не брезговал трубадурским искусством, не любил короля французского и соблюдал интересы своего короля, Жана Английского, бывшего сюзереном тулузского графа за земли Ажене. Он привел в Тулузу отряд в две тысячи басков — невысоких коренастых горцев, бормотавших на своем, непонятном никому наречии. Командовал ими он сам — аквитанец, рыцарь, умевший объясняться на их языке и на провансальском; баски его не особенно слушались — эти пиренейские козопасы были неимоверно горды и драчливы, в первый же день после их прибытия во многих местах вспыхнули драки. Мэтр Бернар и с ним другие консулы носились туда-сюда, расквартировывая баскские отряды по городу, каждый в своем квартале. Пока забот от горцев было куда больше, чем пользы, но мэтр Бернар утверждал, что баски — отменные бойцы, крепкие и отчаянные, из них каждый стоит двух франков. Симпатии к баскам ему прибавлял факт, что те в своих диких гасконских горах почитали катарскую веру и приветствовали встречных Совершенных тройным поклоном, по правилам.

Силы стягивались в Тулузу. Снова со своими рыцарями явился де Фуа, из Гаскони пришел граф Гастон де Беарн, старый катар, имевший обыкновение участвовать во всех возможных междоусобицах. В Тулузе опять становилось тесно; мэтр Бернар говорил за ужином, что, возможно, он пустит вскоре в дом нескольких рыцарей с оруженосцами. Скоро война, говорил Аймерик, вытягиваясь перед сном на мягком ложе. Наш добрый граф долго тянуть не будет. Пока баски всю Тулузу не обожрали, надо скорее бросать их на Монфора. Вот только дождаться вестей от арагонского короля. Я обязательно пойду с войском! Крестный обещал меня взять оруженосцем. А ты-то как, собираешься на Монфора?

И, не дожидаясь ответа, засыпал, оставляя меня в недоумении. Я не знал, собираюсь ли я с войском. Вообще не знал, что мне нужно делать! Вот если бы за мною неожиданно прислал граф Раймон...

И еще одна мысль мучила меня почти непрестанно — как привычная, но все же тревожащая зубная боль: я знал, что граф де Бар отбыл домой еще в середине июня. И понятия не имел, уехал ли вместе с его войском мой брат, Эд. Вроде бы собирался... Но кто знает, не изменились ли его планы? И вообще — жив ли он? Ведь французских рыцарей в той стычке на берегу Эрса погибло более сотни...

Явился в дом рыцарь Арнаут де Вильмур. Пришел, когда только рассветало, поднял нас с постели. Вернее, поднял-то он только одного Аймерика, а я проснулся вместе с ним. Мы спустились вниз — там уже ожидал мэтр Бернар, на Америга накрывала на стол. Служанка Гильеметта в углу собирала мешок — ветчины туда, сыр, сладкий сахар — сарацинское лакомство, на которое Аймерик был так падок... Рыцарь Арнаут проверил части вооружения — хорошо ли заточен меч, хорошо ли держат удар кольчужные рукавицы. Кольчужка у Аймерика была — дай Бог всякому, ведь единственный консульский сын достоин самого лучшего. Аймерик собирался на войну.

Я наконец решился. Памятуя нелюбовь ко мне Аймерикова крестного, подошел не к нему, а к своему другу.

— Аймерик... Может, мне с вами поехать?.. У меня вроде все есть для войны, и кольчужку я починил...

Мои слова расслышал рыцарь Арнаут.

— Чего еще не хватало. Франка с собой тащить, который в случае чего — клинок мне в спину и дёру к Монфору!

— Зря ты это, крестный, — вступился Аймерик, как всегда. — Ты же знаешь, какой он на осаде был молодец. Он от Монфора к нашему доброму графу сбежал и до сих пор не подводил еще! Я бы хотел, чтобы Франк с нами поехал. А, крестный? Можно? Чего ж ему дома-то сидеть с женщинами...

— Вот будешь сам рыцарем — возьмешь его к себе в оруженосцы, — хмыкнул Арнаут. — А пока ты не сам едешь, а я тебя с собой беру, за тебя отвечаю перед отцом. Лишняя обуза мне не нужна.

Я только зубами скрипнул. Иногда меня душила злоба на рыцаря Арнаута. С трудом сдерживаясь, отошел и сел за стол. За окном — маленьким, закрытым красивой кованой решеткой — уже совсем посветлело, и я смотрел на алую полосу над домами, чтобы отвлечься от Арнаута. Надо было постараться на него не броситься и не сказать ничего резкого. Он — взрослый здоровый рыцарь, а я — только отрок; он — кум хозяина, крестный Аймерика, а я — так, приживал в доме...

Так я и сидел, сдерживая гнев. К счастью, на меня никто не обращал внимания. Все собирали Аймерика в дорогу, отец давал ему последние наставления; потом повел его на конюшню, к новому скакуну. Гнедок, что вынес нас из схватки на Эрсе, был к тому времени благополучно продан, а для Аймерика купили нового коня, повыносливей и поспокойней. У меня даже коня нет, горько подумал я; куда я годен пеший? Бежать всю дорогу, держась за стремя рыцаря Арнаута?

Айма тоже куда-то девалась; я сидел на кухне один, в компании Арнаута. Тот подсел к столу и бросил на меня насмешливый взгляд.

— Что, горюешь, франк? Никто тебя на войну не берет?

Я пожал плечами. Ужасно хотелось врезать насмешнику промеж глаз, чтобы хоть на миг сбить с него это выражение спеси и превосходства... Тоже мне, великий воитель! Безземельный рыцаришка, весь в долгах у мэтра Бернара и прочих горожан... Из Вильмура удрал под покровом ночи, вместе со всем гарнизоном бросил город Монфору... Читать, между прочим, не умеет — в отличие от меня...

— А ты думал, стоит от Монфора сбежать — тебя примут в объятия и расцелуют? — продолжал насмехаться тот. — Нет уж, братец, предатели нынче никому не нужны. Кто тебя возьмет?

Я поднялся, чтобы выйти из кухни. И в самых дверях столкнулся вдруг с огромной фигурой в капюшоне.

— Может, кто и возьмет, — сказала фигура, скидывая капюшон. Я-то был готов к увиденному, а вот рыцарь Арнаут вздрогнул с непривычки — как всякий, кому приводилось посмотреть в лицо Гилельму де Фендейль. — Послушай-ка, паренек, я хотел тебя спросить: у меня нету оруженосца, может, поедешь со мной? Коня я тебе дам. Не ахти какого, конечно, но все-таки не мула.

— А, это ты, Безносый, — скривился Арнаут. Правда, навстречу собрату-рыцарю все-таки встал. — Неужели никого получше не нашел? Взял бы хоть племянника своего, он хоть и помладше, зато нашей крови...

— С таким пацаненком, как мой племянник, только драпать хорошо получается, — усмехнулся Гилельм. — А мне оруженосец для другого потребен. Чтобы франков вместе с ним рубить.

Он стоял в дверях, как огромная тень — куда выше Арнаута и шире в плечах. Я испытал мстительное удовольствие: теперь вот Арнаута унижали, намекая на его побег из Вильмура, а он боялся возразить!

— И не называл бы ты меня безносым, не люблю я этого, — продолжал Гилельм так же неторопливо. — У меня христианское имя есть. Если мы друг к другу будем обращаться не по именам, а по признакам, которые более всего в глаза бросаются — иному из нас придется имя труса носить... Или там кривоногого... Или вечного должника всех иудеев...

Рыцарь Арнаут поднялся с лавки, злющий такой.

— Ты бы меня не оскорблял, каркассонец...

Тут наконец начали хозяева возвращаться — сначала мэтр Бернар с сыном, потом Айма. А с Аймой вместе явился — и сердце мое дрогнуло — худой черный человек в капюшоне, с веревкой на шее.

Метр Бернар еще выговаривал приветственные слова Гилельму, а сам косил глазами в сторону пришедшего еретика. Это был не епископ, как сперва показалось мне, а другой — помоложе, по имени отец Гильяберт. Явился благословить Аймерика, стало быть, на праведную битву.

Все семейство, включая и кума, благополучно преклонило колени. Эн Арнаут через плечо бросал на нас злые взгляды, но пред лицом "совершенного" не смел ругаться. Рыцарь Гилельм поморщился — если привыкнуть, на его изуродованном лице можно было отличать одно выражение от другого! Прихватил со стола плетеное блюдо с сыром, кувшин вина, кивнул мне на дверь.

— Пойдем, посидим пока, позавтракаем. Чего мешать-то людям... молиться.

Я с громадным облегчением вышел вслед за ним. Мы — два изгоя — устроились на пороге, усевшись в дверном проеме; было еще прохладно — так, что можно нормально дышать, не задыхаться от жары... Ах, милая Мари! Как пахнет утренняя Тулуза, розовый город в розовых рассветных лучах! Я часто теперь просыпаюсь в слезах, в тоске по этому запаху. Вот в горах по утрам пахнет мокрым туманом; а в Тулузе — теплым живым камнем, пресной водой с Гаронны, корой и листьями просыпающихся платанов — и чем-то непонятным, чего больше нигде нет... Тулузой!

— Я правда вам нужен? — спросил я неуверенно.

Гилельм усмехнулся. И я понял, что — да, правда.

* * *

Так отправился я в войске графа Тулузского — на войну. Граф Раймон решил отбить у Монфора город Кастельнодарри.

Мой Гилельм шел в отряде графа Фуа, так что с Аймериком мы вскоре расстались: наша часть армии пошла на захваченный Монфором замок Кабарет, весьма стратегически важный, а граф тулузский сразу двинулся к Кастельнодарри. Я печалился, что не смогу быть рядом с Аймериком, но в то же время радовался — если мой брат Эд и оставался здесь, искать его, несомненно, следовало в войске Монфора, а не в гарнизоне Кабарета. А Монфор, несомненно, спешил в Кастельнодарри наперехват графу Раймону, не желая упускать из рук такой сильный и большой город на полпути от Каркассона к Тулузе. Значит, пока что не было опасности, что я с оружием в руках окажусь напротив воина в желтой котте с черным львом на груди... Тогда бы мне осталось только опустить руки перед этим воином — своим единоутробным братом — и дать себя убить.

Впрочем, Эд наверняка уехал с войском Тибо де Бара. Не мог не уехать. Не мог.

Поход наш был настолько похож на все остальные походы, в которых я участвовал, что и рассказать-то о нем нечего. Из Тулузы мы вышли хотя и в один день с раймоновой армией, но через другие ворота, и двинулись дорогой на Кастр. Де Фуа забрал с собой и пиренейских басков — они, мол, большие умельцы битвы в горах, они будут куда полезнее в Монтань-Нуар, чем под равнинным Кастельнодарри. Кабарет стоит на вершине каменистого холма в предгорьях; для кого, может, это и предгорья, а для меня — самые настоящие зеленые горы, высокие, впору шею сломать. Баски шли отдельным отрядом — а это немало, знаете ли, две тысячи горцев — и на каждой стоянке всем своим воинством напивались до полусмерти. Вроде как у них в горах было туго с вином, и в Тулузе они все свое полученное от Саварика Молеона серебро потратили на выпивку, которую тащили с собой. Бойцы они были пешие и составляли нашу отборную пехоту; бурдюки с вином волокли на собственных спинах, и не близко! Самое странное, что каждое утро перед выходом армии они снова бывали здоровы и способны передвигаться. Граф де Фуа ездил вдоль рядов, седой и яростный, и кричал на басков; те невозмутимо ухмылялись. Однажды ночью к нам в палатку, которую я делил с Гилельмом, влез пьяный баск, упал поперек кровати и захрапел. Гилельм выволок его наружу, и тот так и проспал до утра — мы всю ночь слышали его громовой храп.

А сила у Гилельма оказалась огромная. Я, наверное, никогда еще не видел такого сильного человека — кроме разве что графа Монфора. Спящего баска безносый рыцарь вытащил наружу, как младенца — притом что горец был не из мелких! Я невольно начинал думать, каким был Гилельм до своего позорного ранения: похоже, что красивый парень, да еще и великан. Темные блестящие волосы, карие глаза...