С видимым сожалением вернул обратно. После заправки я продолжил обрисовку дальше. Это не мешало нам разговаривать, они спрашивали, отвечал и наоборот. Анисим взял в руки лист с изображением колеса, задумался, потом достал свой карандаш и на полях стал делать свои пометки.
— Василий, — Я решил напомнить свой вопрос, загрустившему было кузнецу, — А чего ты такой сердитый на этих,... Ну как их ... Эти сосланные которые .
За него ответил Анисим, не поднимая головы от заметок, — Сродственники евойные, брат молодший и старшей дочери муж.
— Василь, а ты из Устюжны родом, что ли? — Я по-новому посмотрел на коваля.
— Отец наш, сюда был выписан, а мы с ним пришли, царю служить — И в ответ подарил взгляд из разряда ' понаехали здесь, нам москвичам работу отбиваете'
'Ты смотри, откуда любовь к лимите тянется'
— Я собственно расспросить хотел про твой край отчий, люди бают, там кузнецов знатных много...
И лучше них никто по железу и укладу не работал. — Краем глаза заметил, как улыбнулся Анисим. А вот Василий купился на такую грубую лесть. Его заросшая волосами физиономия расплылась в довольной улыбке, он гордо выпрямился, рукой пригладил усы и бороду. Взгляд стал насмешливо высокомерным, прокашлявшись, открыл рот...
— Васька, сдуйся а то дымом вонючим изыдешь— Спокойно так, произнес мастер. — Пора нам и честь знать. Да и трапезничать пора.
Свернул листки с рисунками, верней чертежами, в рулон, встал из-за стола, коротко поклонился, — Бывай здрав, Федор. Опосля вечерней службы... Ведаешь где живу?
Я ответил отрицательно.
В двух словах, он рассказал, как его найти. Пришлось пообещать. Ещё раз, попрощавшись, они ушли. Да и я не задерживался, навел порядок и убрав бумаги, побрел домой, сегодня суббота и кажется за прошедшую неделю, заслужил баньку...
В усадьбе Никодима было всё как обычно, как будто меня и не было целую седмицу. Орали гуси, квохтали куры, мычала корова зорька, требуя чтоб её подоили. Бестолковые козы пытались через загородку дотянуться, до ещё зеленых веток, растущей рядом с загоном, яблони. Смирная кобылка, запряженная в телегу, стояла у открытых дверей сарая и изредка вскидывала морду, с надетой торбой. Ловила горсть овса и начинала меланхолично жевать, посматривая по сторонам своими большими лиловыми глазами.
— Смотрите, кто к нам пришел? — Из темноты конюшни вышел Никодим. В руках он нес большой мешок набитый чем-то мягким. Забросив его на повозку, пошел мне навстречу, протянул руку и со словами, -'вернулся блудный сын', — похлопал меня по спине и слегка приобнял. Потом отстранил, взял за плечи, осмотрел и вынес вердикт, — Отощал.
И громко закричал на весь двор, — Марфа! Марфа, карга старая, тебя, где черти носят?
— Почто орешь, ирод? — Старушка вышла из птичника с лукошком полным яиц. Увидев меня поставила его на землю у невысокого крылечка, отряхнула руки о фартук, развела их и со словами — Федор, совсем стариков забросил.— Пошла мне навстречу.
Я обнял и ощутил как её плечи, вдруг затряслись от плача.
В недоумении посмотрел на стоящего рядом деда, он пожал плечами, и буркнул что-то отворачиваясь.
Разгадку узнал позже, и она была, к сожалению печальна. В слободе стрелецкой, в Ростове, пожар сильный случился и вся семья младшей дочери погибла. Занялось ночью, когда все спали, к несчастью был сильный ветер и пал пошел со страшной силой, деревянные дома вспыхивали в мгновение ока. В ту страшную пору погибло почти тридцать человек, женщин детей стариков, многие остались только с тем, в чем успели выскочить из огня. Но другим повезло меньше...
Упокой Господи души рабов твоих.
Часть пятая (шаг в сторону)
Анисим отодвинул кружку с вином, с тарелки взял моченое яблоко, откусил и стал медленно жевать, не сводя с меня взгляд серых, внимательных глаз. Проглотил. Отпил глоток, ладонью вытер усы, — Почто пытаешь, откуда я родом.
— Слышал о тебе...
— Доброе аль худое?
— Всяко слово народ молвит, но больше доброе. Бают что вымысливаешь разное. Правда ли что ты в учениках ходил у Ивана Федорова?
Он усмехнулся, добродушно, отчего вокруг глаз собрались маленькие морщинки придавая лицу выражение старого доброго дедушки, — Вот ты об чем. Тебе поведать, как оно было?
Я как китайский болванчик закивал головой, так в этот момент откусил пирога с капустой
'Мой вам совет, не берите пироги у лотошников, тухлые'
и с трудом сохраняя на лице добропорядочное выражение, пытался прожевать.
'Найду этого 'родственника' Алексашки Меньшикова, пришибу...'
Он, показалось, понял мои страдания, улыбнулся в усы, взял кружку со стола, в которую долил немного вина из стоявшего рядом кувшина, пригубил, вернул обратно. Рубиновая капелька повисла на седом волоске, языком слизнув её, начал свой рассказ.
Это мне дед мой Пилип, на обратном пути поведал.
' По пыльной дороге, разбитой прошедшими обозами, под лучами палящего солнца, ползет телега, запряженная каурой лошадкой. Жарко всем. И старому и малому, а Лыська, казалось, заплетается всеми четырьмя ногами уныло опустив морду почти до самой земли, изредка роняет капли белой пены.
— Тпру. — Дед натягивает веревочные вожжи.
— Ониська! — Позвал он внука. Притулившегося за его спиной на куче сена. Не услышав ответа, полуобернулся и потряс за плечо, — Ониська, иди за водой.
— Что деда? — юноша сел, потер руками лицо, словно пытался стереть сонную одурь или просто, чтоб проснутся.
Дед уже успел слезть с возка, и стоял сбоку лошади, поправлял постромки, — Воды принеси, животину напоить. — Потом поднял взгляд на синее небо на котором не было ни одного облачка. Яркое солнце висело над самой головой, вздохнул. — Надо переждать маленько.
— А чего мы здесь, встали? — Отрок соскочил с повозки, и пошел к задку, где висело подвязанное ведро.
— Тебя забыл спросить, — Огрызнулся старик, и посмотрел в сторону ручья. — 'Да ну их, у воды станешь, найдется, кто ни будь, до чужого добра охочий'
Взял лошадь под уздцы и повел в сторону высокого вяза, окруженного стеной плотно переплетенных ветвей боярышника. Кустарник обступал дерево с трех сторон, огораживая довольно уютную, небольшую полянку, скрытую от посторонних глаз. Дед и раньше тут останавливался, когда ездил в Острог. Город был дальше по дороге, а ежели доехать до сухого оврага и свернуть налево как раз доедешь до мельнички, стоящей на белом ручье. Почему белый? Никто не знал но в деревне его все так называли, может из-за того что мучная пыль в воду попадала... Сегодня они возвращались оттуда, на возу лежало пять кулей, тщательно укрытых рогожей и сосновыми ветками собранными на выезде. Рожь в этом году удалась на славу, и солнце было, и дожди, и собрали вовремя, не дал бог зерну перестоять в колосе, были погожие денечки. Только все собранное с поля увезли, как на седмицу ненастье зарядило. А закончилось, бабье лето наступило, жарит так что продыху нет. Старая кобыла глухо стучала копытами по траве, изредка дергала повод, пыталась на ходу наклониться и сорвать пук травы, пока еще сочной и зеленой.
Дед придерживал, разговаривая с ней.— Погодь Лыська, вот дойдем, на роздых встанем. Пущу тебя по последней травке лесной попастись. Она духовитая... — Тут он резко остановился, в воздухе пахнуло костром. Лошадь прошла пару шагов и, толкнув в спину, встала. Дед стянул с оглобли путы, привычным движением накинул, на ноги животного, и прошептал.— Молчи.
Пригнувшись, на полусогнутых ногах, пошел к ближайшим кустам, глянуть, кто на заветной полянке притулился.
У въезда, поперек, стоял возок, сбоку, на него, были положены жерди, а сверху на них накинут кусок полотна, земля под ними застелена сеном. Невдалеке от дерева, в земляной яме, выкопанной дедом ещё прошлой осенью, горел костерок, а над ним на длинной слеге, подвешен котелок исходящий паром. Высокий мужик, сначала показалась, что на нем ряса монаха, одетый в дорожный плащ, помешивал варево веткой с привязанной к ней деревянной ложкой. Стреноженная лошадь паслась у дальнего края поляны, больше никого дед не увидел. Ещё рассмотрел какие-то свертки, кульки, лежавшие на телеге и прикрытые рогожей, уголок одного из них торчал сбоку.
Дед, не углядев ничего опасного для себя, окликнул непрошеного захватчика, — Кто таков будешь?
Незнакомец слегка вздрогнул, и медленно оглянулся, обвел взглядом кусты, остановился на старике.
— А сам-то, кто есть? — спросил у деда, продолжая осматривать заросли.
— Я дед Пилип из Радехова а ты?
— Мы, Острожского князя Константина, люди будем. Иваном меня зовут.
— Православные, значиться. Перекрестись.
Мужик обмахнул себя крестом, сложив пальцы щепотью, и проговорил — 'Отче наш, Иже еси на небесех! Да святится имя Твое'
Пилип вторил ему, — 'да приидет Царствие Твое,да будет воля Твоя'
В два голоса закончили молитву. Дед отправился за телегой, а незнакомец, теперь, знакомец Иван, вернулся помешивать подгорающую кашу '
* * *
Анисим.
Забрав ведро, я пошел под гору, там за кустами держидерева протекал ручей. Едва заметная тропинка вывела на берег, закатав портки до коленок, вошел в воду, склонился, зачерпнул полную бадейку, а когда повернулся, чуть не выронил. Чуток в сторонке от того места где я подошел к протоке, стоял пожилой мужик. Одетый по дорожному, в короткой приволоке, накинутой поверх суконного кафтана, на голове шапка, с меховой опушкой из под неё выглядывают длинные седые волосы, бородка аккуратно стрижена клином, как у панов. В руках держал пищаль с зажженным фитилем, целился, правда, от меня. Но при желании мог быстро довернуть и попасть. Всякое желание бежать или делать иные глупости пропало разом. А потом с другой стороны подошел ещё один, вооруженный человек. Я попытался сделать шаг назад и ствол повернулся в мою сторону, а старик, мне показалось, что он старше моего деда, покачал головой, — 'стой на месте'
— Ты, чей будешь, отрок? — Спросил меня третий, он подошел со спины и стоял на другом берегу неширокого ручья. И так же был с пищалью.
Бежать было невозможно, рука разжалось и ведро упало в воду. Брызги попали на штанину, намочив её, но я не обратил на это внимание. Медленно развернулся, стараясь держать всех на виду. Тот, который спрашивал, отшагнул левее на пару саженей, и теперь совсем стало плохо. Единственный свободный путь, это бежать по ручью, но в этом случае мне в спину выстрелят сразу из двух стволов, ежели пулей могут и не попасть, а вот дробом...
— Онисим, из Радехова на мельницу ездил.
— Это которая, та, что на белом ручье стоит? И как там дядька Панас, жив ещё? — Третий, опустил пищаль, куском кожи накрыл запальник, а тлеющий фитиль перехватил в левую руку. — Иван, то наш, местный парубок.
— И что ты здесь делаешь? — спросил у меня и кивнул на ведро. — Подбери, а то уплывет.
— Лыська, устала, вот дед и порешил ей роздых дать, — ответил, нагибаясь за бадейкой.
— Выходь, то простынешь и не бойсь, мы Острожского князя холопы и работные люди.
— Та я и не боюсь, токмо спужался немного, а как тебя звать? — Я вышел из воды, она и правда была холодная, поставил на землю свою бадейку и, наклонившись, стал разматывать портки.
— Меня Назаром, — ответил мне перешедший следом за мной мужик, — а вон того, Захаром, а это, как ты слышал, мастер Иван. Ну, так жив ещё мельник?
— С утрева был, как счаз не ведаю, может и помер.
Назар рассмеялся.— Пошли.
И мы двинулись к стоянке, они тоже несли три ведра воды.
Дед меня встретил притворно сердито, наворчал — 'что меня токмо за смертию посылать' Он уже успел поговорить с тем, кого оставили кашеварить, достать нехитрую снедь что мы брали из дому и разложить на чистой холстине неподалеку от костра. От запаха кулеша, в животе заквакало, захотелось есть. Но посмотреть, как будут чинить телегу, было интересней, и я крутился рядом.
Треснула ось и народ толпился вокруг неё, размышляя, стоит разгружать или так можно починить.
Я вспомнил как однажды видел, на дороге стоял воз, у него также треснула по середке ось и согнулась к низу. Возница, срубил в лесу большую слегу, подвел возок к придорожному валуну, подсунул под излом, на постромках подвесил несколько кулей с мукой, и когда деревяха выпрямилась, он привязал пару сучков дубовых поверху и по низу, мокрыми кожаными ремушками, оставив на концах петли которые закрутил рычагом. И ничего, уехал.
Набравшись смелости, подошел к старшему Ивану и, запинаясь через слово, поведал о том. Он попросил повторить. Выслушал, окликнул попутчиков, — Назар, Захар несите от леса крепкую лесину, отрок верно бает, токмо мы немного по — другому сделаем. Иван, достань гвоздей с десяток и оторви заднюю доску от телеги, надвое раздели её. Тебе Онисим просьба будет, помочь нам.
С починкой затянулись немного, и мы с дедом вынуждены были остаться ночевать, уже вечером, сидя у костра, слушая разговоры, все пытался понять кто наши попутчики. Дед Пилип, сытый и довольный что так удачно все сложилось, попутчики не разбойники и не татарва, разговаривал с Назаром :
— Скажи Назар, а как вы у нас здесь оказались? Вам с Острога через Берестечко и Дубно на Буск ближе было бы.
— Туда, в Буск за бумагой, так и доехали, обоз большой собрался с ним и дошли. Да и сродственников проведать надо было.
— Это где? Может знаю...
— Ганна, сестра моя, за бондаря замуж вышла из Шумска.
— Это не Вацлав? Поляк, что у рынка мастерскую держит?
— Типун тебе на язык, чтоб Ганка за нехристя пошла. Михась Ложка. Слышал о таком?
Дед помотал головой, — Не... Постой. Это не тот что спьяну голяком по площади бегал?
— Старик, с ума съехал? Он капли в рот не берет...
— Только кружку прикладывает. Девка дюже хороша, бровки дугой, черные, коса до сраки, в руку толщиной, нос ...Как у тебя, репкой . Росточку маленького... По плечо тебе будет. Палец в рот не клади, по локоть откусит. Она?
Назар расплылся в улыбке, — Она.
— Стерва. — Сказал, как припечатал Пилип.
— Во как, эх, жаль ты старый, а то бы....
— Что? — 'А то бы' У прошлом году, вясною, был у тех краях, Пан наш, с обозом отправил. А мне бадья понадобилась, с крышкой, в баньку, старая ужо совсем, развалилась. Захожу в лавку, стоит молодица, вся из себя, с честными мужами лается, послушал, послушал да встрял сдуру. Так и мне перепало...
Вот и говорю, 'стерва' твоя сестрица. Вся в тебя, никакого вежества к сединам не кажет.
Договорить им не дали мастер Иван окликнул, — Назар, тебе первую стражу стоять.
Назар, проворчал что-то в полголоса, подобрал пищаль, саблю, да и ушел к подводе, место готовить, а дед Пилип побухтел немного и к нашей телеге зашагал. Я же остался у костра, подкидывая изредка ветки и щепки, посидел немного, улегся на солому, накрылся попоной и уснул'
— Вот такой случилась моя первая встреча, с Иваном сыном Федора. Через два года вновь свиделись, дед мой, Пилип, помер. Сродственников у меня больше не было, вот и подался я в Острог, просить милости у князя нашего Василия Константиновича. Дорога была недолгой, переехал по пути речку збитенку, мимо села Межерич и к вечеру добрался до Вилии, на левом берегу которой и стоит город. Пока то, да сё, опоздал, закрыли ворота на ночь. Пришлось прибиваться на ночевку к таким — же неудачникам, как и сам. Бог миловал, ничего не случилось, и с первыми лучами солнца вошел в Острог. Через три дня с божьей помощью и добрых людей, по велению Князя, был приписан в подмастерье к Ивану. Двор, на котором находилась печатня, назывался Булсардиновым — он стоял на замковой улице у подножия замковой горы, неподалеку от костела Вознесения, Успенского собора и Николаевской церкви.
