— Сброд! Сброд! — твердил он, оглядывая тела порубленных птохов. Из сорока трех в живых осталось двадцать. Еще пятерым больше сражаться не придется. Увечные. Досталось и карнахам, и торквесам, и золотоплечим.

— Ну, как дела парни? — подошел Дёгг. Заляпанный кровью, сард доволен.

Парни выглядели не столь браво как он.

— Эх, наших покрошили, — вздохнул Рагги в ответ.

Дегг снисходительно покривился. Нашел о чем жалеть.

— Я не я, коли браслет не добуду! — пообещал сард.

— Грозилась моя бабка с дедом воевать, — мрачно пошутил Трог.

День закончился под тревожные удары гонга. Тягостный звук далеко разбежался по Вороньей топи.

Покойников сбросили под стену. Черная жижа приняла всех. Попузырилась, поколыхалась, и нет никого. Как и не было.

— Заразы меньше, — ответил портарий на обвинение в несоблюдении погребального ритуала. Единственная уступка, Мерх привел на стену священника и тот с высоты прочитал поминальную молитву и отпущение грехов. Всем скопом, и своим и чужим.

Захваченного в плен тяжелораненого керна, вскрыв живот, повесили за ноги на балке за стеной. Кишки размотались до самой земли.

— Пускай полюбуются сучары! — ярились карнахи.

Второго пленного, распяв на тележном колесе, выставили на обозрение. Человек жутко мучился от множественных ран присыпанных солью. Через час товарищи из милосердия пристрелили бедолагу. Мертвые сраму не имут!

Кутаясь в милоть, Костас остался на стене. Спать в казарме он не смог. В помещении жутко воняло перегаром, немытыми телами и мочой. Воинство посещением отхожего места себя не утруждало, дальше стенки или кроватной спинки не отходили. Если же приперло по серьезному, максимум за дверь.

Костас разглядывал огни вражеского лагеря. Лагерь не стесняясь веселился. Лупили в барабаны, пели песни. Ветер доносил запахи жареного мяса. Перепившись, керны стрельнули в замок из баллисты. Камень разнес мост. Добавили из бриколя. Залп пошел в бок и в навес. Два десятка тяжелых болтов проломив крышу сарая, уничтожили всех бычков предназначенных в рацион гарнизона Морта. Вскоре герои осады приперлись под стены, требуя девок.

— А если девок нет, так мы и на вас согласные, — реготали выпивохи. — Подмыться не забудьте, засранцы!

Только когда в их сторону засвистели стрелы, они убрались подобру-поздорову. Не все.

Двое остались. Костас напряг глаза, посмотреть. Один подсадил второго и тот с ловкостью белки залез на сосну и замер на ветке.

— Пивка хочешь? — отвлек его Планк и протянул кувшин. В сосуде жиденько плеснулись остатки.

— Нет.

— Убирай! Портарий идет! — предупредили Планка. Дьюб, здоровенный мечник, заслонил приятеля. Планк в два глотка выдул пиво и швырнул порожний кувшин в ров.

По парапету быстро шел Мерх. Новые сапоги скрипели, за милю слышно, а уж воняли козлинным жиром — нос затыкай! С капитана пример взял ходить в надраенной обуви. Портарий держал руку на эфесе меча. Словно собирался за любое неисполнения приказа рубить головы. Случалось и рубил. Не зря же его за глаза звали Бешенным.

— Вы что собаку сюда притащили? — закипел портарий, заглядывая вовсе углы площадки.

— Какую собаку? — не понял Дьюб. Совсем охренел начальник.

— Я же видел, глаза светились!

— Мерещится с перепою, — отмахнулся Планк. К чинопочитанию он относился пренебрежительно. А хрена ли мне ваш Бешенный? Сам укусить могу!

— Я тебя! — замахнулся Мерх.

Опережая, свистнула стрела, ударила в ухо и вошла на добрую пядь. Портарий замер с выпученными глазами и сковырнулся через перила. Карнахи только рты и разинули. Во дела!

Дьюб звонко свистнул, схватил факел и бросил за стену.

— Лучники в секрете!

В темноту полетело еще несколько факелов. Но это для видимости. Что высветишь в таком мраке? Побегал народ да и успокоился.

— Вот оно воинское счастье. Вчерась к тебе лохматым передом, сегодня сраным задом. Ходил мужик в портариях, обижал солдатиков, руки распускал по чем зря. Жрал повкуснее, да пил сколько влезет. А теперь? Лежит со стрелой в башке. А говорят, нет справедливости. Есть! — Планк шкодливо рассмеялся. — За грехи свои все одно отвечать. Только не знамо когда и за кем твоя очередь.

Утром, чуть свет, к остаткам моста, в сопровождении знаменосца, трубача и доместикия, заявился рейнх Венсон. Выглядел он слегка помятым. Глаза заплыли, волоса взлохмачены.

— Желаю видеть нашу будущую супругу, — провозгласил он, подавая знак трубачу. Еле державшийся на ногах музыкант не смог выдуть сигнала, был жалован зуботычиной и свалился с ног.

Позвали капитана. Пока бегали, Венсон продолжал стоять неподвижно. Восходящее солнце отскакивало розовыми зайчиками от его начищенного доспеха.

— Добрые латы, — произнес Планк. — Эх, чикошской стрелы нет. Прошил бы сволочь насквозь.

— Он под знаменем. Перемирие! — рыкнул на лучника декарх. Чего, дескать, впустую трепаться.

После гибели Мёлля и почти всей декархии, Костаса и Рагги передали под другую руку. Теперь ими командовал старый приятель покойного — Берт. Круглый, заросший, что дворовой барбос, со слюнявым кривым ртом. Новый декарх все время шмыгал носом.

— Сука, каких мало, — охарактеризовал его Дьюб.

Насколько справедлива характеристика еще предстояло выяснить. На вопросительный взгляд Рагги Дьюб пояснил.

— За чужими спинами отсиживается.

Берт далеко высунулся за стену. Планк ухмыльнулся. Подсадить? Встретив одобрительные ухмылки, произнес.

— Сейчас перемирие, а через час драка.

— Положено так. Если только на поединок вызвать, — пояснил Берт. — Копьем или мечом изничтожить. Стрелой нельзя!

— А топорок кинуть?

— С земли и с десяти шагов, не дальше, — охотно ответил декарх.

— А чтобы такому умелому и боевитому декарху не вызвать рейнха на бой? Прикончишь, тебе слава и почет, нам роздых, — ерничал Планк, но увидев злое лицо Берта посерьезнел. — Я бы его отсюда насквозь прошил, будь у меня чикошская стрела.

— А что за стрела? — полюбопытствовал Дьюб.

— Знатная стрела. Латы прошивает насквозь. Чикошей придумка.

— Чикошей? — влез в разговор Рагги. С Планком и Дьюбом он не очень не ладил, любят подъелдыкнуть языкатые, но тут любопытство одолело.

— Ага. Они как начнут сыпать стрелы в белый свет! Все! Конец! Рыцарский отряд в пять минут до последнего выбивают. И спафариев и лошадок ихних.

Пришел капитан. Тяжко ступая, поднялся на стену, прошел на надвратную галерею. На необрушенную её часть.

— О, Руджери, дружище! Будь любезен пошли за моей невестой. Твои олухи не расслышали. Я хотел видеть её, но никак не твою постную физиономию.

— Фрайха Эйрис отказывается слушать тебя.

— Отказывается? Вот вздорная баба.

— Попрошу соблюдать приличия.

— Не тебе указывать, что прилично говорить, а что нет. А как насчет закона? Она должна выйти. Я делаю ей предложение.

— Говори, я предам.

— Нет, только ей.

Очевидно, закон действительно требовал непременного присутствия хозяйки замка, потому несмотря на заверения капитана, Эйрис ди Бортэ пришла в сопровождении щитоносца и пажа. Щитоносец выставил на показ гербовый щит. Видимо для такого случая его подновили. Краска свежая, железо отдраено. Паж больше напоминал девчонку. Ножки пухленькие, попка кругленькая, томный и плавный. Как спросонья.

— Ваша милость изволит меня слышать? — надрывался рейнх на всю округу.

Та кивнула. Злясь, она походила на кошку. Сейчас зашипит и когти выпустит!

— Я весь в ожидании, когда вы скинете мне свой строфиум, — Венсон почтительно склонился прижав руку к сердцу.

— Ваши ожидания напрасны, — последовал отказ фрайхи. От гнева губы Эйрис сжались в тонкую линию.

— Зря, — покачал головой Венсон. — Осада это тяжкое испытание.

— Тяготы войны ничто по сравнению с тяготами вашего общества.

— Обещаю быть примерным супругом и обременять вас лишь вынашиванием наших совместных детей.

Рейнх показал три пальца на левой руки, потом, спохватившись, показал три на правой. Вкупе получилось шесть.

Фрайха Эйрис не посчитала возможным продолжать. Щитоносец ударил в щит кинжалом.

— Завтра я приду снова! — пообещал Венсон.

— Можете приходить, пока не надоест.

Со стены пустили стрелу. Далеко в сторону.

Венсон сильно отказу не огорчился. Война продолжалась.

Руджери проводив Эйрис, проверил людей на постах. Каждому декарху дал указания. Смотреть во все глаза, слушать во все уши. Дойдя до площадки подозвал Берта.

— Этого отправь в арсенал, — Руджери указал на Костаса. — Пусть подыщет, чем прикрыться. Без него покойников хватит.

Капитан недовольно зыркнул на вольно сидевшего Планка. Птох беззаботно болтал ногой.

— Давай, вали! — бурчал на Костаса Берт. — И поторапливайся! Вдруг штурм начнут. И не рассуждай! Сказано, делай!

Впрочем Костас и не собирался что либо говорить или спорить. Берт при помощи слов, добрая половина из которых отборные матюги, и жестов, объяснил, где находится арсенал.

Костас отправился в серое здание, прилепившееся к донжону. Сухой, натужно кашлявший, карнах неохотно пропустил его в дом.

— По коридору и вниз, — пробурчал он, ступая по пятам.

Откуда-то из сумрака лестницы вынырнула знакомая девица.

— Я провожу, — хохотнула она.

— Своих дел мало, мокрощелая? — прикрикнул на нее страж, но той у же и след простыл.

Костас прошел по сумрачному пустому коридору, в конце идущему в наклон к лестничной площадке. Лестница на спуске медленно сворачивалась в спираль. Редкие факелы давали неверный свет, нещадно чадили и стреляли искрами.

Сделав два оборота, и без того не широкая лестница разделялась на две. Одна продолжала спускаться под донжон, в сырой затхлый мрак, другая заканчивалась небольшим холлом. Две двери. Одна закрыта навечно. Навесной замок с телячью голову заржавел, массивная задвижка в руку толщины заржавела, петли покрыты паутиной. Вторая дверь приоткрыта. Яркая полоса света пересекала высокий потолок, стену и пол, покрытый облетевшей известью побелки.

Не успел ступить и шагу, раздался трескучий голос.

— Чего тебе?

Коротышку, росту в половину человеческого, и не видать. Сидит за столом, загородившись книгой.

— Капитан прислал, — выговорил Костас с паузой.

— Со стены что ли?

— Да.

— Оно и видно. Кхе-кхе. Оно и видно, пуп видно, — пошутил карлик хохотнув. — На тебя вон там барахло. — И указал в самый дальний угол. — Если темно, свечу возьми.

Костас взял одну из свечей, уже почти догоревшую. Пламя на ней, то притухало, то разгоралось.

На полках не сложены — свалены битые кирасы, обветшавшие бригандины, истлевшие жаки, кольчуги с прорехами, позволяющими безошибочно определить, куда и чем ткнули бывшего владельца.

Костас пробежался по полкам, выбрал кирасу. Слой ржавчины еще не проел металл до дыр, ремни когда-то хорошо промасленные, достойно перенесли сырость.

— А там? — спросил он у коротышки.

Высокий глухой шкаф выглядел необычным в таком месте. Резное дерево, накладные рейки, даже скважина для замка. Костас самовольно дернул дверку, ожидая скрипа. Дверка послушно и беззвучно распахнулась.

— Не знаю, не заглядывал. До меня притащили. Когда фрайх, светлая ему память, преставился, его супруга сюда всю старую родовую рухлядь приказала снести. Вообще-то я не оружейник и не служка при арсенале. Я страж.

— Здесь?

— Традиция такая, держать в подвале днем и ночью человека во время осады. Меня и назначили.

— За что?

Интересно за какие проделки или достоинства человека определяют на столь ответственную должность.

— За девками в купальне подглядывал, — рассмеялся коротышка. — Вот теперь здесь подглядываю. В основном за мышами. Или книги читаю. Книги сюда тоже снесли.

Костас подсветил. Старая одежда. Диковинный крой, в замке он ни на ком подобного не видел, наталкивал на мысль, носили её не век и не два назад. Больше. Шлем на полке. Металл оторочен мехом. Мех иссиня черен и на удивление хорошо сохранился. Затем накидка, расшитая золотом и серебряной нитью. В местах переплетений узелков вшиты камни. Простые. Вроде речной гальки. Под руку попалась куртка. Прикосновение к ней вызвало неприятные ощущения. Материал, из которого пошита, необычен. И материал ли? Костас еще раз потрогал одежду. Вроде как кольчужное плетение. Очень мелкое и эластичное. Он поднес гаснувшую свечу к самой куртке. Не похоже. Не металл. Свеча, предательски дрыгнув пламеньком, погасла. Костас отставил её в сторону. Сунул руку в рукав. Материал легко растягивался и лип к телу.

— Можно взять? — спросил он коротышку.

— Да хоть весь целиком уноси. Эти мелкие твари так и норовят устроить под ним свое гнездо. Я имею в виду мышей.

Костас забрал куртку и кирасу. Проходя мимо прихватил сэрвильер*, голову прикрыть. Тот, что декарх выдал одно название, а не шлем. Сэрвильер не очень красив, но практичен и легок. Здесь же подобрал перчатку для левой руки. Четыре хищных когтя позволяли использовать её не только для защиты. Костас одел перчатку, сжал кулак. Рука ощетинилась сталью.

— Заходи, — попрощался с ним коротышка, веселясь. Легкого нрава человечек. — Если что понадобится. Пояс верности или бургиньот* на горб.

Костас вышел из арсенала, хотя его трудно назвать таковым, скорее чуланом. Поднявшись на две ступеньки, остановился. Пораздумав, спустился ниже. Лестница сворачивалась все круче, ступеньки становились все уже. На ступенях сигнальные колокольчики. Проржавели в прах. Кроме двух. Посеребренный металл черен от древности. По стенам стекала холодная влага. В швах и выбоинах кладки скапливалась слизь. То и дело шныряли потревоженные мокрицы. Костас подивился в таком месте не слышно невидно ни мышей, ни крыс.

"Кроме меня", — мрачно дополнил он.

Лестница упиралась в наклонную решетку. Массивную, в три пальца толщины. С обратной стороны решетка ощетинивалась шипами. В самой решетке узкая как лаз дверь. Дверь закрыта на засов и замок. Замок и не угадаешь сразу. Ком ржавчины. Костас потряс решетку. Не шелохнется. Постоял, вглядываясь в темноту. Единственно увидел, даже со своей ноктолопией*, за решеткой лестница уходила в черную воду. Капающая со сводов влага, размерено шлепала, разгоняя круги по поверхности. Костас закрыл глаза. Вслушался. Не в звуки, в ощущения. Беспокойство нарастало с каждым мигом проведенным здесь. Он еще раз глянул в темноту зарешеченного хода. Капает вода, разбегаются круги...

Костас повернулся уходить. Неприятно чувство, изучающего взгляда в спину, не исчезало до последней минуты, пока не поднялся на один оборот лестничного марша. Звякнувший под ногой колокольчик не успокоил, а только прибавил тревоги.

На церкви симантр отбил полдень. Приспело время, прежде чем вкусить хлебов и медов, вознести молитву Создателю. Со дня объявления войны прихожан, а следовательно и хлопот у священника прибавилось. Тот никого не гнал, и с лишними наставлениями не лез, понимая, большинством из новичков движет скорее страх, чем любовь.