Замена

В конце дня первое казалось несущественным, второе — нереальным.

Пальцам было зябко, пальцам было никак, и ключи на ощупь совсем не отличались от подкладки. "Домой. Домой, Рей".

Удивиться тому, что дверь закрыта только на защелку, я не успела.

— Ты позволишь?

Яркий свет больно ударил по глазам, отозвался вскриком. Он принял у меня кейс, трость, и за спиной щелкнула дверь. Я знала, что дрожу, не ощущала — просто знала. Я так много знала в эти минуты, и самым страшным знанием был несложный факт: третий проводник лицея "Соул" — Нагиса Каору.

Я видела его пепельные волосы сверху. Он наклонился, и я ощутила его губы на запястье. Он целовал мне руки, а я очень хотела выдохнуть. Грудь уже распирало изнутри, удушье билось в ушах. Он что-то говорил, расстегивал мокрые манжеты, касался губами предплечий.

Выдох — хриплый, кажется, со вскриком — и я осела по двери, потому что больше не чувствовала ног.

— Безумно рад тебя видеть, — улыбнулся он мне в лицо.

Я знала, что мне никак, ни за что нельзя было терять сознание. Но очень хотелось проснуться — а все привиделось.

Или хотя бы уже закончилось.

12: Нигредо

<Я не помню, как Каору появился в моем мире, я не уверена, что мои первые воспоминания о нем — реальность. Наверное, он вошел в палату и увидел меня — все просто. Мне было шестнадцать, EVA и морфий на пару сводили меня с ума, и он стал третьим.

Каору возник сразу по обе стороны реальности — молчаливый, внимательный. Не понимающий слова "нет". Когда он однажды ушел, я поняла: Каору знает обо мне все.

"Мы похожи", — шептал он. Мне было безразлично.

"Ты дрожишь. Почему?" — он изучал мое тело. Я не знала ответа: озноб боли, озноб удовольствия — это не имело значения.

Все изменилось, когда мне стало лучше.>

* * *

Когда Каору ушел, я доползла до ванны — все так делают. Я избегала смотреть на себя в зеркало — так тоже поступают, потому что — гадко. Противно. Горячий душ барабанил в плечи, в шею, в затылок. Ноги словно оттаивали, я почти их чувствовала. Брызги разлетались, ложились на запотевший кафель, а мне было страшно.

Мне казалось, что я просто копирую то, что нормально. То, что должна сделать женщина...

"Давай, Рей. Додумай эту мысль".

...женщина, которую изнасиловали.

Последнее слово я произнесла про себя еще раз. Прошептала. Когда я поняла, что вспоминаю перевод на немецкий, я выключила душ.

"Ты больна, Рей. Когда ты смертельно больна, у тебя только одно настоящее желание — выздороветь. Сколько угодно доказывай себе, что это невозможно, но ты ведь хочешь этого. Всем сердцем хочешь. Остальные желания — это фальшивка, понимаешь? Это обманки, ненастоящие желания. Ты читала о том, что перед смертью жизнь вкуснее? Вижу, что читала. Согласна?

Вижу, что нет..."

Он и в самом деле все видел. Все понарошку, все будто в игре: ненастоящие желания, ненастоящие не-желания. Апатия. Атрофия. Я думала, что все иначе — уже иначе, — но...

Я сидела перед белым, как вата, экраном и пыталась ни о чем не думать. На флэшке Кацураги было много всего — я не стала туда смотреть. Я выпила таблетку и создала документ "Сценарий.doc". Курсор мерцал в конце названия, палец лежал на "вводе". Я думала, где мне найти нужную информацию для постановок, думала о том, как же болит внутри, представляла себе завтрашнее обследование.

Кровь на анализ. ЭКГ. Гинекологическое кресло.

Меня затошнило — просто невыносимо. Стол плыл перед глазами — почему-то очень близко.

В дверь постучали, и я горлом почувствовала пульс. "Он вернулся. Еще не все. Как тогда". Я встала, опираясь на стол. Заполошно колотилась EVA, ей вторила — чужая, не моя — боль в паху.

— Сиди.

Я обернулась. В дверях стояла Аска Ленгли.

— Полегчало? — спросила она, сбрасывая туфли. — Скотина сейчас далеко, и ему не до тебя.

Я только сейчас заметила, что дышу, что стиснутый кулак не дрожит — ни карминной дрожью, ни обычной. Ленгли шла ко мне из коридора, я опускалась в кресло, и на фигуре доктора играли блеклые светотени — коридорная лампа, пласт света из-за двери в ванную, отблеск монитора. Я видела ее движения: она шла, чутко реагируя на свет.

— Интересно здесь у тебя, — сказала Ленгли, устраиваясь на стуле у кровати. Она забросила ногу на ногу. — Давай знакомиться заново. Я — кризисный оперативник "Соул" доктор Аска Ленгли... Сторожевая сука Каору Нагисы.

Имя. Я вздрогнула и увидела, как на секунду изменилось лицо Ленгли: она внимательно наблюдала за мной.

— Понятно, — кивнула Аска. — Поясню сразу. У него очень высокий приоритет в "Соул", а это означает две вещи: нужно охранять его и от него.

Я молчала: слова были точны и пусты. Ленгли расстегнула нижнюю пуговицу пиджака, откинулась на спинку стула.

— Ну что же. Да будет монолог.

Она заговорила: мягко, но очень точно. Я слышала длину предложений, логические ударения и всю выверенную грамматику человека, говорящего неродной речью. Ленгли умело подбирала синонимы и устойчивые выражения.

Я ничего не понимала по смыслу: в ушах стоял сплошной ватный гул.

— А тебе ведь не все равно, — вдруг сказала она громко.

Лицо Аски оказалось в полуметре от моего. Она подалась вперед, глядя прямо мне в глаза.

"Родинка на скуле, — подумала я. — И веснушки".

— Ты сидишь, как фарфоровая. Бледная. Безразличная, немая. Но не дай бог тебя уронить.

Я почувствовала ее руку на своем бедре, а потом было крохотное беспамятство. Когда исчезли алые пятна, Аска сидела на своем месте, а между нами в воздухе кружились, исчезая, тонкие нити. Пахло горелой шерстью.

— Пояс, — подсказала Аска.

Пояс халата, который я стискивала в кулаке, стал намного короче. Я разжала саднящую ладонь — стало легче.

— Прости, но мне нужно твое внимание, Аянами. Я не со шкафом пришла поговорить.

Фарфор. Я вспомнила: на мой семнадцатый день рождения Каору уничтожил все вазы в больнице.

— Итак. Все просто: я слежу, чтобы он не переходил черту.

— Черту?

— А. Ты умеешь разговаривать, — кивнула Ленгли. — Да, черту. Мне не нужны трупы детей и открытая демонстрация способностей проводника. Свихнувшегося проводника. Что же до тебя... Он брал тебя, когда ты хотела и когда не хотела. Когда едва понимала, на каком ты свете. Он уносил тебя на крышу больницы и показывал город. Он мучил медперсонал на твоих глазах...

Ее глаза расширялись, и она вгоняла за воспоминанием воспоминание — под кожу, в нервы, прямиком в EVA. Образы были нечеткими из-за боли, но там было прошлое. Это была прошлая я.

Это — не я.

— ... Скажи мне, Аянами. Скажи, почему после всего этого ты не его кукла?

Я стояла, опираясь, на стол. Я дышала — и пыталась делать это не так громко. Не так часто. Не так больно. Аска сидела на своем стуле и поправляла отвороты пиджака.

"Я ее толкнула".

Ленгли поправляла одежду, и снова что-то не так было с ее лицом.

— Держи. Нам действительно нужно поговорить.

В ее руке была сигарета.

— Ни миллиграмма никотина, — кивнула она. — Просто легкий наркотик. Не хотелось бы предлагать тебе укол.

Я смотрела на нее и молчала. Я не знала, что сказать. Вопрос "почему "не хотелось бы"?" — не в счет.

— Хорошо. Я начну.

Она села на пол, старательно подтянув на коленях брюки. Она достала зажигалку, и я ощутила, что хочу сбежать. Сигарета уже тлела у ее губ, я едва видела внимательный синий взгляд. Но Ленгли знала о никотине, и ее дурацкая, детская поза на полу была такой странной, безоружной, а моя боль — такой сильной, что я села напротив.

— Молодец, — прищурилась она из-за дыма. — Держи.

Я приняла тлеющую сигарету. Казалось, она прожжет мне руку.

— Тяни осторожно, — предупредила Аска, подбирая под себя ногу.

Потом мы молчали. Я кашляла, и звоном отдавалась в голове оглушенная EVA. Все вокруг становилось маловажным, и боль, и, то, как я дрожала в прихожей среди своей бывшей одежды. Ленгли исподлобья изучала меня.

"Синие глаза. Как у Икари".

— Мне надо понять вашу связь, Аянами. Иначе я не справлюсь, понимаешь?

Я кивнула. Смешок.

— Запомни, я нечасто обещаю не справиться.

Я смотрела со стороны на эту комнату, откуда-то из-под потолка. Мы сидели на ковре, вился дым, и что-то растворялось, уходило прочь: глупость ситуации убивала что-то страшное.

Я курила.

Я курила наркотик.

Сидя на полу.

Сидя напротив незнакомой девушки, которая представляется как "сторожева сука".

— Что ты хочешь узнать о нем?

Я вслушалась в свой голос: он был странным. Хрипотца — словно я проговорила весь день. "А еще — как ровная линия на кардиограмме".

— О нем? — удивилась Аска. — О нем — ничего. Я хочу услышать тебя.

— Что именно?

— Кто он для тебя?

— Я не знаю. Он просто был.

Ответы давались легко и честно. Я с удивлением воспринимала образы из податливой памяти: полутемная палата, повязка на глазу после исследования. Он привел ко мне хор из детской онкологии. Он дергал их за ниточки, которые видела только я.

Это была страшная песня. Но мне было все равно.

— Нагиса пришел к тебе, как к своей игрушке. В чем он ошибся?

Я смотрела на нее в ответ и не понимала вопроса.

— Ах вот даже как, — улыбнулось дымное лицо. — Хорошо. Тогда иначе: в какой момент он начал ошибаться?

Это был понятный вопрос.

* * *

...— Рей, сюда.

Я осмотрелась. Икари-сан снова ждал меня. Комната для занятий младшей группы была пуста — маленькие парты, как ящики из-под фруктов, доска в белых разводах. Учитель забыл свой пиджак. Карман был измазан мелом.

— Я изолирую Нагису. Ты больше не должна ему потакать.

— Я поняла.

Он отрезал от меня огромный кусок, я понимала это, мне было больно, но... Но мне было больно всегда.

— Хорошо, — кивнул Икари-сан. — Нам пора определиться с твоим будущим. "Соул" готов оплатить любое образование.

Слова были легкими, теплыми. Он положил передо мной распечатки: профориентационные карты, пробные тесты, какие-то диски с данными. Последним был вывод экспертной группы врачей — я читала и подписывала такие раз в полгода.

— Что это значит, Икари-сан?

— Это значит, что медикам удалось добиться нулевой динамики.

* * *

— Они остановили метастазирование? — спросили голубые глаза.

— Да.

— Эксперимент "Е"?

— Я не знаю.

Мы молчали. Она меня прервала, и мне было немного обидно. Я снова переживала тот день. День, когда я будто бы проснулась. Я очнулась в классе, среди крохотных парт для самых маленьких учеников, многие из которых гарантированно не дожили бы до моих лет.

День, когда я выбрала, кем стать и кем перестать быть.

Аска не дала мне рассказать об этом — она просто все поняла.

— Понятно. Нагиса не принял такого исхода, да?

— Да.

— Попытался восстановить свою власть?

— Не сразу.

Аска помолчала. Скрипела сигарета, скрипело дыхание. Я почти не видела комнату: мне было тепло и легко. А потом начала рассказывать Ленгли. О том, как она пыталась найти записи тех лет. О том, что данные последних дней госпиталя НИИ "Нерв" восстанавливали буквально из угольев. О том, что тех данных ей не хватает.

— Я опрашивала одного выжившего из НИИ. К сожалению, на тот момент его уже десять лет кололи галоперидолом в "Остинсе"...

Аска затянулась и передала сигарету мне. "Не кончается. Как странно", — подумала я. В кислом дыму слышался запах чужой помады.

— Госпиталь стал мифом. Он стал порождать свои смыслы, новые знаковые миры. Веришь, этот бывший доктор утверждал, что болезнь рук директора Икари — из-за тебя. Якобы, ты пыталась его убить.

"Новый знаковый мир" — и очень обидный. На самом деле я пыталась убить себя.

— Рассказывали, что в крыле проекта "Проводник" можно встретить не одну беловолосую девушку. Что туда назначали врачей только за большие деньги или за большую провинность. Мне рассказывали о записях твоих снов — люди седели, блевали, глотали антидепрессанты после сеансов твоего опроса...

Я — у нее в записях.

Мысль была легкой, бесплотной. Я привыкла быть подшивкой в архивах — регулярно обновляемой подшивкой, многотомной.

— ... Каору уникален. Он кукловод, идеальный больной. КПД его болезни — вся чертова сотня процентов. Извлекать удовольствие из боли — о, он будет гореть в аду многими ярусами ниже всех извращенцев прошлого... Жалкие любители!

Это была страсть. В ореоле дыма, с блеском в глазах. Она его ненавидела.

— Я подпустила его к тебе. Первый и последний раз — чтобы посмотреть, что он сделает. Он завалил тебя прямо в прихожей, трахнул, спустил тебе на живот. И потом помылся и пришел ко мне. Знаешь, что спросил этот сучий потрох?

Холод пробирал от этих слов, продувал все в груди.

"Я подпустила его к тебе", — все остальное не важно. Я прослушала окончание речи — я смотрела в пол. Ни легкости, ни слабости не осталось. Накрученная пружина вечной боли, обида — и больше ничего. Я встала и, пошатываясь, пошла в кровать. Позади раскалывалась тишина.

Я лежала лицом к стене и слышала, как шуршит что-то за спиной. В ногах покалывало от пережитого усилия.

Я не знаю, сколько прошло времени. Потом хлопнула дверь.

* * *

Я пришла в себя, когда за окном серело. Боль немного унялась, и разводы рисунка на обоях прекратили складываться в лица. Что-то шумело ветвями за окном — дождь, ветер. Наверное. Шуршал компьютер, шуршал компрессор холодильника.

Звуки потеряли остроту.

Во рту было гадко: дым мешался с химией. Я провела пальцами по носу, по щекам, по губам — опухшим, болезненно чувствительным. "В туалет. Потом помыться. И еще раз помыться".

Все было неподдельным. Настоящим.

Я потянулась за тростью и встала. У стола я запнулась, оперлась на поверхность и задела мышь. Кулеры зашуршали громче, и в их шипении послышался шепоток: "рад тебя видеть..." Я прижала ладонь к губам, сглотнула кислый ком. EVA взорвалась болью, и я хотела пройти быстрее, когда вспыхнувший экран выбросил убористую стену текста. Я присмотрелась: ссылки, небрежно скопированные данные — вместе с вставками-маркерами "собственность Event-агентства...". Сценарные планы, списки ролей, обыгранные в школьном духе trick-or-treat... Я листала документ — бездонный, кажется, — и он был самый настоящий.

"Не сердись! :-*, Аска", — прочитала я, когда текст все же закончился.

Я посмотрела в окно. Там шел вполне видимый и, наверное, очень осязаемый мокрый снег. Не понимая себя, я огляделась, подмечая детали. Я обоняла прокисший за ночь запах сигареты, я видела окурок у экрана, старательно скуренный. Я слышала — и видела — как дом окружает ранняя горная зима.

Мне по-прежнему хотелось вымыться. По-прежнему не хотелось смотреть на дверь. Но я ощущала мир и помнила, что через сорок три минуты — звонок. Я не закончу занятие: пойду на медобследование, где придется ответить на неудобные вопросы.