По дорожкам битого стекла

Я пытался найти себе группу по объявлением в Сети. За время поисков я познакомился с огромным количеством придурков всех мастей. Наивные девы и готик-метал, кавер-группы престарелого русского рока, гаражные банды школьников, безликие хеви-метал группы с патриотическими текстами. Я думал, что сойду с ума. Я всё ненадолго осел в одной хард-рок команде, но вся их вторичность казалась мне слишком скучной. В итоге меня выгнали с формулировкой: "Из-за тебя у нас сбивается барабанщик". Как это, я до сих пор не понял.

Герман подобрал меня как раз вовремя, потому что я уже начал впадать в отчаянье, разочаровавшись в столичной сцене. Когда он ко мне подошёл я немного опешил, честно, понятие не имел, что такому готичному типу надо от меня. Он выглядел жутко, но чертовски круто. Никто из нас тогда и не знал, что это будет началом самой крепкой дружбы. А вот Макса я поначалу боялся. Он был из тех, кто выражает своё презрение всему миру, не сказав ни слова. Он будет долго присматриваться к незнакомому человеку, прежде чем решит, что тот достоин его слов.

Мы потусовались годик по Москве и по России. Этого времени нам хватило для того, чтобы понять, что здесь нам больше делать нечего.

Герман Кроу.

Мы встретились в лондонском аэропорту. Просто стояли и смотрели друг на друга как две статуи, боясь нарушить иллюзию объятьями. И я и Макс были поражены и обездвижены. Дани я вообще не сначала не заметил. Не смог поймать в фокус своих глаз его внушительную фигуру.

— Зачем ты взял с собой эту гитару? — выпалил я вместо приветствия.

— Просто я должен держаться корней, — ответил Макс, глядя сквозь меня.

На языке вертелось куча невысказанных слов: "Пацаны, я так рад, что вы приехали! Охрененно, что так получилось", но нам оставалось только молчать и пялиться друг на друга.

Я махнул рукой, зазывая их вслед за собой. Главное, только не потеряться в толпе. Мы погрузились в такси. Шёл густой и липкий снег. Макс прильнул щекой к окну, стремясь разглядеть что-то в белом мареве Лондона.

— Почему ты молчишь? — спросил я вдруг.

— Не хочу рушить иллюзию. Скоро проснусь, и рядом не будет тебя, зимнего Лондона и нас всех тоже не будет.

Я молча обнял его, чувствуя даже сквозь куртку его острые плечи. Он положил голову мне на колени.

— Ты даже не представляешь, как мне хреново, — сказал он вдруг. — Я никогда раньше не летал самолётом. Я думал, что мы разобьёмся или моя голова взорвётся от этих перегрузок.

— Надо было проблеваться, — подал вдруг голос Дани.

Макс издал сдавленный смешок, снова погружаясь в свою тёмную медитацию на моих коленях.

Дома нас встретил Джек Ди, из-за его плеча выглядывал вечно испуганный Майк. Ему в отличие от драммера не нравилась идея проживания под одной крышей с неизвестными парнями из России. Я его даже в чём-то понимал, но сам был вынужден ютиться на этом флэту. Говорят, я был хорошим гостем.

Макс вяло поздоровался, бросив дежурное: "Hi, guys!". Дани и того сказать не мог.

В моей комнате не было ничего кроме гитар, сломанного шкафа и тонкого матраса на полу. Непривычная роскошь — быть животным. Кто сказал, что человеку действительно нужна кровать и трёхразовое питание? За два месяца в Лондоне я подавил в себе все зачатки конформизма. Макс рухнул на матрас, отбирая у меня единственную подушку. Мы пытались разместиться там втроём, но было слишком тесно, и кто-то постоянно оказывался на полу. Наконец дани не выдержал и отправился на кухню распивать вместе Джеком литр "Столичной". Они быстро нашли общий язык, при условии, что Дани ни слова не понимал по-английски. В школе он лишь худо-бедно выучил немецкий.

Мы легли спать, но сон мой оказался недолгим. Через пару часов меня разбудил Макс и сказал:

— Здесь всё в крови... Где-то здесь осколки моего черепа...

Я посмотрел в его глаза, они были закрыты.

— И если ты хочешь, то можешь потрогать мой мозг... он, кажется, ещё жив, — продолжал он.

Я разбудил его, вырывая из царства кошмаров. Оказывается, этот бред посещал его почти каждую ночь.

— Это каждый раз, когда у меня мигрень, — признался он. — Невыносимое чувство. Ты... это, чувак, извини, что разбудил.

В последующие дни у меня складывались впечатления, что я вижу перед собой совершенно другого человека. Я знал его, как милого отзывчивого парня, всегда готового прийти на помощь, и как отъявленного буйного психопата. Сейчас же предо мной был кто-то молчаливый и замкнутый. Он скользил по квартире словно тень, чертил какие-то символы углём на стенах, пугался каждого шороха. В редкие минуту своего хорошего настроения, он становился просто отвратительным.

— Напились мы с одной герлой как-то раз. Вот она прямо голая и уснула. Я всё её разбудить пытаюсь, а она ни в какую. Взял я тогда её мобильный и в пизду ей засунул и стал звонить. Вибрация на всю идёт. Она только во сне постанывает, но не просыпается. Так и продолжалось, пока телефон не выпал.

— Да ты поехал! — сказал я ему.

— И это мне говорит человек, который ебал родную сестру.

Мы постоянно таскались гулять. Макс принципиально не хотел платить по два фунта за метро, поэтому заставлял меня шататься везде пешком. Он был выносливый как лось, чего не скажешь обо мне. Даже для Дани двадцатикилометровые прогулки оказались не из лёгких.

— Города — это всё, что меня вдохновляет, когда люди потеряли цену, — выдохнул Макс, но тут же сменил тему. — Ты когда-нибудь сидел в Тауэре, мой друг? — спросил он.

Я покачал головой и ничего не ответил.

— Я сидел там и ел крыс. Двадцать хуевых лет я ел крыс, мечта увидеть кусочек неба. И вот я вижу его, а оно цвета дерьма.

Он заглянул мне в глаза. В них блестели отголоски безумия.

— Но я ничуть не расстроен, мой друг. Дерьмо — это наше всё.

Мы зашли в общественный туалет, чтобы занюхать "фен". На двери красовалась надпись, сделанная чем-то буровато-коричневым: "Худшая параша Британии".

— Давайте ебаться! — закричал Макс, расплёскивая ногами лужи дерьма на полу. — Вот оно святое! Самое лучше место для концерта. Лучшее для святого причастия.

Но стоило ему занюхать белую дорожку, как всё вмиг прошло и вернулось на круги своя. Он стал более вменяем, чем казался раньше.

Макс стал пропадать где-то целыми днями, возвращаясь лишь ради репетиций и кратковременного сна. Для меня оставалось загадкой, как он постоянно находил дорогу в этих хитросплетениях лондонских улиц. Это какое-то особое собачье чутьё. Я не был топографическим кретином, но постоянно путался и предпочитал пользоваться картой.

В те моменты мне казалось, что группа для него не более чем обязанность и рутинная работа, которую просто нужно выполнять от начала и до конца. Пока я был полон вдохновения и желания творить, он предпочитал полное погружение в своё сознание. А потом я просто дал себе установку — никогда ничему не удивляться. Даже если приду однажды домой и застану его в луже собственной крови и мозгов. Он становился до удивления непредсказуемым и отвратительным, но в то же время, чертовски притягательным. Он всегда знал, когда надо остановиться, чтобы не вывести меня из себя окончательно.

Джек Ди.

Я познакомился с Германом зимой 13-ого года. В те времена я играл в одной местной глэм-кор банде. У нас было небольшое выступление в баре недалеко от дома, где я тогда жил. Меня чертовски не пёрло это музло, но я любил стучать, пофиг где и с кем. Когда у меня не было группы, я часами играл на своей барабанной установке назло всем соседям. Ночь была для меня невыносимым временем тишины. Я больше всего опасаюсь отсутствия звука, точно так же я боюсь оглохнуть.

Ну так вот, отыграл я свой сэт. Грим потёк с лица, глаза слезятся от лака для волос. На ощупь иду к гримёрке. Тут меня кто-то хватает за руку. Смотрю — вроде девка, волосы длинные, лицо бледное. Ну в целом, готическая сучка. Тут слышу голос явно мужской с лёгким таким восточноевропейским акцентом:

— Круто играешь!

— Спасибо, — говорю я, пытаясь как-то отвязаться.

Трубы горят, выпить надо. В грмёрке цыпы ждут.

— У меня к тебе деловое предложение, — говорит он. — Пошли, я угощу тебя ромом.

— Я люблю виски, — отвечаю я.

— Ок, — говорит он и тащит меня за руку.

Мы пошли в так называемый "тихий бар" клуба, где было значительно тише, чем на танцполе. А глаза всё ещё слизятся, вытер майкой, вроде полегчало.

— Что ты хотел? — начал я.

— В жопу тебя выебать! — выпалил он, затем добавил: — Шутка. Не хочешь ли поиграть вместе?

— Ладно, — отвечаю, от виски я всегда становлюсь добрым и отзывчивым. — Что вы играете?

Он рассмеялся и сказал что-то вроде: "психоделик-глэм-панк-блэк-рок".

Мы знатно напились в тот вечер, проснувшись на утро у меня. Память сохранила довольно мало фрагментов. Он незаметно ушёл, оставив мне лишь диск своей группы и номер телефона кровью на зеркале, что ещё раз подтвердило эксцентричность Германа Кроу. Я прослушал этот диск несколько раз, чтобы до конца понять, что же на самом деле я услышал. Это было нечто невероятное. Визжащие гитарное соло, резкая смена высоких и низких частот. Это просто какой-то ультраандеграунд, блять! Голос вокалиста, его совершенно невозможно описать. Низкий, но в то же время совсем не грубый, он словно скребётся у тебя в мозгу, царапая череп изнутри. Что это за чертова страна? Что за блядский акцент?! Однако, барабаны показались мне слишком слабыми и сухими. И я просто не смог не отметить не лучшее качество записи. Тем не менее, спустя пару дней, я всё же позвонил.

— Что делать будешь? — спросил я.

— Гоу джемить вдвоём?! — завопил он.

Я согласился.

— И ещё, — добавил он, — если у тебя есть друг-басист, то можешь позвать и его, интереснее будет.

У меня не было басиста, но мой друг Майк Моррис неплохо рубил на гитаре. Парнишке всего шестнадцать, но он делал успехи. Герман пришёл к назначенному времени на базу, таща с собой в кейсе старенький "Гибсон". Ни с кем не здороваясь, он подошёл к усилителю, подключил гитару и заиграл отдалённо знакомую мне мелодию. Это был просто соляк из "Ворона", просто хренов соляк из фильма, но никто до него, не мог сыграть это так. Мы заворожено смотрели, как пальцы с черным маникюром пляшут по ладам. Он залажал концовку, не преподнёс это как собственную импровизацию.

Мы начали джемить. В игре Германа я слышал то всю грязь панк-рока, то технику консерватории. Он умел сочетать не сочетаемое. Он всегда выделывался, словно стоит не в грязном, пропахшем потом, подвале, а как минимум, перед полным стадионом фанатов. Ему было всё равно для кого играть. Мы слышали его, и он слышал нас.

Я узнал, что Герман живёт в дешёвом мотеле на окраине Лондона и предложил ему переехать к себе. Мне от бабули досталась квартира почти в центре. Ветхая совсем, но зато платить не надо. Я жил как ёбаный хиппи: где грязь, там и я, потому что я — это грязь. Мы выращивали цветную плесень на стенах ванной, предавая ей всё более причудливые формы. Я наблюдал насколько могут прогнить доски в полу, когда наконец-то выпадут стёкла в ветхих рамах. Там всегда стоял жуткий холод и почти не было мебели. По вечерам мы берегли электричество и тусовались на кухне при свечах. Рассказывали какие-то дурацкие истории.

Герман спросил: могу ли я приютить двух его друзей, тех, кого я мог слышать на том проклятом диске. Я сказал: "А хули? Будет веселее". Майк, который тоже жил с нами, начал потихоньку возражать. Он вообще был очень замкнутым и себе на уме, но в целом, он неплохой парень, если приглядеться. Он словно предчувствовал, что станет мишенью для издевательств Макса. А этот человек, вообще отдельная история.

Первое время, он напоминал мне собаку, которая всё понимает, но ничего не говорит. Он просто смотрит в глаза и слушает, словно коп на допросе. Изредка перешёптывается по-русски с Германом. Я просто думал, что он ничего не понимает по-английски, пока он внезапно не заговорил.

— Что думаешь о референдуме в Шотландии? — спросил он вдруг совершенно ни с чего. Я отметил, что у него был поддельный американский акцент. Больше чем педосы меня бесят только те, кто пытается под них косить.

— Нахуй кормить этих джоков! — ответил я, слегка прихуев.

— Я думал ты оттуда.

— Я на четверть ирландец, но не более того.

Периодически он заглядывал в окно, глядя на унылый зимний пейзаж, и повторял одно и то же:

— Лучше бы мы поехали в Штаты... лучше бы в Штаты.

Вообще в нём было много черт заядлого шизофреника.

С Дани мне было проще всех, несмотря на то, что тогда он вообще не говорил по-английски. Есть люди, с которыми просто легко. Мы оба много пили в те годы. Я понемногу учил его английскому, набираясь от него русских ругательств.

Глава 2

Я всё равно люблю Германа, хотя сейчас наши пути разошлись навсегда. Но это совсем не та любовь, о которой вы подумали. Без него бы не было этой группы. Без него бы не было меня. Один из самых талантливых гитаристов и просто чёртов засранец. Мы не могли друг без друга, как и находиться рядом. Достаточно было искры для пламени скандала. Мы были несовместимы, хотя держались рядом столько лет. Я очень часто злился на него, впрочем, как и он на меня. Мы понимали друг друга только тогда, когда дело касалось совместного творчества.

Он всегда казался мне гениальным, хотя его острый ум граничил с форменным безумием. Он сочинял невероятные гитарные партии, от которых кровь сворачивалась в жилах и даже ад грозил замёрзнуть. Его музыка удивительным образом трансформировалась в голове в причудливые визуальные картины. Что-то сродни психоделикам 60-ых, только более мрачное и пугающее. Он никогда никого не копировал, но умел довольно замысловато прятать в своей музыке аллюзии на произведения прошлого. Своей игрой он словно призывал демонов, что садились к нему на плечи. Они струились по залу ядовитым ароматом, околдовывая публику. Мы сами были под действием его чар.

По прилёту в Лондон я чувствовал себя выжатым и мёртвым. Я не люблю самолёты до сих пор. Герман встретил нас с Дани. Мы были сильно неадекватны, отравлены свободой и виски. Я снова пил, несмотря на язву. Надо отметить, что именно тогда в двадцать алкоголь нанёс мне свой первый удар, я был слишком глуп, чтобы обращать на это внимание. Меня не поспособствовала даже остановка сердца от спайса (как бы ни говорили "знатоки", но это действительно возможно) и многие дальнейшие приколы организма, но сейчас не об этом.

В тот день я был слишком замучен, чтобы радоваться или даже смотреть по сторонам. Мне казалось, что это просто сон. Тогда, свернувшись на своём матрасе на вписке, я часто видел сны о том, что всё вдруг наладилось, и я снова счастлив. Тогда я часто хотел умереть, чтобы больше не просыпаться. Мы молча погрузились в такси и поехали на вписку. Там я познакомился с Джеком Ди, нашим новым барабанщиком. У него были красные волосы и совсем неадекватная стрижка, больше всего он походил на злобного клоуна, причём совсем не нуждался в гриме и маске. Лицо у него было такое. Но это меня удивило не столько, как наличие у нас теперь ритм-гитариста. Герман лучше бы убил, чем позволил кому-то взять при нём гитару. Он был очень ревнив в этом плане. Мою игру он до сих пор считает отстойной. Наш ритм-гитарист Майк походил на какого-то эмо. Герман же сказал, что у него просто лицо такое, и вообще он нормальный парень, несмотря на свою мерзкую чёлку. Вскоре мы заставили его сменить причёску. В дальнейшем мне всегда казалось, что он начал постепенно превращаться в клон Германа, отращивать волосы и подводить глаза. Мне всегда казалось, что его взяли в группу только потому, что он был другом Джека, но поскольку он оставался с нами столь длительное время, я понял, что он действительно чего-то стоит. Этот парень всегда оставался для меня идеальным козлом отпущения, до тех пор, пока я не пересмотрел своё отношение к людям.