Нежность Пустоты Грядущей

Кабинет командира Хонна, его личная каюта, его сокровенное логово, располагался намного ниже кают экипажа и для того, чтобы спуститься вместе с Занмаром, когда командир пожелал того, Джаннаре пришлось воспользоваться грузовым лифтом, поскольку лестницы были слишком узкими, а ступеньки — маленькими для ее слуги, иные же были и вовсе винтовыми. В черных стенах лифта гипнотические мерцали отражения, завораживающие плыли хищные рыбы сияний, в низком потолке притаились круглые, трусливо моргающие лампы. Покачиваясь на высоких каблуках госпожа его теребила в пальцах петлю тонкого поводка и выглядела такой взволнованной, как если бы судьбы всего Древа предстояло решать ей.

В круглой черной пепельнице на его столе уместилась гора окурков, маленькая книга в красной кожаной обложке, раскрытая на середине, в качестве закладки для своих мятых, потрескавшихся, пожелтевших страниц использовала плоский стальной фаллос, в беспорядке разбросанные бумаги с картами листьев и ветвей на них, схемы устройств и механизмов испещрены были множеством пометок и подписей, чучело принга, инкрустированное переливающимися самоцветами, угрожающе развело в стороны передние золотистые лапки, часть неведомой машины, состоящая из зеленоватых шестерней и черных колес едва заметно мерцала, раскаляя действительность вокруг себя, в маленьком граненом бокале с мутной в нем водой плавало мертвое насекомое и стеклянная исцарапанная сфера, заполненная белесой жидкостью подвижными тенями в себе волновала и смущала взор, безуспешно пытавшийся уследить за ними, исчезающими, как только все внимание обращалось на них.

Командир, сложив на груди руки, рассеянно смотрел на стоящую перед ним девушку. Черный жилет, одетый на голое тело позволял видеть множество темных следов на сгибе его локтей, мутные пятна, расползавшиеся гнойной синевой, вспухшие вены, заметные даже под черными татуировками когтистых тварей, покрасневшие глаза, ввалившиеся в серебристо-черные пространства вокруг них блуждали ползучим взором в полутьме каюты.

Приподняв лежащую на столе руку он махнул ею, отпуская приведшего Джаннару адъютанта и жестом другим, чуть более плавным и направленным вниз, пригласил ее сесть. Опустившись на прикрученный к полу стул с высокой спинкой, она натянула поводок и Занмар оказался возле ее ноги, прижавшись к поднимавшемуся до колена сапогу, подозревая, что в близости той пытается госпожа его обрести силы, необходимые ей для разговора с Хонной.

-Не желаешь?— он достал из ящика стола сигареты и протянул ей.

Она покачала головой.

-Эти c нижних листов.

-Дым может повредить ребенку.

-На каком ты месяце? — командир выдвинул ящик стола, достал из него исцарапанную стальную зажигалку, вытянул последнюю сигарету из красной пачки и бросил ее, пустую, на пол.

-Третий.

-Такое отродье, как твой ребенок обычно требует не меньше шестнадцать для вынашивания, — откинувшись на спинку кресла, он вращал сигарету между пальцев, пристально глядя на девушку, — Ты знаешь, что мать, как правило, умирает, рожая его?

Она кивнула, улыбнувшись.

-Тебя это не пугает?

-Я рада носить и родить его дитя. Если при этом я погибну, то буду только счастлива, что дала жизнь великому существу.

-Ты действительно считаешь его Сеятелем? — он взял со стола стальную зажигалку и закурил сигарету.

Она молчала, опасаясь того, что почувствует он ложь и что последует наказание за искренним ответом.

-Я понимаю тебя, — положив руки на стол, он склонился над ним, он приблизился к ней, — Но ты совершаешь чудовищную ошибку. Нас самих много раз принимали за его посланников только потому, что у нас есть удивительные машины и можем делать то, что кажется чудесами. Ты не можешь знать, но мы много раз встречались с такими, как он, существами. В закрытых архивах есть информация о том, что тысячелетия назад они пытались захватить наши ветви, но что-то помешало им. Время от времени наши экспедиции встречаются с ними или следами их присутствия. Как правило им прислуживают гинамы и ты понимаешь теперь, почему они не приветствуются на наших листьях. У них есть технологии, которые мы не можем даже повторить, возможности, пугающие нас, но они смертны и погибают в бою. Дважды нам удавалось захватить их в плен раньше, чем они убивали себя.

Прикоснувшись пальцем, ноготь на котором почти лишился блестящего черного лака к клавише, скрытой в столе и Занмару пришлось обежать стул для того, чтобы видеть возникшее, проявившееся в матовой и тяжелой пустоте волшебного шара.

Существо, во всем подобное Сеятелю сидело на полу, скованное красными цепями, улыбаясь своим пленителям так радостно, как будто ничего более приятного не могло и вообразить.

-Как вы называете себя? — высокий мужчина со светлыми бородой и бакенбардами стоял над ним, сложив на груди руки, рассматривая существо со скучающим презрением во взоре.

-Сеятель. — равнодушно молвило существо.

-Вы считаете себя создавшим Великое Древо? — он оставался бесстрастным и спокойным, казался почти великолепным.

-Одно из многих, но не это. — в голосе существа слышалось усталое сожаление.

-Как вы создавали другие?

-Бросал семя в почву. — ласково улыбаясь, он смотрел на мужчину тем взглядом, каким награждают мгновение назад лишившихся невинности женщин.

-Вы принимаете нас за глупцов. — но недовольство его было наигранным. — Вы обладаете совершенными технологиями. Откуда они у вас?

-Я обладаю знаниями. — слово это он произнес так, что Джаннара ощутила жжение в промежности и напряглись соски ее.

-Поделитесь ими с нами, — он привык требовать от мужчин и женщин и надеялся, что опыт сей поможет и здесь.

-Это невозможно и бесполезно, — упрек слышался в словах того, кто называл себя Сеятелем, — Вы не сможете найти им применение.

-Почему вы так считаете? — мужчина почувствовал себя уязвленным тоскливой уверенностью собеседника его.

-Неужели вы хотите создать еще одно Древо? — было бы лучше, если бы он насмехался, если бы не был таким отрешенным.

-При чем здесь это? — он возмутился, как будто самого его обвинили в недостойном.

-Мои знания не имеют иного применения и не могут служить другой цели.

-Вы создаете существ и оружие. Это может пригодиться нам.

-Для чего?

Мужчина смутился.

-С их помощью мы найдем истинного Сеятеля и вернем ему Великое Древо.

-Вы обвиняете меня в самозванстве и просите помочь в поисках того, чье имя я присвоил, — Сеятель улыбнулся и развел руками, — Эта просьба кажется мне несколько наивной.

Командир нажал на кнопку, изображение остановилось и медленно угасло в мутной жидкости волшебного шара, быстрые тонкие тени в ней доели остатки. Мгновение командир смотрел прямо перед собой, не моргая, не убирая пальца с клавиши и тишина, в которой гневом постаревших беззубых хищников приглушенно рычали возносящие корабль машины напомнила Занмару о минутах, когда Евгения, усталая от ласк, отталкивала его и он ложился на спину, тяжело дыша, растирая по груди свой и ее пот, сперму, смазку, кровь, благовония, внутренности животных, какие она любила использовать для того, чтобы возбудить и раздразнить себя, рассматривая пятна на низком темном потолке и ощущая безжизненный обветшалый покой, превращавший его тело в камень.

Вздрогнув, глубоко, с хриплым стоном втянув в себя воздух, командир Холла задрожал, откинувшись на спинку стула, черная кровь хлынула у него из губ и он повалился на стол, заливая ею бесценные бумаги, за которые торговцы на любом из листьев отдали бы немалые суммы.

Сбросив с запястья поводок, Джаннара бросилась к нему, подхватила под руки, посадила, держа голову, всматриваясь закатившиеся желтоватые глаза, снова и снова нажимая на кнопку звонка, а Занмар, метнувшись под стол и высунув язык вбирал в себя кровь корневика, находя ее волнующе пряной.

Адъютант ворвался, с грохотом открыв дверь, бросился к командиру, отталкивая Джаннару.

-Простите, госпожа, после той экспедиции...

-У Джонаса было тоже самое...-она отступила на шаг, -Это все нулевой слой.

Юный корневик склонился над Хонной, длинная челка коснулась плеча командира.

-Вам лучше оставить нас, госпожа...— он посмотрел на нее с такой ненавидящей страстью, что и сама она предпочла возвращение в маленькую каюту свою.

-Они хотят использовать моего ребенка, — она положила обе руки на голову Занмара, едва не закрывая ладонями его верхние глаза, — Они полагают, что он будет таким же, как его отец. Я не хочу, чтобы он достался им, я боюсь, что отравлена нулевым слоем, ведь я трижды была у корней. Я боюсь, что у меня не хватит сил. Мне нужно бежать, ты должен помочь мне.

-Я...нирего...не гогу сдерать...— слова человеческого языка все труднее давались ему, образы, ранее имевшие четкое определение становились неясными, привлекательность или отвратительность их все более становились сомнительными. Ему требовалось усилие воли для того, чтобы убедить себя в том, что эта женщина не только принадлежала некогда к одному с ним виду, но имеет особую для него ценность. Только память, подслеповатая старуха, была ему союзницей в том, только гниющие туши прежних чувств зловонием своим напоминали о прошлом, в котором уже не было нужды и которое виделось теперь лишь собранием голодных червей. Настоящее — скопление еще способных причинять страдание гнойников, пробивалось к нему сквозь гнетущие, воющие дымы растерянных забвений, а будущее кружилось пожеланиями о подарке, на которые никто не обращал внимание. Видя что-либо он должен был сперва рассказать себе о том, что есть оно, для чего существует, какое имеет назначение, как было создано, из каких частей состоит, как может быть разрушено и только тогда, получив наиболее исчерпывающее определение, мог придти к мнению о том, как следует ему реагировать на какое-либо изменение в мире вокруг себя. Особые трудности испытывал он с тем, что было сложным для описания. Приборы и механизмы, устройство которых он не понимал, пугали его, казались ему проявлением сверхъестественных и опасных сил, в то время как любое живое существо, со всеми его органами и потоками, представлялось единым целым, полым телом, заполненным животворной пеной. И он исполнял то, что хотели от него, отвечал на вопросы, выполнял пожелания, перемещался и оставался лишь неподвижным только из уважения к тому, что сохранялось в нем как ощущение долга перед действительностью, обязанности произвести определенную реакцию в ответ на определенный раздражитель, необходимостью следовать правилам, установленным внутренними, неопределимыми, раздражающими его ограничениями плоти и сознания. За всем видимым действием, за каждым своим словом он оставался неподвижным и молчаливым, с удивлением наблюдая за собой действующим и говорящим, с непониманием взирая на свою отстраненность. Сама мысль казалась ему движением и он следовал за ним так же, как танцор идет за самим собой, ведомый гипнотическим трансом предвидения, созидаемым тысячей репетиций, падений и травм, проникающим в мышцы и глаза, теряющие стойкость перед картинами аплодисментов, но сохраняющими их в равенстве с мечтами о великолепном провале.

-Ты можешь...посмотри... — она схватила его переднюю конечность, подняла ее, поднесла к его нижним глазам, чтобы он увидел отросшие по все ее длине острые крючья. Вскочив, она выдвинула ящик тумбочки и между пальцев ее оказалась одна из чешуек, покрывших его брюшко. Сжав ее между указательным и большим пальцами, она провела ею по своей ладони, оставляя тонкий кровавый след.

-Они боятся тебя, они не знают тебя. — отбросив чешуйку, упавшую под койку, она села на колени перед ним и средние его глаза оказались перед грудью ее, видя сквозь прозрачную ткань напрягшиеся соски, — Я слышала, как командир говорил, что ты слишком опасен, чтобы оставить тебя на свободе. Я думаю, что их оружие уже не может повредить тебе. Мой...— она смутилась, отвела глаза, опустила голову, отчего волосы скрыли ее лицо, -Сеятель говорил мне, что когда ты достигнешь зрелости, на всем Великом Древе не будет того, кто сможет тебя остановить.

Осторожно, стараясь не повредить ей он протянул конечность к ее груди.

-Ты хочешь...— она подняла взор, сомневающийся и недоуменный, выпрямилась, положила ладони на колени, наклонила голову, задумчиво рассматривая его тело.

-Тры угде не мгоя роспода...— он не чувствовал в ней прежней силы и решимости, плод изменил ее, отравил ее кровь веществами, по вине которых она более не желала властвовать и подчинять и, глядя на нее, даже в те моменты, когда, используя все волю и воображение свое он представлял себя прежним, не ощущал Занмар того испуганного благоговения, с каким следовал когда-то за ней.

-Но ты же хочешь меня...— она наклонилась и рука ее скользнула под передние конечности, по брюшку, касаясь редких и коротких, жестких волосков.

Подобные желания, слишком странные для того, кто лишен гениталий, все же оставались еще у него и нередко, глядя на нее, спящую обнаженной, он чувствовал волнующее жжение в глубине своего тела, подозревая, что на вид женщины, раздвинувшей во сне бедра, отвечают органы, отнюдь не предназначенные для того и опасаясь, что это может повредить им и, соответственно, не только его здоровью, но и величию того Древа, которым ему предстояло стать.

Издав неловкое рычание вместо ответа, он, напрягшись, заворожено смотрел на то, как, приподнявшись и выпрямив ноги, она, чуть отодвинувшись от него, оперлась на локти, раздвинув в стороны колени.

-Или ты хочешь, чтобы я одела красные чулки? Я видела, что они тебе нравятся...— ее лукавый голос, ее сощурившиеся, придирчиво всматривающиеся в него глаза, напомнили ему о продажных женщинах, собиравшихся по ночам на площадях того города, где он родился и название которого стало уже исчезать из его памяти, ведь в настоящем и в непосредственной близости не было ничего, что могло бы удержать его. Но он помнил красные чулки, одевая которые, Джаннара с наслаждением извивалась перед новым своим любовником, имитируя брачные танцы атров.

Приоткрыв пасть, он развернул, вытянул к ней свой язык, прикоснулся им к промежности ее, от чего она вздрогнула и колени ее дернулись в попытке сблизиться. Но, удержав себя, она развела их еще дальше друг от друга, приветливо и приглашающе улыбаясь. И тогда он впился в ее клитор и она вскрикнула , изгибаясь, а он дрожал от бесстрастного удовольствия, высасывая горьковатый сок, чувствуя жар в брюшке, закрывавший его нижние глаза.

Оставив открытыми только средние, он наслаждался ее страданием, тем, как она сжимала веки со всей мыслимой для них силой, одновременно при том стараясь издавать стоны, что должны были уверять его в том, что совершаемое им доставляет ей наслаждение. Обмануть его в этом было невозможно и он был доволен тем, что узнает и принимает ее ложь, вместе с ней создавая иллюзию того, что именно благодаря этой покорности он поможет ей, последует за ней, выполнит ее просьбу. Все это ничего не значило для него, он мог бы с легкостью отказаться от любых обязательств, поскольку цели и намерения, основанные ими не могли идти в сравнение с тем, что представлял собой он сам, но именно сладкое ощущение осознаваемого обоюдоострого обмана, одинаково отвратительного им обоим и было единственным, что имело силу объединить их и позволить им выжить. Он подозревал, что командир рассматривает его не более, чем любопытный и необычный объект для исследований. Они много раз захватывали существ, подобных Занмару, но никогда им не удавалось узнать что-либо у них, путано и бессмысленно говорящих только на первом языке. Он же спокойно и ничего не скрывая отвечал на все вопросы их, если только были известны ему ответы, рассказывал о том, кем был в человеческой жизни, что было известно ему о том, кто называл себя Сеятелем, пересказывал беседы с ним, сообщал об устройстве его дворца, о его лабораториях, о том, какими чувствами и особенностями обладало его тело, что чувствовал и переживал, какими видел и считал свои будущее и предназначение. Чаще всего с ним беседовал тот юноша, чье семя сохраняло теперь красоту и здоровье Джаннары, несдержанный, холодный и безмятежный Фаннол, так любивший, в отсутствие девушки сидеть нагим на ее койке, сжав в одной рук сигарету или маленькую красную бутылку, а в другой — ее трусики и размышлять вслух о Сеятеле и Великом Древе, время от времени, невзначай, спрашивая у Занмара мнение о том, что в тот день более всего интересовало командира, прося его рассказать о том, что тот счел важным для себя. Сам он не мог понять, как может помочь корневикам все сказанное им, не чувствовал в своих знаниях никаких опасных тайн и удивлялся тому, что так много внимания уделяют они ему. Случалось и так, что разговоры те доставляли ему удовольствие, когда он, уставший от обворожительного одиночества, уже не мог вспомнить последовательность событий, приведшую к настоящему его состоянию, завершившуюся в этих месте и окружении. Неторопливая беседа с благодушным юношей отвлекала его от тех головокружительных мыслей, от бессмысленных попыток увидеть прошлое постоянным и прочным, в то время как было оно башней с источенным фантазиями основанием, готовой упасть как только он вздумает поднять над ней еще один сотканный из заблуждений флаг.