— Я уже камни нагрела, — встретила нас Ойты. — Вкопайте один черпак в землю.
Мама взяла какую-то палку и стала колупать землю у очага. Вскоре лунка была готова и она поместила в неё черпак. Старуха подвинулась ближе и, выхватывая двумя пальцами из огня раскалившиеся добела камни, стала перекидывать их в воду. Вода забурлила, повалил густой пар.
— Так-то, — пробормотала старуха, щуря маленькие слезящиеся глазки.
Когда вода в берестяном сосуде нагрелась, мама и Ойты занялись раной тхе-хте, а я остался сидеть у огня, подбрасывая в его ненасытную пасть сухие дрова. В охотничьей сумке Го-о я обнаружил немного оставшейся со вчерашнего ягоды и, положив несколько штук на язык, стал потихоньку посасывать их.
А Го-о так и не пришёл в себя. Как жалко! Сколько он ещё будет таким? Когда же мы наконец увидим, как открываются его веки и услышим его грубоватый, но такой милый сердцу голос? Что же вы, духи?! Помогите же ему, наконец! Сколько молитв обращала к вам мама, а вы словно и не замечаете нашего горя. Проматерь, дай ему новые силы, прогони зло, заключённое в ране. Пусть он снова станет таким, как прежде, весёлым и шумным, таким, каким он был всегда... Он так нужен мне, тем более сейчас, когда мы забрели неведомо куда и остались совершенно одни; открой же наконец глаза, заговори с нами! Ты ведь сильный, ты справишься... должен справиться. Ты ни перед чем и ни перед кем не отступал, даже медведя не боялся подымать из берлоги. Ну что же ты? О, духи! Излечите его и верните нам!
Я осторожно вытер побежавшую слезу и шмыгнул носом. Хорошо хоть не видел никто: что-то много плакать я стал, как бы заядлым нюником не прослыть. Я же мужчина, а мужчины не плачут! "А Го-о всё равно жалко!" — Пусть помогут ему наши молитвы и духи — покровители...
...Дождь разошёлся. Холодные струи хлестали по ветхой кровле и внутрь просачивалась вода, капавшая нам на головы и плечи. Дрова отсырели и горели плохо, больше дымили. Пол стал влажным и холодным. Сидя у самого очага, я тщетно пытался согреться: тело пробирал озноб, и мне приходилось всё время крутиться вокруг себя, подставляя живительному, но слабому теплу то спину, то один, то другой бок. Мама лежала с Го-о, согревая его своим теплом. Ойты опять забралась в свою берлогу и затихла там, сладко посапывая. Временами я подбирался к выходу и выглядывал наружу проверить, не вернулись ли мамонты. Но их не было. Они паслись где-то на равнине. Если они и покажутся в долине, то, очевидно, не раньше наступления сумерек. Время тянулось бесконечно долго. Никуда не выйти — дождь становится всё сильней и сильней, а промозглый холод ни за что не заставил бы меня покинуть тхерем. Заняться было нечем и единственным моим развлечением было подкидывание дров в костёр. Да ещё размышления о былом, таком недавнем, но, в то время, таком далёком, отделённом от настоящего ручьями пролитой крови...
К полудню меня начал мучить голод. Но есть было нечего: ягоды, собранные вчера, закончились. Я обшарил всю сумку, но нашёл лишь одну засохшую ягодку и, повертев её в пальцах, положил на язык. Очнулась Ойты, заворочалась, заохала. Мама подняла голову.
— Я есть хочу, — пожаловался я.
-Сходим по ягоды и саранку вечером, когда дождь кончится, — пробормотала в ответ старуха. — Если хочешь, то можешь и сейчас пойти, а вот я, пожалуй, подожду.
— Потерпи, малыш, — успокоила меня мама, оставив Го-о и подходя к очагу. — Потерпи. Кончится дождь и наберём чего-нибудь, бабушка права. Зачем под дождём ходить? Он холодный, можно простудиться. А болеть нам нельзя, никак нельзя!
Я вздохнул и прислонился щекой к её плечу. Она погладила меня по голове и я сразу почувствовал себя увереннее. Удивительно, что даже мимолётные знаки внимания со стороны наших близких, способны придать нам свежие силы и заставить поверить в себя и позабыть, хоть ненадолго, обо всех невзгодах! Чуткое прикосновение мамы развеяло мою хандру и ко мне вновь пришло ощущение покоя.
— Надо бы вход завесить, — сказала Ойты и выразительно посмотрела на маму. Единственной вещью, пригодной для этого, было моё одеяло, которым сейчас был накрыт Го-о. Мама удивлённо подняла брови.
— Как Го-о открывать? Он ведь так слаб, у него жар...
— Ничего ему не будет: завесим вход — здесь жарко станет, как в хижине, устроенной для очищения. Не бойся, ему это не повредит, а вот нам поможет. -Старуха кряхтя распрямилась и, поддерживая поясницу, пошла к ложу тхе-хте. — Иди помоги мне, Кья-па! — её тон не допускал возражений и мать подчинилась, хотя я видел, как нелегко ей это далось: она, взрослая сильная женщина, вынуждена была слушаться дряхлую старуху, где это видано?! Думаю, если б мы находились ни где-то в лесной глуши, а были бы в родном стойбище, мама нашла бы способ осадить назойливость Ойты, да старуха, наверное, и не решилась бы и сама навязывать своё мнение кому-либо; но в том-то и дело, теперь мы забрались так далеко от стойбища и были так обескуражены событиями последних дней, что не удивительно, что всё в наших отношениях так перепуталось и изменилось. В общем, они всё сделали так, как и задумала Ойты: стянули одеяло с Го-о и занавесили им входное отверстие. Вскоре действительно стало значительно теплее: ветер больше не задувал в тхерем, вот только дыму стало ещё больше. Но мы не жаловались — так лучше. Ойты оказалось права...
Некоторое время мы сидели молча, прислушиваясь к монотонному шуму дождя, а потом Ойты начала неторопливый рассказ о давно минувших днях молодого Мира. Предание, которое она нам рассказала, свежо в моей памяти и поныне... Ты навряд ли слышал его, поэтому я позволю себе прервать своё повествование, чтобы пересказать его тебе. Молодежь нынче мало знает о наших предках... думаю тебе это будет интересно.
... Когда-то давно, очень давно, в голодный год, когда охотники племени не смогли добывать мяса на зиму, люди впали в отчаяние, которое, подобно серой туче, зависло над стойбищем, кидая зловещую тень на его обитателей. Дети в тхе-ле совсем ослабли от недоедания и уже не могли подыматься с постелей. Люди не знали что делать: матери, глядя на страдания своих чад, плакали и обращали умоляющие взоры к своим тхе-хте; мужчины ходили злыми и мрачными. Наконец, кто-то вспомнил, что где-то в лесу живёт Мудрец. Охотники отправились за советом к нему. Выслушав их, Мудрец надолго задумался, а охотники стали ждать. Ждали долго: может день, может два, может дольше, кто знает? А после размышлений мудрейший из мудрых дал ответ Он сказал: "Вам нужно испросить помощи у Ге-тхе, о люди. Он — Прародитель, он знает все тайны этого мира и только он в силах помочь вам." Слушая его речь, люди цокали языками: как можно просить помощи у Ге-тхе, который помнит давнишнюю обиду и ненавидит людей, бросаясь в них из-за туч огненными стрелами?! На это Мудрец сказал, что если охотники не нуждаются в помощи Великого Отца, то зачем вообще тогда приходили и просили совета. И пристыженные охотники опускали глаза к земле.
Мужчины вернулись в родное стойбище и всё рассказали своим жёнам. После этого люди опять задумались. Кого отправить к Ге-тхе? Никто не решался идти: слишком велик был их страх перед Прародителем. Люди тянули жребий и идти пришлось одному человеку. Он собрался и пошёл в горы. Взобрался на самую высокую вершину и простёр руки к небу, стал звать Ге-тхе. Небо над ним потемнело. А потом, вдруг, грянул гром и в посланца ударила молния. Сражённый Огненной Стрелой человек замертво упал. Люди, наблюдавшие за происходящим, издали, в страхе бросились наутёк.
Снова люди собрали совет. Снова было решено идти к Мудрецу. Так и сделали. Мудрец выслушал их рассказ о том, что произошло на горе, и сказал: "Хорошо, теперь пойду я".
Поднялся самый мудрый человек на ту самую гору, где лежали, ещё не остывшие кости прежнего посланника, и позвал Отца — прародителя. Долго взывал одинокий человек к Ге-тхе в небо. Над горой заклубились облака. Стало темно. Видимо, его призывы разозлили Ге-тхе и он решил узнать в чём же дело. Когда он появился, Мудрец смело шагнул вперёд и заговорил:
— Наши люди голодают, а впереди зима. Им не удалось набить дичи осенью. Теперь их дети болеют, а некоторые уже умерли. Если ты, о, Великий, не поможешь своим детям, то все мы непременно погибнем. Как нам быть?
Зашумел ветер, загрохотал гром, засверкали вспышки далёких молний. И перекрывая поднявшийся шум, загремел гневный голос Ге-тхе.
— Ох уж эти люди! Жалкие твари, способные только на то, что творить гадости, да размножаться! И вы, помёт земной, смеете просить меня о помощи?! Убирайся, а не то я и тебя испепелю! И больше никогда меня не тревожте, выродки!
— Сжалься над своими детьми, о, великий! — закричал в отчаянии Мудрец и упал пред лицом Ге-тхе на колени. — Нам не к кому больше обратиться в своём горе. Ты, грозный и справедливый, только ты можешь помочь нам!
Ураганный порыв ветра сбил говорившего с ног, и он едва не сорвался в пропасть. Небо стало чёрным как уголь. В гору ударило сразу несколько Огненных Стрел.
— Жалкие людишки! Как надоели вы мне своей вечной вознёй! Как черви, вы копошитесь в кучке грязи! — Голос Ге-тхе стал ещё громче; казалось, от его напора вот-вот лопнет земля. — Вот вам мой совет! Был у меня сын — ваш старый друг — Мамонт. Заманите его в ловушку и убейте: будет вам целая гора мяса, насытитесь! А теперь убирайтесь!
Сказав так, Ге-тхе исчез. Небо очистилось от туч, и в голубой выси вновь засиял Осамин. Мудрец поднялся с холодных камней и пошёл вниз. Придя в стойбище, он всё рассказал ожидавшим его соплеменникам. Люди слушали внимательно, жадно внимая каждому его слову. Закончив рассказ, Мудрец замолчал. Молчали и люди. Старшие братья были единственными друзьями человека, не считая собаки, и решиться на убийство одного из них было нелегко. Начался спор: женщины показывая на худые бледные лица своих детей, говорили, что надо послушаться совета Прародителя; мужчины же были против. Но что может сказать мужчина, когда в его тхереме нет мяса и жена и дети голодны? Он должен любой ценой добыть для них мясо. Поэтому, в конце концов, охотники согласились. Мужчины взялись за оружие и пошли по равнине, вдоль кромки леса, где надеялись встретить стадо мамонтов.
Они шли вдоль лесистой цепи холмов на северо-восток и вскоре подошли к узкой долине. На поляне они увидели большое стадо Старших братьев. Люди опустили копья и приветствовали их поднятыми руками. Мамонты затрубили в ответ. Тогда охотники направились прямо к вожаку стада, огромному сильному мамонту с пожелтевшими от времени бивнями, большими, как стволы кедров. Люди подошли к нему и сложили оружие на траву.
— Старший Брат! — воззвали охотники к древнему, как сам Мир, Мамонту. — Выслушай нас! Ты прожил много лет и почерпнул великую мудрость! На нас обрушилось страшное несчастье: мы не смогли набить вдоволь оленей на осеннем промысле, а то, что добыли, уже давно съели. Наши жены и дети голодают. А впереди холодная зима... Посмотри на нас: наши лица осунулись, руки ослабли и уже не могут крепко держать оружие, мы еле переставляем ноги... Сжалься над нами!
Мамонт внимательно слушал, моргая большими умными глазами и поводя ушами. Хобот его срывал пучки травы и отправлял в рот.
— Мы долго — долго думали. Отправили человека к Ге-тхе, но Прародитель не стал слушать, убил его. Тогда самый мудрый из людей пошёл к Ге-тхе и получил совет: Ге-тхе сказал, чтобы мы отправились к тебе. Он сказал, что спасти племя от гибели можно только одним способом — убить одного из вас...
Мерно двигающиеся челюсти мамонта на миг остановились, глаза пристально посмотрели на охотников.
— И вот мы здесь... Мы не хотим причинять вам вред, но иного выхода у нас нет. Разрешишь ли ты нам убить кого-нибудь из своего племени?
Стадо окружило людей. И было непонятно что у них на уме: может, сожмут кольцо, да раздавят охотников? Но вожак стада громко вздохнул, потряс мохнатой головой и переступил ногами. А потом заговорил:
— Я вижу, что голод убивает вас. Вам нужно мясо. Без него сначала умрут ваши дети, потом жёны, а после и вы сами. Не ради вас самих, а ради продолжения Человеского рода, разрешаю я вам убить себя. Я уже стар и много повидал на своём веку и знаю тайны этого Мира, который мне больше не за что любить. Жизнь — мгновение, ничего не стоящее мгновение бесконечной вечности! Я с радостью отдам свою жизнь ради жизни ваших детей. Берите её! Да будет так. — И он притопнул ногой. — Но знайте, о люди, что за это вам придётся заплатить. Убившие меня и сами расстанутся с жизнью, оборотившись в камень!
Мамонт подогнул передние ноги и опустился на землю. В последний раз он посмотрел на небо, на лес, на пышный луг, на своих сородичей и столпившихся около него людей. И повторил:
— Да будет так!
Но охотники не двигались с места. Страх закрался в их души и подточил их решимость. Но колебались они недолго: их жизни — ничто перед грядущими поколениями. Они должны пожертвовать ими, как и Старший брат, отдавшийся им. Решив так, охотники выбрали самого молодого из отряда и послали его в родное тхе-ле, оповестить соплеменников, где они смогут найти пищу.
Мамонты покинули долину, оставив своего предводителя на смерть от руки двуногих. Ушёл гонец.
Охотники взялись за копья...
Убили быстро; Старший брат даже не успел почувствовать, как всё произошло. Душа его вознеслась в небо.
Охотники стояли подле огромного остывающего тела и смотрели друг на друга. Но ничего не происходило. Вдруг один их них крикнул:
— Мои ноги каменеют!
Охотники посмотрели на него и в страхе побежали вверх по холмам, оставив в вершине долины своего каменеющего собрата, который горько плакал и звал на помощь. Там он и стоит до сих пор и слёзы его породили ручей. Остальные тоже не успели убежать далеко: чары настигли их на покатом склоне и все они превратились в камень. Так и стоят теперь Каменные Люди вокруг долины, где нашёл свою смерть Старший брат...
Такова эта легенда.
Ойты сказала, что слышала её в детстве от лучшего сказителя нашего народа, человека по имени Кыын-до. А этот Кыын-до знал толк в древней мудрости. Поэтому всё, что ты слышал — правда. Так оно и было на самом деле.
Я свернулся у очага, пристроившись под мамин тёплый бок и прикорнул, убаюканный шелестом дождя.
Ночью дождь начал потихоньку стихать: холодные струи — жгуты, хлещущие по земле, утратили свою силу, и превратились в лёгкую морось, которая, в свою очередь, вскоре обернулась густым туманом, заполнившим всю долину. Холодные языки его проникали из-под занавешивающей вход старой шкуры и, рассеиваясь в свете огня, дотягивались до моих обнажённых плеч. Я чихнул и проснулся. Приподнял голову. Ойты спала сидя у потухающего костра, одна рука её, с зажатой в ней палкой, так и не донесла свою ношу до очага; голова старухи свисала на грудь. Она шумно сопела. Мама опять лежала с Го-о. С кровли срывались крупные капли и разбивались о пол. Я встал и подкинул дров в огонь. С опаской посмотрев на покачивающееся на входе одеяло, я встал и, отодвинув его, выбрался наружу. Было темно и холодно. Свет, лившийся через щели, едва освещал траву под ногами. Я застучал зубами. Отошёл немного и справил нужду, которая, собственно, и заставила меня покинуть тхерем.
