— Скажи ей правду, Кертис, — попросила напоследок Орхидея. Затем она подняла свои печальные глаза на Леди, и уголки ее губ опустились. — Вы ведь знаете, что мой муж оставил меня, — запричитала она. — Это произошло шесть лет назад. Несчастный случай в доках, насколько я знаю.
— Мне все известно, — был ответ. — Я соболезную вам. И сочувствую сейчас. Так ступайте же, возьмите себе миску гамбо, и пусть сегодня вам достанется маленький кусочек счастья.
Орхидея снова хотела заговорить, но молодая женщина мягко и одновременно настойчиво потянула ее за собой, поэтому Орхидея бросила на Кертиса последний взгляд, в котором читалась настоятельная просьба, а затем позволила увести себя.
Мистер Мун прошествовал мимо Кертиса со своей тростью, оставляя в воздухе запах сандалового дерева и лимонов.
Когда эти трое отправились за гамбо миссис ДеЛеон, Леди глубоко вздохнула и выдохнула.
— Теперь мы можем поговорить, — сказала она с заметным облегчением и приподняла голову, снова взглянув прямо на Кертиса. Он заметил, как свет чуть очертил ее острые скулы, большой гребень носа и ярко-изумрудные глаза, которые поразили мальчика, потому что были похожи своей неистовой кипучей энергией на сияние спиртовки, которая могла сжечь дотла все, до чего только дотянется.
— Полагаю, — начала она, — ты много обо мне слышал. Это были слухи, от которых по ночам плохо спится. Ты ведь знаешь, о чем я говорю?
Кертис заставил себя кивнуть.
— Мы здесь не для того, чтобы проходить через все это… — она помолчала, подбирая подходящее слово, — описание, — закончила она. — Я лишь хочу знать о «голосах». Твоя мама ужасно волнуется, и ты знаешь, что она переживает, потому что любит тебя. Если бы это было не так, она бы не привела тебя сюда. О, прислушайся… разве это не прекрасно?
Из дубовых зарослей доносился стрекот сверчков и жужжание других ночных насекомых, пробуждавшихся от своего дневного сна.
Кертис почувствовал, что дрожит, хотя воздух был теплым и влажным. И все же он попытался отринуть свой страх, потому что пришло время поговорить, и не было смысла что-либо утаивать.
— Я не… не совсем слышу голоса, — сказал он. Ему понадобилось некоторое время на то, чтобы продолжить. — Я слышу свой собственный голос. Но… это сложно объяснить… вроде… я просто знаю, что то, что я слышу, говорят другие люди. Моим голосом. Тем голосом, который мне так хорошо знаком. И все. Но то, как это все говорится… это не я говорю сам с собой. Я знаю это наверняка.
— Наверняка? — переспросила она. В ее голосе звучал вызов.
— Я уверен в этом настолько, словно Господь Бог спустился с небес и сказал это мне, — ответил он, и, решив, что был слишком дерзок, тут же добавил: — простите, мэм.
— И как же ты можешь быть настолько чрезвычайно уверен? Твоя мама говорит, это началось после того, как твой отец покинул вас, и она думает, именно это повлияло на твой разум. Говорит, она водила тебя к двум врачам, но они оба сказали, что это просто воображение, и голоса скоро замолчат. Говорит, она уже отчаялась искать, чем тебе помочь, и это угнетает ее день ото дня. Так почему же ты так чрезвычайно уверен в своей правоте?
Кертис ничего не мог с собой поделать. То, как с ним говорила эта колдунья вуду — с нотками жгучего перца в голосе — заставило что-то внутри него закипеть.
— Я слышу, как кто-то говорит на другом языке, — сказал он. — Я думаю, что это говорит мистер Данелли в магазине. На эйтальянском.
— Правильно произносить на «итальянском». Произноси это так. А то подумают, как будто ты полный неуч.
— Хорошо, мэм, — ответил он и пожал плечами. — Но я ни одно из этих слов не понимаю. Они просто прозвучали в моей голове, и больше я и их не слышу.
— А другие бывают?
— Иногда бывают. Один из них звучал очень-очень далеко… кто-то кричал… как будто там был еще кто-то. Мне так показалось. Он говорил всякие плохие слова.
— А откуда ты знаешь, что это был мужчина?
Кертис снова пожал плечами, но она ждала от него ответа, и он вздохнул.
— Он сказал, что кто-то должен отгрызть ему хуй…
— О, — ответила она. Что это было? Улыбка? Слишком сложно было сказать из-за этой шляпы.
— Но я и без этого могу определить, мужчина это или женщина, — продолжил он. — Я не понимаю как… дело просто… в том, как они говорят.
— А расстояние ты определить можешь?
— Некоторые звучат сильнее других. Я хочу сказать… я не слышу всех подряд. Они приходят и уходят, — он передернул плечами и посмотрел прямо на Леди. — И это началось не тогда, когда ушел папа. Мне было восемь, когда это началось. И я стал слышать голоса чаще, когда мне исполнилось девять.
— А ты можешь отвечать им?
— Я не знаю, мэм. Я никогда не пробовал.
— Можешь попробовать сейчас? Скажи что-нибудь в своей голове — посмотрим, услышу ли я это.
— Да, мэм, — ответил он и закрыл глаза, тут же подумав: Привет. Он не видел этого слова, написанным в своей голове. Ему лишь привиделось, что в темноте вспыхнул лучик света, обрел крылья, вырвался из его разума и стал набирать скорость. Он становился все быстрее и быстрее, пока, казалось, не обрел крылья и не улетел прочь, как быстрая белая птица.
— Ничего, — ответила Леди. — Попробуй еще раз. Сильнее, если можешь.
Он сделал это. Снова закрыл глаза, стиснул зубы и подумал: Привет. И слово снова улетело прочь пятном света.
— Нет, — сказала Леди.
— Но это все, на что я способен, — признался он.
Некоторое время Леди хранила молчание, прислушиваясь к гудевшим жизнью дубам. Казалось, она слушала, как маленькие ночные насекомые рассказывают ей свои секреты, так же, как ее змея Сестра.
— Твоего папу называли Железноголовым?
— Да, мэм.
— Ты знаешь, почему?
— Нет, мэм.
— Был один несчастный случай. Я слышала о нем: бочонок смолы упал с платформы и ударил его по голове, сломав вместе с тем плечо и ребра. Но его голова, казалось, была сделана из железа, потому что на ней не осталось и следа. Да, дорогой мальчик, у него, должно быть, была твердая голова.
— Наверное, — ответил Кертис.
— Подойди ко мне, — поманила она, хотя ему казалось, что он и так стоит к ней слишком близко.
Она начала снимать перчатки. Когда он повиновался и неохотно шагнул к ней, она положила руки ему на голову, словно пыталась прочувствовать его череп.
— Тебя не мучают головные боли?
— Нет, мэм.
— Ты можешь предсказать, что произойдет завтра или послезавтра?
— Нет, — ответил он и чуть не улыбнулся, подумав, что, если бы знал вчера о том, что ждет его сегодня, он притворился бы больным и остался бы в постели.
Она продолжала исследовать его голову. Ее пальцы как будто были выкованы из металла.
— Я собираюсь рассказать тебе кое-что. У меня есть одна проблема кое с кем здесь. С другой женщиной. Она очень меня не любит. Я собираюсь подумать ее имя, а ты постараешься услышать. Давай.
Он прислушался, но все, что он слышал, это шум листвы.
— Нет, мэм, я не слышу.
— Ну, хорошо. Я собираюсь в скором времени покинуть Новый Орлеан. У меня на примете три места, где я могла бы поселиться. Хорошие, тихие места, где почти ничего не происходит. Я думаю о названиях этих мест прямо сейчас. Можешь назвать хотя бы одно из них?
— Нет, мэм, — сказал он. — Я не могу этого сделать.
— Хм, — отозвалась она. Было неясно, чего в ее голосе прозвучало больше: разочарования или убежденности. Она провела рукой по его лбу, надавила на него кончиками пальцев, и на этом экзамен, вроде бы, закончился. Но… — Ты когда-нибудь видел таких, как ты?
Он покачал головой.
— Нет. Ну… я такой же, как и все остальные, как мне кажется.
— Нет, — ответила она. — Вообще-то, я не думаю, что ты такой же, как все остальные. Беги к миссис ДеЛеон и приведи свою маму сюда. И принеси мне миску гамбо.
Когда Кертис выполнил поручение и привел Орхидею, мистер Мун и женщина в ярком головном уборе вернулись вместе с ними и заняли свои места. Леди забрала миску габмо.
— Так как, мэм? — нетерпеливо спросила Орхидея. — Что с ним такое?
Леди дала себе время немного насладиться гамбо, помешивая его деревянной ложкой, которую Кертис передал ей вместе с миской.
— Позвольте мне рассказать вам небольшую историю, — начала она. — Еще на плантации, когда я была маленькой девочкой, дочь повара — ей было тринадцать или четырнадцать лет, насколько я помню — сказала, что она говорила с человеком, который жил в Баскароле, а это находилось в семи или восьми милях от того, где были мы. Она говорила, что она слушала его, а он отвечал ей в ее голове. Верьте или нет, но она сказала, что он был старым мужчиной, плотником. Совершенно внезапно она начала знать все о молотах и прочих плотницких инструментах: о том, какого типа бывают пилы, пиломатериалы, гвозди… и другие вещи, которые она никак не могла бы узнать на плантации. Да, у нас там был плотник, но он был белым, и у него была семья. К тому же, он жил от нас довольно далеко, и поговорить с ним у нее не было никакого шанса. Все закончилось, когда друг Савины — этот плотник — вдруг замолчал, и она решила, что он переехал или умер. Так что… я слышала о таких вещах прежде. О таком даре — слышала. И, должна вам признаться, он очень редкий. С вашим мальчиком все хорошо, миссис Мэйхью. Похоже, у него светлая голова и чистая душа. Он хороший мальчик. Я клянусь, с ним все в порядке. Вы только что обрели в нем слушателя. Пока еще рано, он еще растет, но, тем не менее, он все же слушатель.
— Кто?
— Я сказала, что ваш мальчик — слушатель. Так же я называла Савину МакКейб и Ронсона Ньюберри. Я знала прежде только двоих, но периодически слышала о таких людях. Как я и сказала, этот дар очень редкий.
— Слушатель… — повторила Орхидея, и Кертис заметил, что в выражении лица его матери проскользнуло такое уныние, будто ее только что ударили молотком. — А что это значит? Он не в себе или что?
— Нет, — терпеливо ответила Леди. — Если вы не можете понять, что я вам говорю, подумайте о радио. Вы прокладываете провода, и они тянутся к разным станциям, от которых исходят сигналы. Увы, я не знаю, как это работает в точности, но ясно одно: от некоторых станций прием лучше, чем с других. Так вот, ваш мальчик работает, как радио. Он может улавливать сигналы от других слушателей… только я уверена, что многие из них не знают, что наделены этим даром. Они просто думают, что должны лечиться, потому что окружающие считают их сумасшедшими. Они никак не могут понять, что голоса, которые они слышат, не являются их собственными. Пока что ваш мальчик не нашел в округе других слушателей, но он может слышать мысли других людей… сигналы, которые повсюду! Они плавают в воздухе, как и радиоволны. Но Кертис может выбирать, на что настроиться.
— У нас нет радио, — ответила Орхидея.
Леди вздохнула и съела еще несколько ложечек гамбо.
— Миссис Мэйхью, — обратилась она, отерев рот бумажной салфеткой, которую протянул ей мистер Мун. — Я точно не знаю, как это работает. Я думаю, никто не знает. Как далеко может ваш сын уловить другого слушателя? Я думаю, что он понятия не имеет. Как он узнаёт, слышит он мужчину или женщину? Или ребенка? Что ж, похоже, он как-то это понимает, хотя не может описать это словами. Будет ли дар усиливаться со временем или уйдет? Разве кто-либо описывал нечто подобное? Возможно ли это? А если возможно, то как? — она позволила этим вопросам повиснуть в воздухе. — Я не могу сказать вам больше, — добавила Госпожа через мгновение. Она издала губами странный звук, напоминавший воздух, со свистом вырывающийся из воздушного шара. — Иногда я хотела бы, чтобы и у нас не было радио. Чарльз слушает его через наушники целый день и ночь, это до ужаса меня раздражает. Что ты собираешься слушать на этой неделе? — последний вопрос она адресовала мистеру Муну.
— Как оркестр исполняет замечательную мелодию под названием «Ночь на Лысой Горе», — ответил он своим костлявым голосом. — У меня от нее мурашки, — затем он ухмыльнулся так широко, что, казалось, его лицо вот-вот треснет.
— Жду не дождусь, чтобы увидеть, что они придумают дальше, — проворчала Леди, обращаясь к Орхидее. — Или… может, все же дождусь. Впрочем, неважно. Важно то, что за мистера Кертиса вам волноваться не стоит. Он не сходит с ума. Он наделен редким даром, которому можно только позавидовать.
— Простите, — ответила Орхидея, и тут же повторила это чуть более решительно. — Простите. Но я не могу не беспокоиться о моем мальчике! Что ждет его впереди? А если его ждет какое-то несчастье из-за этого? Кто может позавидовать такому дефекту в его голове? Слышать, что думают другие люди? Это не нормально и это неправильно, это угнетает меня еще сильнее, и один Бог знает, как тяжело у меня на сердце с тех пор, как это началось… с тех пор, как не стало Джо. И моя бедная спина! Все это давит на нее своей тяжестью! Так что простите, мэм, но я не могу просто забыть об этом и отложить, как вчерашнюю газету! Именем Бога клянусь, не могу!
Кертис заметил, как зеленые глаза Леди задержались на нем на несколько секунд. Затем она произнесла:
— Заберите его домой, миссис Мэйхью. Цените его дар, который Господь послал ему. И начните лучше кормить его. Давайте побольше мяса, чтобы он стал сильным, как его отец.
При этом Орхидея, казалось, содрогнулась всем телом. Создалось впечатление, что она стала ниже на пару дюймов, а в красноватом свете ламп ее лицо мгновенно превратилось в холодную маску.
Она прошипела:
— Он никогда не станет похожим на своего отца.
В тот же день — намного позже ночью — Кертис лежал в постели в своей комнате и вдруг услышал голос, слабо прошептавший ему издалека:
— И тебе привет.
Вырвавшись из воспоминаний девятилетней давности, Кертис увереннее начал крутить педали по площади Конго. Наконец, он остановил свой велосипед и тележку напротив небольшой аккуратно укрытой листвой светлой хижины на Сент-Энн-Стрит, поднялся на две ступени и постучал в дверь.
