Орбита для Сталинских соколов

Федосей вспомнил, что в первый раз "Знамя Революции" показалась ему похожими на склеившиеся пирожные и тут же в мозгу возникла иная ассоциация — три пчелы кружат над лакомством, не решаясь сесть. Сейчас, находясь в пятидесяти километрах от станции, он понял, что им не так повезло, как они того заслужили. Станция, как оказалась, висела очень неудобно — боевой башней к поверхности, что означало, что поднимающиеся с Земли корабли обязательно будут обнаружены и, возможно, сбиты.

— Черт!

Деготь на секунду оторвался от пульта и подлетел к иллюминатору. Думали они об одном и том же, так что слов не понадобилось.

— Точно... — согласился коминтерновец. — Следить за башней. Сообщать о любой активности.

— Справимся, — отозвались с "Разина". Пилот на нем опыта имел куда как меньше и в опасность не верил — никуда они от нас теперь не денутся.

Дёготь не ответил.

— "Пугачёв", как вы там?

— Нормально.

— Готовы?

— Готовы.

— Приступайте...

— Мы уже минут пять как приступили. Ничего пока.

Федосею нестерпимо захотелось спросить "почему", но он сдержался. Вокруг столько неизведанного, но, ни один вопрос тут не имел пока ответа. Ответы для здешних вопросов них имелись только на Земле.

— Всем быть готовыми к внезапному маневру.

— Готовы. Готовы, — донеслось сквозь завывание эфира.

Минут пять спустя стало ясно, чего стоила эта готовность...Что-то они упустили.

Прямо на глазах, невидимый в вакууме луч прошел сквозь головную часть "Пугачева". Воздух, вырвавшись облаком наружу, на долю секунды сделал луч видимым и Федосей скорее угадал, чем понял, куда направлено его движение.

— Вверх! Вверх!

Деготь ударил основным двигателем, неважно куда, лишь бы не попасть под удар. И навалившаяся тяжесть прижала Федосея к иллюминатору. Корабль закрутило, Малюкова отбросило в сторону, прокатило по полу и потолку, в конце концов, он ударился в стекло иллюминатора и испачкал его кровью из разбитого носа.

Больно, черт! Это была не самая большая потеря. Дёготь подняв корабль на несколько сотен метров, ушел из-под удара.

Из разреза "Пугачева" повалил пепел, создавая за кораблем траурный шлейф. Со стороны казалось, что кто-то невидимый стирает звезды с неба, оставляя вместо них длинную черную ленту.

Разрезанный надвое "Пугачев" уже не существовал, как корабль. Отсеченная передняя часть, лениво кувыркаясь, летела вперед, когда взорвался двигатель аппарата. Катастрофа произошла внезапно. Тусклая вспышка, и туманное облачко там, где только что находился красный звездолет и двенадцать членов экипажа. Настоящих большевиков!

Висевший ниже "Сталина", "Разин", уходя от луча, рванулся в сторону. Снизу ударило оранжевое пламя, и тяга повела корабль в бок, навстречу обломкам.

— Чёрт! — в голос заорал Дёготь в микрофон. — Уводи корабль, уводи!

Медленно (тут все делалось медленно) "Разин" коснулся осколка "Пугачева". На мгновение они словно слиплись. Сотни пудов железа без грохота коснулись друг друга, превращая энергию движения в силу смерти.

— Проклятый Ньютон! -заорал Федосей, когда от этого движения обломок изменил траекторию у полетел прямиком в станцию..

Орбита Земли. Станция "Святая Русь".

Июнь 1930 года.

Профессор азартно вертелся в наблюдательной башне, просовывая голову в узкую щель между окуляром прицела и стеклянной стеной иллюминатора, стараясь выцелить второй корабль. Только предназначенный для удара по Земле аппарат, где перемещение луча регулировалось микрометрическим винтом, не мог угнаться за скачущими как блохи, юркими большевистскими кораблями — после гибели первого те разлетелись в разные стороны и беспорядочно кружа, рванули в верхнюю полусферу. Не оставляя попыток Владимир Иванович крутил штурвал наводки, наводя луч на уходящие к Луне корабли. Понятно, что вряд ли он их достанет, но азарт заставлял...

Десяток секунд он пытался успеть, но разум, наконец, пересилил азарт, тем более что в окуляр попал надвигающийся на станцию обломок только что раскуроченного большевистского монстра.

— Всем держаться! — выкрикнул профессор, живо представляя себе последствия столкновения в мире, где вес отсутствовал.

Вися в воздухе они не почувствовали удара, но спокойно плывущая в иллюминаторе Земля изменила движение, стала уходить сторону.

— Что там, профессор?

— Похоже, в нас врезались обломки корабля...

Не прошло и десятка секунд, как станцию сотряс новый удар. Профессор не удержался и соскользнул вниз. Его ударило о стену и понесло по кругу. Он сумел зацепиться и, вися на стене, крикнул.

— Держитесь! Нас бомбардируют обломки!

Не все смогли последовать этому совету.

Ротмистр вращая руками с глуповато-смущенной улыбкой (он наверняка казался себе нелепым) летел спиной вперед, даже не подозревая, что его там ждёт.

— Стой! Назад! — взревел князь отлично видевший, куда несет товарища. Ротмистр завращал руками еще сильнее, но... Тут нужны были не руки, а крылья. В последний момент он обернулся, но сделать уже ничего не успел.

От удара кожух установки подскочил верх, став похожим на раззявленную пасть Молоха, и зацепившегося за нижнюю часть лафета установки ротмистра, опрокинуло внутрь. Удивленную и недоверчивую усмешку офицера затмила ярчайшая, ослепительная вспышка. Треск, словно ударила молния. Кто-то закричал, запахло горелым маслом. Князь едва успел стереть с глаз слезы от первой вспышки, как тут же последовала вторая. Из-под чудовищной установки, вверх ударил толстый бело-голубой разряд. Воздух наэлектризовался, став сухим и колким. Волосы поднялись дыбом. Неестественно долго, секунды полторы жгут электрического огня плясал одним концом на груди мертвого офицера, а другим — упираясь в потолок станции.

В этом бедламе установка сама собой включилась, и невидимый энергетический луч обрушился на пространство.

— Рабочий режим, — закричал профессор. — Рубильник, откиньте рубильник!

Он полз по сотрясавшейся от ударов стене к пульту управления, но не успел.

Жар вольтовой дуги за это время расплавил внутренний слой станции и сверху в рубку хлынул поток пепла. Поняв, что дело плохо, профессор бросился в опускающуюся черноту, чтоб заткнуть пробоину телом, но едва влетев в облако, с криком вылетел обратно, тряся обожженными руками и кашляя.

А сверху на него рушились и рушились килограммы пепла, заливая боевую рубку темнотой и кашлем.

Кашель, хрип, электрический треск. Неудержимо дерет горло.

Князь, зацепившись за переборку, отбросил себя в коридор и вздохнул чистого воздуха. Пепел сюда еще не добрался. Но обязательно доберется.

Что-то изменилось. Что? Ах да... Тяжесть. Ноги непривычно прижимались к полу, хотя какой тут пол? Под ногами оказалась дверь в соседний отсек. Станцию крутило, и центробежная сила превратилась для них в силу тяжести. Для них и для сотен килограммов пепла.

Черное облако разрасталось, словно кто-то, до сих пор прятавшийся наверху, надувал огромный черный пузырь. Десяток секунд оно медленно распухало, а потом, вдруг, в одно мгновение обрушилось вниз.

Станция вращалась, и сила тяжести меняла направление. Путь к спасению теперь напоминал широкую спираль — то они бежали по полу, то по стене, то по потолку. А следом той же незамысловатой кривой, след в след, тек пепел. Спеша выбраться наружу, люди даже не подумали, что их ждет. Там все оказалось проще и страшнее — невидимый луч установки профессора Иоффе резал пространство и материю. Первый удар пришелся по Земле, по острову Сахалин.

Японское море. Остров Сахалин.

Июнь 1930 года.

... До бухты оставалось не боле получаса хода. Десятки раз швартовавшаяся там команда "Кессин-мару 8" чувствовала каждую минуту, подгадывая сборы к тому моменту, когда сходни протянутся на берег. Все это делалось не раз и не два. Чанг аккуратно складывал в мешок подарки, что вез семье, в который раз прикидывая — не забыл ли кого. Полюбовавшись новой курительной трубкой, он протянул руку, чтоб вернуть её в коробку, когда корабль задрожал и накренился. Чанга отбросило к двери, и он спиной, как это бывало в смешных фильмах белых людей, что он видел в Сан-Франциско, покатился по коридору. Оказывается, это было не так весело, как в кино, и не понравилось не только ему!

В воздухе висели крики и проклятья. Каждый, кто не откусил язык, крыл рулевого, вспоминая на пяти языках дурные привычки и самого рулевого и его ближайших родственников. Команда хоть и находилась на Японском судне, все ж была интернациональной.

Через пару минут, кряхтя от боли, Чанг выполз на палубу, сжимая в кулаке обломки никому не доставшегося подарка. Там злые моряки обступили рулевого, а тот, бледный как покойник все тыкал за борт трясущейся рукой, тихонько подвывая. Даже с одного взгляда Чанг понял, что ему так плохо, что хуже — только убить.

Чанг не поленился, перегнулся, поглядеть на его оправдания. Море под ними длинной полосой потеряло свой цвет и длинной волнующейся прямой, соединяло корабль с берегом.

А там, где на мысу всегда стоял высоченный утес, теперь не стояло ничего.

Только дым и раскаленное до красноты каменное крошево...

Станция повернулась, и луч вновь хлестнул по Земле

Китай.

Июнь 1930 года.

... За окном поезда тянулось бесконечное, уходящее за горизонт рисовое поле.

Кое-где на нем виднелись фигурки крестьян, копошившиеся в иле. Их было не много и это подчеркивало бесконечность предстоящего труда. Люди словно по колено стояли в зеркале. Хотя солнца из-за туч почти не пробивалось, серебристый блеск спокойной воды слепил глаза. В ней отражались облака, и яркое пятно скрытого светила.

Особенно хорошо смотрелась эта картина из окна пульмановского вагона и не чувствовать ни сырости в ногах, ни запаха тины и ила, ни ноющей боли в согнутой спине. Условия существования пассажира-европейца в вагоне первого класса существенно отличались от условий жизни китайского крестьянина. У китайца в руках мотыга и солнце над головой, а тут...

Колеса глухо постукивали, покачивая в такт перестуку портвейн в больших, тяжелых стаканах, сигарный дым свиваясь в затейливый жгут уходил в вентиляционную трубу. Хорошо...

— Посмотрите, дон Диего, какая прелесть...

Дон Диего, представитель фирмы Крохлеммер в Восточной Азии, кавалер и любитель живописи, привстал, чтоб увидеть.

— О, да.. Красиво... Похоже на Сислея... Обратите внимание на тени. Видите? Вон там, где стоят те четверо?

Продолжалось это полсекунды, не более.

Что-то пробежало по земле, вздев в воздух полосу грязного пара. Рев изверженной воды оглушил на мгновение и пропал, только в небе, в облаках, висящих над равниной, медленно затягивалась идеально прямая прореха. От горизонта до горизонта.

— Что это? Аэролит?

Ответить на вопрос дон Диего не успел. Поезд завизжал тормозами, стараясь остановиться до того места, где невероятный луч разрезал железнодорожные рельсы и сплавил насыпь в стекловидную массу.

Станция сделала еще один кувырок, и удар пришелся по Луне...

Луна. Море спокойствия.

Июнь 1930 года.

Лунный день только начался, и серебристо-белая поверхность спутника Земли не успела прогреться. Равнину еще пересекали тени от скал и кратеров. Первобытный хаос пустоты и кое-как наваленных камней еще хранил холод мирового пространства.

Луч пронесся по касательной, срезав верхушки трех тонких пиков и сбросив вниз вековые пласты космической пыли, унесся в бесконечный полет в сторону созвездия Рыб. С Земли это никто не видел, но если б кому-то из земных астрономов и пришла бы в голову рассматривать Луну, то он удивился бы, увидев многокилометровую прямую линию, несколько часов державшуюся над лунной поверхностью.

СССР. Шпицберген.

Июнь 1930 года.

Следующую отметку луч оставил на острове Шпицберген. Распоров облачный покров луч стремительно коснулся снега и, пробежав по нему до берега моря, канул в воду, подняв фонтан пара. Полоса черной оттаявшей на метр вглубь земли сменилась блеском бурлящего кипятка, растворяющего в себе белоснежные льдины....

Орбита Земли. "Иосиф Сталин".

Июнь 1930 года.

...Ни одного глупого вопроса не прозвучало. Не находилось сейчас места глупым вопросам.

Станция кувыркалась, словно подброшенная метким выстрелом консервная банка. Земля притягивала её, заставляя крутиться вокруг себя и станция боевым лучом полосовала её поверхность.

Нет, все-таки один глупый вопрос все же прозвучал.

— Насколько её хватит?

Это спросили со "Степана Разина". Ни Деготь, ни Федосей отвечать не стали. Да там, собственно никто и не ждал ответа. Кто ж его знал, этот ответ?

— Эй, на "Разине". Мы сейчас к станции, — сказал Дёготь, — попробуем остановить эту карусель. Если нам не повезет, тогда ваша очередь.

— Удачи вам, товарищи! — донеслось из эфира.

— Всем нам удачи.

Станцию крутило самым причудливым образом, и лучистая смерть летала тут самым непредсказуемым путем. Казалось, что смертельный луч, словно белоказачья шашка посвистывает над головой, выбирая момент, чтоб стать границей между жизнью и смертью. Тут оставалось надеяться на собственное счастье и удачу. Луч мог настигнуть их и в полете и при полной неподвижности, но движение давало шанс прекратить все это.

Чтоб подобраться поближе им понадобилось семь минут страха. На восьмой, на станции вспыхнула тусклая звезда, и Малюков заорал:

— Сдохла! Сдохла, честное слово!

Сквозь зубы Деготь процедил:

— С чего бы её дохнуть? Притворились офицеры...

Федосей не слушал — кричал в микрофон:

— Эй, на "Разине" идите ближе. Сдохла установка! Сейчас за офицеров подержимся!

— Дадут они тебе за себя подержаться, как же... Там фрукты отборные. До последнего, наверняка драться будут. А потом еще и застрелятся.

Шансов у золотопогонников никаких не оставалось — в каждом из кораблей находилось по десятку человек десанта. После гибели "Емельяна Пугачева" их осталось два десятка, но и этого должно хватить.

"Иосиф Сталин" остановился в километре от станции. Не смотря на то, что видели они её уже не первый раз, впечатление она производила ошеломляющее.

Огромные трубчатые корпуса на их глазах и вот-вот должна появиться боевая рубка.

— Ну, смотри...

Дёготь держал руки на пульте, готовый бросить корабль в сторону.

Сперва из-за длинного округлого бока появился колпак наблюдательной сферы, потом длинная труба...

— Шлюз! — Сказал следивший за станцией в морской бинокль Малюков. — Шлюз открыт...

Это означало только одно — на станции никого не осталось. Некому было закрыть шлюз.

— Вполне в их духе. Предпочли смерть плену...

— Да кто им в плен-то собирался предлагать? Дьявол! И как теперь нам туда забираться?

Зев распахнутого люка проплыл и пропал с другой стороны.

Французская республика. Париж.

Июнь 1930 года.

... Париж и раньше был неравнодушен к русской культуре, но теперь после известных событий мода на все русское и даже советское затопила столицу. Отодвинув на задний план американские фокстроты и аргентинские танго, огромные оркестры и нищие аккордеонисты играли русские и советские песни. Особенным успехом пользовались выступления казачьих хоров. Есаулы и урядники, выпевающие сочными басами "Белая армия, черный барон...." — это было что-то.