— Э! А это не романтизм?
— Вот как раз нет. Романтизм — герой-одиночка противостоит всему миру. “Темная Башня” Кинга, к примеру, романтизм. Гордый одинокий Стрелок против мира. Или взять почти любой нуар-детектив, где одинокий частный сыщик против продажных копов, тупых обывателей и коварных корпораций.
— А это как раз не реализм?
— Реализм — герой изображается как продукт среды. Это ключевой признак. А еще герой обязательно изображается в развитии. Причем не факт, что к лучшему. И третье — героев нельзя однозначно разделить на положительных и отрицательных, у каждого своя правда. В этом особенно Миядзаки хорош. Не делает ни полных мудаков, ни чисто-белых паладильников. Поэтому, — Винни подмигнул, — фэнтези-реализм таки возможен.
— Винни, можно еще вопрос? А почему литература? Ты же боец только чуть хуже Марка. И уж точно не хуже всех остальных.
Винни даже замолчал минуты на три, шевеля длинными пальцами с чистыми аккуратными ногтями. Его кружок собрался поближе, тоже в напряженном ожидании ответа. Наконец, Винни сказал:
— Однажды я нашел такие строчки, что напрочь офигел. “Что за судами я правил — гниль и на щели щель. Как мне приказано, я их топил или сажал на мель”... ну и дальше описана такая, знаешь, судьба человека, прямо за душу берет. Стал искать. Оказался Киплинг. А он жил больше ста лет назад. Не то что интернета, самолетов не придумали. Двух войн еще не случилось. А он уже писал: “Серые глаза — рассвет”. Найди, не пожалеешь. И я подумал: уже тогда люди чувствовали. Беспокоились. Искали верное слово... Как бы объяснить? Ну вот Бродский. Один из шести нобелевских лауреатов, писавших на русском.
— А! — Змей презрительно махнул рукой. — Сейчас нобелевка чисто политический инструмент.
— Я тоже так думал, — Винни поглядел на своих:
— Что мы потрошили на прошлом занятии?
— Фокал.
— Точка зрения!
— От чьего лица подавать сцену. Важно!
Винни кивнул:
— Еще бы не важно. Ну, вот из Бродского тебе:
"В деревянных вещах замерзая в поле,
по прохожим себя узнают дома”
— Вот представь, как точка зрения мечется. По прохожим себя узнают дома! Это как человек узнавал бы себя по тем, кто с ним заговорил. Вот поэт, вот образ!
— Вот заворот мозга, — пробурчал недовольный Змей, но Винни не обратил внимания:
— Или еще фраза: “Из забывших меня можно составить город”.
Сергей честно попробовал представить. Город... Ну пусть райцентр. Тысяч двести. Это только забывших — а всех?
— Емко. Пожалуй что.
— А знаешь что тут неправильно?
— У нобелевского лауреата — и неправильно?
— Два слова подряд начинаются с одной буквы, — прогудел Абдулла. — Я читал где-то в статье, это считается не блестяще. Вот если нет ни единой такой пары на весь текст — о, тогда ты мастер!
— Это не правило, это херня, — уверенно приговорил Сергей, — если за образом я этого даже не заметил!
— И потом, — Винни засопел, — есть же аллитерация. Докопался до. Врезался в. Пошел по. Не просто с одной буквы, даже с одинакового слога начинаются слова. Для усиления образа.
— Ты сперва образ найди такой, за который тебе ошибки простят, — буркнул не сдавшийся Змей, но Сергей уже думал о другом:
— Винни, а что проще писать? Рассказ или роман? Рассказ же меньше.
Литератор засмеялся:
— Сергей, а что дороже? Будильник на тумбочке или наручный хронометр? А что круче? Компьютер шестидесятых годов, размером на три комнаты или вот этот планшет?
Винни взвесил планшет, обмахнулся им, как веером.
— Смотри. В романе я могу на описание героя потратить страницу. Мало — две, три. В эпизодах задействовать: как действует, что думает, что говорит, с кем. Чужими глазами его показать. А в рассказе я, самое большее, абзац могу выделить. Двести-пятьсот знаков. И так не только на героя, на все. В малой форме как в космосе: важен каждый грамм. Слово может простое быть, не обязательно какое-нибудь этакое. Важно, чтобы подошло точно. Как снаряд в нарезы. Иначе не выстрелит, пшик будет!
— Сергей, ты осторожней воспринимай, — проворчал Змей. — Винни по весне сок без топора собирает. Читает березам Есенина, и те плачут ему прямо в банку!
— А Змей на Химзаводе серную кислоту сдает из вены, — отозвался Винни, — с тех копеек и флип себе купил, язва клубная.
Отсмеявшись вместе со всеми, Сергей переспросил:
— Получается, учиться писать надо с романа?
— Учиться писать надо с умения читать, — фыркнул Винни. — Не просто буквы в слова складывать, как первоклашки. А понимать хоть поверхностно, чем литература от справочника отличается, и что такое композиция, и что кульминация не только в сексе бывает... Знаешь, как немцы архитекторов учат? Первые два года — читать готовые чертежи. После того можешь работать мастером на стройке. Еще два года — учишься черчению деталей по указаниям архитектора. После этого можешь уже техником устраиваться в архитектурное бюро. А последние два года учат собственные мысли выражать в чертеж. И только после шестилетнего курса ты архитектор. У нас в бурсе пять лет мозги клюют, а как наряды на стройке закрываются, даже пятикурсник не знает. Отсюда и жопа. Понарисуют кариатид, а как в натуре сделать — долбитесь на площадке, кто во что горазд... Роман что! — вернулся к теме Винни. — Роман я прямо сейчас придумаю. Тебе какой?
— Ну... Исторический, наверное. В честь клуба, так сказать.
— Так и скажу. Допустим, что перед Второй Мировой войной Гитлер нашел-таки подледную Антарктиду. Новая Швабия, или как там она у конспиролухов зовется. И вот потому-то Германия и продула Вторую Мировую! Потому, что все силы тратила на изучение найденного подо льдами чего-нибудь. Чего-нибудь сильно заманчивого, сильно многообещающего. Типа там прото-Евангелиона, скажем. Ученые работают, от фронта отвлечены на перспективу. Делают успехи. Ведь у немцев даже в разгар войны новые технологии появлялись. Те же ракеты. Что баллистические “ФАУ”, что зенитные “Вассерфаль”. На танках — инфракрасные прицелы, для механиков приборы ночного вождения. На роту танков полагался еще прожектор инфракрасный: о подсветке тоже подумали, не оставили на волю случая. Шарк тебе уже хвастался немецким ретрокомпьютером из дырявых стеклышек, на ферритовых каплях? Реактивные самолеты, да не десятками, как у других — сотнями. Аэродинамические схемы, возможности которых авиаконструкторы до сих пор не исчерпали...
Винни посмотрел на потолок и продолжил:
— Словом, наука сильная. Так что Рейх вполне обоснованно надеется раскочегарить найденный “Евангелион”, и тогда унтерменшам абзац... Но между хорошей теорией и рабочим промышленным образцом дистанция когда пять лет, когда и десять. А когда сбитое НЛО изучаешь, то и триста не предел... Короче: не успели они. Вложили все силы в колонизацию системы подледных туннелей, в изучение пульта управления планетой... А наши тем временем взяли Берлин.
— Еще Новая Швабия могла бесноватого кинуть через х...хвост, — прибавил Клей, покосившись на девочек. — Например, понять, к чему идет. Если там умники собрались, могли на инопланетных технологиях развести подземные сады с грибами...
— Ага, — хмыкнул Змей, — Как у Глуховского. Метро-1945, так?
— Хотя бы и так. Ну и откололись от этих придурков из эсэс. И сразу танки у фюрера ездить перестали, ибо синтетическое горючее умели нормально делать одни антаркты. Новошвабийцы, короче.
— Новошвабры.
— Змей, тебе по кислоте план установили?
— Норму не сдам, железной палкой бьют... Извини, не хотел. Оно само.
— Ну вот, — Винни не стал раздувать ссору, — можно такое написать. Взять мемуары, начитаться про предвоенную эпоху. Сочинить образы главных героев. Показать, как мир понемногу открывает для себя эту Новую Швабию. Как сами колонисты после гибели метрополии выясняют, жить по заветам Гитлера, или ну его нафиг с этой расовой сегрегацией? Как американцы посылают авианосное соединение и выхватывают в щи от стада летающих тарелок, изрисованных свастиками. Как разведки всего мира героически рубятся в Аргентине, среди знойных мулаток и развесистых араукарий. Ведь какого-то важного нациста...
— Эйхмана.
— Ну да, спасибо... Именно из Аргентины “Моссад” выкрал, еще судили потом... Как вся Новая Швабия держится на единственной вундервафле и огромном блефе, типа у нас такого много... Ну и так далее.
— Так чего не напишешь?
Винни вздохнул:
— Я слишком люблю стихи, чтобы писать их самому. Понимаешь, лениво заворачивать одну простую мысль во столько слоев романа. Я тебе рассказал фабулу, набор фактов. Для сюжета сюда еще отношения людские добавляются, а тут же поле непаханое. На одной и той же фабуле сюжеты разные могут быть. Кому про разведку, кому про полярников, кому про моряков, кому про фашистов, кому про шпионскую любовь под араукариями. Если у тебя есть фабула, еще не значит, что у тебя есть сам текст.
Пока не видно, что я этим текстом хочу сказать. Что у читателя в голове останется после того, как он всю мою капусту по листику разъест. А как идею поймаю, так почему-то получается, что рассказом обойтись дешевле. Чисто в смысле ударов по клавишам.
— Да пофиг же! Это же серию можно залепить для “Крылова”!
— Ну так садись пиши, ай мешает кто? Прославишься, новый Мазин будешь.
— Старый Бушков, еще скажи.
Абдулла опустил жгучий янычарский взгляд:
— Не умею.
— Тогда уже давайте учиться, что ли, начнем... Сергей, а ты, если хочешь...
— Хочу. Интересно.
— Помоги выкрутиться. Тут получилось, у меня герои в пустоте застряли. Короче, мы пока новые стихи посмотрим. А ты вот почитай. Может, подскажешь что.
Сергей взял планшет, перелистнул и прочел:
“Скрещение
Капитанское кресло по центру рубки выглядело на свои полтора века — именно столько лет назад от вечно подтекающей гидравлики перешли к силовым захватам. Тогда пилотские кресла сделались легкими, на вид изящными, без утолщений и наплывов — вместо механизмов заработали силовые поля; а вместо запаха гари в случае перегрузки появлялось лиловое или серебристое сияние.“
Пролистнул дальше:
“Если с изнанки бумажного листа спрятать сильный магнит, а сверху на лист сыпануть опилок — магнит выстроит их вдоль силовых линий магнитного поля. Если же с изнанки мироздания спрятать скрещение гравитационных струн, а сверху сыпануть пару космических кораблей — получится такая вот разноцветная, слабо мерцающая пена.”
Подумал, что Вельда “Степного пожара” автор с Марка срисовал, не иначе. Блондинка-штурман, разумеется, Инь-Янь. Системщик Мавераннахр, наверное, Шарк — плевать, что цвет волос не совпал, для прототипа не главное... Взялся читать с начала, и добрался до слов, на которых застрял Винни:
“у нас тут шарик пропал
следы ведут к вам
верните пожалуйста”
После чего Сергей надолго задумался, представляя себе варианты спасения повисшего в межзвездной пустоте, в глубочайшем вакууме, учебного корабля “Кентавр”. И его экипажа, как две капли воды, похожего на клуб “Факел”.
Поговорив с Винни уже после занятия, Сергей понял, что концовка нужна не любая. Винни отнесся к задаче как-то больно уж серьезно для проходного рассказа, осужденного пылиться на клубном сайте среди десятков таких же. Или Винни готовил рассказу судьбу посложнее? Да куда сложнее: ну сетевой конкурс, это еще семь-восемь тысяч просмотров. В лучшем случае — микротиражный журнал фантастики...
Ни Сергей, ни Винни не могли представить, что дописанное и выложенное на клубный сайт “Скрещение” уже через год попадет в исходную базу громадной нейросети. Нейросеть гребла все, не закрытое авторским правом; и уж дармовой самиздат с довольным хлюпаньем всосала первым делом. Еще год спустя авторы замысла — молодые программисты из той самой Силиконовой Долины — продали обученную нейросеть очередной мегакорпорации. Гигант же довел до промышленного качества настоящий хороший переводчик, употребив тоже около года времени. Наживаться на писателях мегакорпорация не стала, выложив переводы так же бесплатно, как и приобрела исходники. Честно сказать, в мире победившего копирайта это прозвучало вызовом, ярким жестом, безусловным поступком, прогремевшим “urbi et orbi”, сиречь “городу и миру”. Или, в более современных реалиях — “Планете и Орбите”.
