Алый линкор

— Передвинуть на четырнадцатое августа. Маккартни сказать прямо: есть возможность посмотреть все своими глазами. Допрос Бжезинского. Беглый физик. Старт ядерных ракет. Советские подводные лодки. Танковые армады в сжатых полях. Утренний Кабул. Концерты, фото на технике. Права на видеосъемку. Пускай платит нам за право это все видеть. Но так, чтобы все разом, пакетом. Чтобы не торговался: в столице пою, а в Мурманск не поеду. Или приезжает, или ну его к черту.

— Так и другие захотят. И сколько туда насуют шпионов!

— И отлично. Установить цену в зависимости от состава делегаций. Чем больше шпионов, тем больше золота пускай выложат. И попадет оно не к нашим завербованным подпольным богачам, а сразу в казну. Особенно, если не золотом брать, а лицензиями там всякими, технологиями, да хоть образцами.

Громыко поднял глаза к потолку, продолжил мечтательно:

— Кто у них там еще? Абба всякое, Бони-эм, еще кто-нибудь. И всем за ту же цену. Пусть ЦРУ за всех раскошеливается. У нас равноправие. Особенно для капиталистов и особенно в данном вопросе. И пусть пишут и снимают. Ну там, вплотную к технике фотографов так или иначе не подпустим, но для артиста же не заклепки главное, а чувства. Общее впечатление. Силуэт на башне танка с гитарой, на фоне закатного Солнца. Так и объяснять.

— А если не то напишут?

— После откровений Бжезинского? Мы же следующий вопрос про Кеннеди поднимем, обязательно.

Андропов повертел головой:

— Не так я это себе представлял. Как вам это вообще в голову пришло?

Громыко вздохнул:

— Сам не знаю. В седле посидел.

* * *

“...Посидел в седле настоящего степного коня. Оказывается, он маленький, куда меньше, чем у нас на ферме, зато способен семенить шагом день-два, и при том нести меня на спине. Красоту же Байкала передать словами невозможно. Мне обещали, что сделанные фотографии не задержат, и вы, надеюсь, их увидите.

Вообще отношения с booraty тут сложные, далекие от красивой картины, нарисованной официальными газетами. Впрочем, негосударственные газеты или радио тут просто невозможны, а потому на всякий вопрос имеется всегда два мнения: что пишут в газетах и что говорят. Однако, должен разочаровать наших стратегов из CIA — все противоречия мгновенно заканчиваются, стоит лишь объявить какого-либо внешнего врага. Тут все мгновенно становятся tovaristch до мозга костей, чрезвычайно расстраивая Хельсинскую Группу Правозащитников, которые считают всех оболваненными рабами режима. Я спросил, не допускают ли правозащитники мысли, что выбор людей может быть осознанным? Они же ответили, что sovetsky не могут выбирать, поскольку ничего иного не видят, всю жизнь проводя за колючей проволокой. Опасаясь вызвать спор о политике, в которой я понимаю вообще мало, а в здешней вовсе ничего, я сменил тему.

В прошлом письме ты спрашивал, правда ли, что USSR страна-gulag. Это одновременно верно и не верно. Наш научный городок находится где-то посреди Сибири. Летом здесь жарко, как в Аризоне, зато зимой страшнее, чем в Канаде: на Канадском Щите я никогда не попадал в местность, по которой ветер носится даже в лютейшую стужу. Так вот, местная каторга называется совсем не gulag, а в большевицком духе очередной аббревиатурой из трех букв. Неофициально же называется lager, что соответствует нашему понятию the camp, или zona, что соответствует нашему понятию the area. Лагерей таких в последний год вокруг нас появилось очень много. Как ни странно, все sovetsky говорят об этом с искренним удовольствием, абсолютно мне непонятным. Попытавшись выяснить причину, я узнал, что основное население новых лагерей — как здесь говорят, kontingent — cоставляют партийные чиновники, проворовавшиеся или допустившие другие промахи по службе. Здесь их называют словом, которое мне не произнести: natchalnitchky. Местные же произносят его часто, с искренним злорадным удовольствием, и вообще относятся к этим несчастным арестантам точно так же, как мы сами относимся к мексам-эмигрантам из “комиссии”: без малейших признаков жалости. Все это мне совершенно непонятно: и новые lagerya, и реакция населения. Так что я подожду говорить что-то определенное хотя бы до тех пор, пока сам не пойму, что происходит.

Лучше о делах более приятных. С первого моего письма прошло немалое время, и я убедился, что отношение к науке здесь у всех слоев населения очень хорошее. Сперва я думал, что так относятся лишь к нашей группе из-за важности темы, а еще по известным тебе обстоятельствам приема на работу, о которых я сообщил в том самом первом письме. Однако с течением времени стало ясно, что никакая наука тут не испытывает стеснения в средствах. Только большая часть результатов исследований сразу же объявляется секретной, а потому очень часто лаборатории вынуждены повторно расходовать миллионы и годы на повторение сделанного буквально за соседним же забором. Джимми, поверь мне, это единственное, что до сих пор спасает Америку. Там, у нас, мой начальник больше сражался с попечительскими советами за финансирование, чем обдумывал физику. Здесь же, если уж твою тему включили в plan, можно думать исключительно о задаче. Доступны любые материалы, в очереди на работу сотни молодых студентов — грамотных и понятливых, горящих желанием. Представляю себе, сколько лет у меня заняли бы хождения по комитетам и подкомиссиям — тогда как здесь Установку для нас начали строить буквально на следующий же день после нашей заявки. На наши робкие замечания, что пока неясен еще сам процесс перехода, академики только посмеялись: энергия вам все равно нужна? И жилье для всех участников проекта, здесь вам не tropiky, в трейлерах не перезимуешь. А пока построится электростанция и городок при ней, глядишь, и с Установкой определитесь.

Сколько на это ушло денег, я перестал спрашивать после одного весьма примечательного случая. У одного из наших аспирантов младший брат заболел чем-то редким, что могут лечить исключительно в Москве. Начальник секретной части сейчас же позвонил каким-то военным, и прямо в городке образовался вертолет, который перевез больного на ближайшую авиабазу, а оттуда военный самолет немедленно вылетел в Москву. Все это было проделано между ланчем и ужином буквально двумя телефонными разговорами, без каких-либо бумаг, требований, разрешений. Оказывается, наш начальник секретной части встречался с летчиками на rybalka, и к тому же, как мне сказали со смехом сами летчики: “Где начинается авиация, там кончается порядок”. Так что даже спецрейс в Москву оформили испытательным перелетом. Поежившись, я спросил: не потому ли вокруг нас все больше новых лагерей? На что пилоты пожали плечами: а что, tchekisty не люди, что ли? Не могут отличить злоупотребление от необходимой помощи?

Мне совершенно непонятно, как при подобном швырянии миллиардами, при столь наплевательском отношении к отчетности и расходованию средств, может работать экономика и получаться хоть какая-то прибыль. Но ведь вокруг постоянно что-то строится, далеко не одни zona. Очевидно, я не понимаю чего-то важного. Так что, опасаясь вызвать спор, в котором я окажусь глупым, я сменил тему.

Кстати о стройке. Дома наши, наконец-то, подвели под крышу. Выглядят они не так эффектно, как лаборатории IBM, однако же обеспечивают нас теплом, водой и светом, что в здешнем климате вовсе не пустые слова. Здесь меня ожидало еще одно откровение. Муфта на трубе водопровода оказалась бракованной и раскололась. Дома я бы позвонил владельцу дома, подрядчику или в водопроводную компанию, а то, пожалуй, поручил бы дело адвокату и обрел искомое в лучшем случае к вечеру, но в худшем через пару недель. Здесь же я как-то вдруг понял, что нет смысла расходовать целый день в звонках, жалобах и напряженном ожидании, если достаточно затянуть всего две резьбы. В конце-то концов, неужели физик-ядерщик тупее сантехника? Наученный здешней жизнью, в магазин я даже не совался: там или будут не такие муфты, или не будет никаких вообще. Я пошел сразу искать на стройку. Ящик муфт нашелся на ближайшем доме. Узнав, для чего нужно, с меня не взяли денег, сказав одно из местных ритуальных слов, а предложили помочь za stakan. Я отказался из чистого самолюбия и, провозившись больше часа, все же устранил протечку. К моему изумлению, соседи не обратились в полицию за то, что я dostal муфту на стройке, если называть своими словами — украл. Напротив, теперь ко мне относятся лучше, я больше не считаюсь тут rukojop, как многие высокоученые коллеги, не умеющие вбить гвоздь. Чувствую, недалек тот великий день, когда меня пригласят на rybalka, да поможет Господь всемогущий мне там не уронить честь мормонов.

Соседи тут играют очень большую роль, но совсем не по-нашему. Например, если кто-то выпустит гулять опасную собаку без намордника или поставит автомобиль на чужой газон, повредив при этом дерево или клумбу — у нас принято вызывать полицию и все дальнейшие действия передоверять ей. Здесь к обращениям в полицию относятся плохо, это называется stutchatt и не приличествует местному джентльмену. Вместо этого считается правильно и по-мужски пойти подраться с обидчиком; вне зависимости от результата, тех, кто дрался, уважают намного больше, чем тех, кто stutchatt.

Отношения между людьми очень разные. С одной стороны, часовых на склады никогда не ставят поодиночке: есть опасность, что booraty убьют солдата ради оружия, хоть об этом никогда не пишут в газетах. С другой стороны, даже в рабочих поселках, куда меня настойчиво отговаривали заходить, часто видишь двери без крючков и замков. Женщины, если понадобится, свободно берут у соседки деньги прямо из комода — но потом, что больше всего удивляет меня, деньги эти неизменно возвращаются до kopeyka, несмотря на откровенно уголовные обычаи жителей. Если парень провожает девушку в этот район, ему наверняка придется драться, иногда до сломанных ребер. Но, что также меня удивляет, эта драка случается лишь тогда, когда девушка уже доставлена домой. На пары никогда не бросаются даже те, кто не задумается сунуть одинокому прохожему нож в печень.

Впрочем, самую жуткую и одновременно веселую драку — здесь говорят “лихую” — мне случилось повидать на прощальном концерте великого Пола Маккартни. Я тогда по делам летал в Москву — до сих пор не привыкну, что у крупных научных учреждений тут имеются собственные самолеты. А у кого не имеются, у тех почти всегда есть друзья или знакомые через rybalka, у некоторых даже через kartoshka — это более высокая степень посвящения, мне пока недоступная. Так или иначе, звонок-другой, и в самолете почти всегда находится место. Вместо недели путешествия на perekladnyi поездах — восемь-девять часов по воздуху, и ты в Москве.

Так вот, мы беседовали в одном из многочисленных институтов, название которого тебе ни о чем не скажет. Он даже не секретный — он просто один из многих сотен. Тут прибежали местные парни и сказали, что profkom нашел десять или пятнадцать билетов на прощальный концерт, но их надо выкупать немедленно. Мы вывернули карманы прямо на чертежи — уверяю тебя, Джимми, этот ритуал интернационален — собрали необходимую сумму и отправились на стадион Lujniky всей лабораторией, как здесь принято. Всевозможные вахтеры и билетеры относятся к групповым посещениям намного лучше, чем к одиночкам, делая исключения опять же для пар. Давка в метро здесь такая же, как у нас — и это при том, что поезда идут через четыре-пять минут, а не через пятнадцать-двадцать; конечно же, меня изумляет, насколько роскошно украшены станции подземки. Допустим, позолота и мрамор дешевый кич старушки-Европы, но скульптуры и барельефы тут попадаются вполне достойные музея Гугенхейма. Непонятно, зачем так украшать место, где человек никогда не живет, а лишь проходит в спешке, раздражении, в горестных раздумьях и жгучем желании наконец-то попасть домой.

Но мне тут многое непонятно, и потому я уже не спешу судить, потому что кожей чувствую за всем окружающим давнюю историю, собственный смысл, самоценность. Неожиданно для меня самого, оказалось, что люди, подражающие нам, заискивающие перед нами ради торговли нашими товарами, лично мне неприятны. Мне кажется, лучше бы им оставаться угрюмыми коварными русскими, за спиной которых medved с balalayka заправляет vodka в raketa, чем вымучивать ухудшенную копию нью-йоркца или даже техасца. Нью-йоркцев и техасцев много и без того, и уж самих себя они точно сыграют лучше любого.

Такие мысли часто посещают меня в метро или в том же самолете — расстояния тут почти как дома. На поезде от Москвы до наших научных краев ехать почти неделю, а ведь это скорый поезд, которому везде открывается зеленый свет. Поневоле задумаешься, к чему враждовать и есть ли что делить столь обширным державам.

Но вот мы вышли из метро, и в огромной, густеющей на глазах толпе, все же попали на стадион. Пол Маккартни все лето и осень делал великое турне по всей России, от азиатских степей и скал до ледников Murmansk. Он представил несколько новых песен, в том числе и “Кольцо Всевластья” — да, Джимми, я слышал это живьем, в числе первых. И “Кольцо”, и “Земляника на траках”, и даже “Польша, недорого, немного б/у”. Клянусь Господом Всемогущим, Пол на самом деле это спел, и никакие комиссары его не расстреляли прямо на сцене, и не потащили в voronok. Пол даже спел “Я видел Сатану” — овации были ничуть не меньше.

Ходили слухи, что за Полом по всей России таскались его фанатки. По крайней мере, мои спутники оживленно обсуждали возможность познакомиться с негритянкой именно для того, о чем ты сейчас подумал — уверяю тебя, в этом вопросе все так же интернационально, что бы там ни кричали комиссары.

Пола слушали очень и очень хорошо, пока тот не спел “Сволочи повсюду”. Драки вспыхнули сразу везде, я долго не понимал, в чем дело. В нашей лаборатории оказался техник, служивший под Herat и Kabul, точно как доктор Ватсон у Конан-Дойля. Он-то и рассказал, что песню эту часто крутили наши... В смысле, американские и немецкие, инструкторы, готовившие афганских повстанцев. Сами афганские повстанцы предпочитали все же что-то поближе к Корану, но и среди них попадались любители западной музыки. Так и вышло, что многие, служившие za retchkoy, как здесь говорят, видят в этой песне гимн врага. Из-за уже упоминавшейся мной секретности, большая часть культурных людей об этом вовсе не подозревала, и рукоплескала Полу, понимая под “Сволочами” собственных неприятелей, конкурентов по службе, наконец, просто imperialism в целом.

Так вот, на выходе несколько тысяч studenty, построившись римской черепахой, как в фильме “Бен Гур”, яростно дрались с почти таким же числом afgantsy, игнорируя все увещевания полиции, выполняя маневры и перестроения с завидной правильностью. Черт возьми, только тут я понял, что школьники в этой стране учатся метать гранаты и разбирать автомат не из-под палки, а с удовольствием. В ход пошли ремни, пряжки, я видел даже капусту в сетчатой сумке-avoska. Как я и думал, победили все же afgantsy — они в массе своей куда старше и боевой опыт у них настоящий. А еще было заметно, что для них эта песня не абстракция, для них это личное, близкое и злое.