Букашко

— Представляю, как вы ненавидите женщин.

— Почему это?

— Воспитываешь их, воспитываешь, а они все равно рождаются девушками.

— Не понял.

— Понимание этого приходит с возрастом, — пошутил я. Неожиданно Трофим Денисович заплакал:

— Я воспитал пшеницу, и она преобразовалась в рожь, как в более подходящую для пролетарского желудка культуру. Но Нобелевку... Нобелевку дали Моргану за его мушек. Ненавижу. Моя роль в развитии биологической науки не поддается описанию. Сам товарищ Сталин назвал мои теории эволюции революционными. Меня это поддержало. Сравните: Нобелевка и революционность теории. Революционность больше. Мое имя будет золотыми буквами вписано в историю. Метровыми золотыми буквами. Слезы текли уже в два ручья.

— Вот, получил с утренней почтой. Отныне я — академик. Дети мои — дети академика, а теща моя — теща академика... Но нет в моей душе праздника, потому что и здесь мои недруги надругались надо мной. Я — академик Академии наук УССР. Это предательство! Но они за все ответят! Хочу Нобелевку! Хочу Нобелевку! Хочу Нобелевку! А Моргану в морду! Всем в морду!

— Ну, я пойду, — сказал я.

— Идите, молодой человек. Уничтожайте мух — источник инфекции.

* * *

Утром я отправился консультироваться с товарищем А.. Беседа с Лысенко пользы не принесла, никаких полезных приемчиков в организации бессмысленных исследований разузнать мне не удалось, и теперь требовалось получить инструкции по проведению таких действий, которые могли бы показать Хозяину, что мы здесь не зря хлеб жуем.

— Ничего у меня не вышло с нашим славным академиком, товарищ А., — прямо заявил я о своей неудаче.

Товарищ А. довольно засмеялся.

— Да, Григорий, так уж устроены настоящие советские кадры. На первом месте у нас — бдительность. За это нас Хозяин и держит при себе.

— Значит ли это, что я могу пока предпринимать самостоятельные шаги для решения поставленной задачи?

— Работай, почему нет. Так мы с тобой и решим. Некоторое время тебе придется поработать без моего прикрытия, я буду занят. Очень занят.

— А вы обещали список людей, которые могли бы быть полезными?

— Ребята из информационного бюро назвали трех человек. Естественно, что ты сможешь использовать их по своему усмотрению. А на меня пока не рассчитывай. Занят я буду. Пришли последние деньки нашему славному ОГПУ, передаем заботу о нашей безопасности в наркомат, называться будет НКВД. Сам понимаешь, дел невпроворот. Но что от меня зависит, я сделаю. Выпадет свободная минутка, я к тебе сам заявлюсь. Понимаешь, жизнь — она всего дороже. А надежда — помирает последней. Я надеюсь на тебя. Отбрось все сомнения, занимайся главным вопросом. Сегодня, кстати, приступил к работе твой болван. Если случится что-нибудь стоящее, он тебе доложит.

И с блестящими от возбуждения глазами товарищ А. отправился реорганизовывать ОГПУ в НКВД.

Я закрыл глаза и несколько минут просидел, не шелохнувшись, пытаясь унять дрожь в кончиках пальцев. Интересно события развиваются.

Я пришел в Кремль, чтобы решить свои проблемы. За все время службы секретарем-референтом мне пока еще не приходилось сталкиваться с задачей, которая заинтересовала бы меня настолько, что смогла бы конкурировать с исследованиями диких муравьев. И вот — такая работа нашлась. Дело, конечно, совсем не в том, что я всерьез решился воскресить Ленина. Увольте. В мои планы это не входило. Я рассчитывал заниматься своими делами, время от времени озадачивая заказчика каким-нибудь глубокомысленным отчетом или докладной с перечислением фантастических мероприятий, которые надлежит проделать, чтобы еще на миллиметр приблизиться к цели. Мне казалось, что такое прикрытие обеспечит безопасную и безбедную жизнь для меня и моей семьи. Но дело повернулось совсем другой стороной, и я как исследователь, так сказать, как человек, для которого познание мира не пустые слова, не могу теперь просто отмахнуться.

Три обстоятельства изменили мое отношение к проблеме воскрешения Ленина:

1. Неожиданное появление духа Дзержинского с предложением помощи;

2. Обоснование им своего решения необходимостью разделаться с кем-то;

3. Эффектное предсказание им неизбежности преобразования ОГПУ.

Эти обстоятельства, в принципе, сделали невозможным легкомысленное отношение к происходящему. Может быть, я чересчур увлекаюсь, но мне кажется, что включение в научную картину мира реально функционирующего духа обещает значительно расширить представления о мире.

И я решился.

В списке, предложенном мне товарищем А., значилось три человека:

— Аксенов — активный деятель советской науки, ведущий специалист института Ленина, Маркса и Энгельса. Охарактеризован, как принципиальный сторонник диалектического материализма, способный принести неоценимую помощь в деле воскрешения Ленина, в наш список его привело непосредственное участие в каком-то сверхсекретном научном открытии, скорее всего, имеющем отношение к физике оживления, по крайней мере, так решили компетентные люди в ОГПУ;

— Флорский — небезызвестный религиозный философ, представитель идеалистического направления русского космизма, в записке было подчеркнуто его выгодное для подобного исследования двойственное положение, как глубоко верующего представителя естествознания. Сухой язык формул и проникновенное религиозное чувство были ему одинаково близки; в настоящее время проходит перевоспитание в лагере особого назначения, доставлен в Москву по нашему делу, ночует во внутренней тюрьме ОГПУ;

— Максимов — пациент психиатрической больницы.

Что ж, можно было приступать к работе, подбор людей говорил о серьезности намерений.

* * *

Прежде всего, следовало подготовиться к разговору с Аксеновым. Институт Ленина представлялся мне крайне важным объектом. Никто ведь не знает, что там делается. Проводятся работы, исследования... Кстати, предыдущие попытки оживления Ленина предпринимались именно там. Следовательно, должны были остаться какие-то документы, отчеты, разработки, идеи...

Дверь кабинета бесцеремонно распахнулась. Товарищ А., появившийся на пороге, натужно дышал, стараясь произнести что-то важное:

— Я тут пробегал, — наконец проговорил он, справившись с одышкой. — Хочу сообщить, что твой болван приступил к выполнению своих обязанностей. Но у него возникли серьезные проблемы. Переговори с ним. Убегаю, убегаю... Через два дня открывается XVII съезд, очень много работы. Руководящих работников часто упрекают в том, что они сосредоточили в своих руках огромную власть. При этом наши недоброжелатели делают вид, что совершенно не подозревают о сопровождающих ее обязанностях и ответственности! Бывало, сидишь на совещании, а товарищ Сталин прохаживается вдоль стола президиума и внимательно поглядывает в зал, а потом говорит: "Отвечать будет"... И пальцем указывает. Вот все привилегии и заканчиваются, остается одна, последняя: отвечать по всей строгости...

С этими словами он выскочил вон, сочувствия от меня он ждать не стал, знал, что не дождется. Я саркастически пожал плечами и отправился к Нилу, разбираться с его проблемами.

Забавно без стука ввалиться в собственный кабинет и застать врасплох самого себя! Нил подпрыгнул, судорожно пытаясь незаметно для меня(!) засунуть в ящик стола какую-то бумагу. Наш человек.

— Обживаешься? — спросил я, усмехнувшись.

— Да. И вы знаете, они действительно думают, что я — это вы.

— Не столько думают, сколько знают, — поправил я.

Пришло время проверить Нила на соответствие секретарско-референтским принципам и сделать это надлежало проверенным способом — элементарной провокацией.

— А все-таки ты себе не пыльную работку подыскал, — если любимая девушка спросит, где ты Нил работаешь? Отвечай — в гадюшнике Григорием Леонтьевичем, — процедил я сквозь зубы, посмеиваясь.

— Может быть и не пыльная, только уж очень сильно пованивает.

— Чем это?

— Как чем? Дерьмом...

— Выпускника Петроградского университета сразу узнаешь.

— А сами вы, Григорий Леонтьевич, кем работаете?

— Я работаю в гадюшнике придурком.

— Придурком?

— Ну да, при дураке...

Вот и поговорили, вот все и ясно.

— У тебя проблемы? На будущее запомни, с проблемами обращайся не к товарищу А., а только ко мне. Понял?

— Так точно.

— Ну, так что приключилось?

— Собственно, проблемы не у меня — у вас. Это вас вызывают в режимный отдел.

Я кивнул ему и побрел в режимный отдел.

Дежурный проверил мои документы и протянул бумагу. Черт бы их побрал, это был очередной бланк отказа от родителей.

"Я, такой-то, подтверждаю свое рабоче-крестьянское происхождение. Если же в дальнейшем выяснится, что мои родители — представители эксплуататорских классов, я, такой-то, отказываюсь от них и прошу впредь считать моим отцом колхозника Иванова Поликарпа Поликарповича, проживающего в деревне Прохоровка Тульской губернии, а матерью ткачиху Иванову Рут Джонсовну из города Иваново. Подпись. Дата".

Я по привычке неразборчиво и коряво расписался и бросился к товарищу А. за объяснениями.

— Кто такая Иванова Рут Джонсовна? — поинтересовался я. — И почему ее следует признавать приемной матерью?

— Рут? Она воровка, довольно известная в приблатненых кругах. Сейчас отсиживает в Соловках, бетон месит. Буржуазные специалисты обязаны называть ее родственницей из-за несовершенства нашего законодательства. Если выяснится факт предательства — спеца, конечно, хлопнут, а имущество его, без особых хлопот и проволочек попадет к нам, в закрома Родины. Вот видишь, ничего ужасного, затеяно удобства ради.

* * *

Наши кремлевские остроумцы со своими приемчиками, надолго выбили меня из колеи. Дело было даже не в том, что я был не в состоянии заниматься своей монографией, сам по себе факт существования Рут Джонсовны лишал меня способности сосредоточиться. Даже о воскрешении Ленина я думать не желал. Совершенно неожиданно мне припомнилась старинная русская пословица "завяз коготок — всей птичке пропасть". Печально было сознавать, что я и есть та самая пресловутая птичка. Моя монография, детище мое...

Я в очередной раз вынужден был собрать в кулак всю свою волю, чтобы заставить себя отбросить сомнения и окунуться в процесс оживления, естественно, оставляя за собой познавательную сторону проекта. Главное, что укрепило меня в необходимости взяться за дело — глубокая убежденность в том, что пока я не сумею отбить у заказчиков интерес к воскрешению Ильича, о продолжении исследований диких муравьев не может быть и речи.

Справившись с оцепенением, я приступил к работе. Вспомнил, что хотел начинать с Аксенова. Этот Аксенов служил главным специалистом в институте Ленина. Кстати институт пару лет назад переименовали. Отныне он называется институтом Маркса, Энгельса и Ленина. Интересно, кому понадобилось его переименовывать и с какой целью?

Вызвали Аксенова.

Типичный интеллигент — мягкий, проникновенный голос, благообразная бородка, кроткий взгляд, наполненный неизбывной тревогой, правильная, но малосодержательная речь, готовность на свершения, исходя из патриотических надобностей. Именно патриотические надобности привели его в институт Ленина.

Аксенов был взволнован. Как, наверное, трудно жить, ежеминутно ожидая репрессий. Впрочем, его готовность получить по заслугам и по всей строгости — не могла оставить меня равнодушным. Не сомневаюсь, когда его и в самом деле поведут на расстрел, больше всего его расстроит то, что его личный вопрос оторвал от строительства коммунизма столько серьезных занятых людей.

— Я могу поговорить с женой? — спросил Аксенов голосом, лишенным интонаций.

Его вопрос застал меня врасплох.

— У вас проблемы с семьей? — сочувственно спросил я.

— У меня нет проблем с семьей, нет у меня проблем с семьей. Откуда, спрашивается, у меня могут появиться проблемы с семьей? Нет, я отрицаю наличие подобных проблем.

— Ну и? — я уже ничего не понимал.

— Мой узелок, я хотел попросить жену принести мой узелок. Вы не сомневайтесь, он приготовлен согласно инструкции и не содержит недозволенных вещей. Вот поэтому, собственно, я и набрался смелости попросить вас содействовать. Моя просьба не нарушает инструкции и ни в коей степени не является требованием. Ну, я про-о-о-шу-у-у-у вас...

— Боже мой, — не выдержал я. — Если у вас с женой нет проблем, договаривайтесь с ней сами.

— Меня куда: в Бутырки или в Лефортово?

Я расхохотался, тайный смысл причитаний главного специалиста института Ленина, наконец, дошел до меня, — Аксенов был убежден, что его арестовали с единственной целью — заживо сгноить в тюрьме.

— Дорогуша, — проникновенно сказал я. — Почему вы решили, что это арест? Надо немного поработать для общего блага, только и всего. Ну, веселее, больше жизни. Нас ожидает интересная работа по вашей основной специальности. От вас потребуется все ваше умение — обещаю множество бессонных ночей и всепоглощающую творческую активность. Будем Ильича воскрешать.

Аксенов моментально успокоился. Он мог быть рассудительным человеком, особенно, когда чувствовал, что партия не намерена его пускать в расход, а желает с ним, наоборот, поработать. Он прекрасно сознавал, что опасность, нависшая над ним, сохраняется, но теперь многое зависело от его личной увертливости, и это придавало ему силы, поскольку эта самая увертливость уже неоднократно помогала ему выпутываться из сложнейших ситуаций.

— Мою докладную прочитали? — с воодушевлением спросил он. — Политбюро заинтересовалось результатами моих исследований? Я счастлив, о боже, как же я счастлив. Сейчас я все расскажу.

— Не надо, наш разговор мы продолжим через два часа. Попрошу ко мне с документами.

— Так точно.

* * *

Совершенно неожиданно интерес к Аксенову проявил товарищ А..

— Хочу присутствовать на допросе, то есть при разговоре. Сообщили мне, что написал он в Политбюро какую-то докладную. Никто читать ее, естественно, не стал, но ведь непорядок. Разве можно через голову начальника? Так он и попал в список, теперь наплачется, — при этих словах товарищ А. вспомнил о себе. — Никто, Григорий, не верит, что выживем мы. И это бесконечно огорчительно. Как же это я так сплоховал!

— Когда на руки сдают карты, попадается и шваль, попадаются и козыри. Умение игрока в том и состоит, чтобы приберечь козыри для решительного момента. Изначально проигранные раздачи крайне редки. Вот и мы с вами так поступим, — наши козыри оставим при себе.

— А у нас они есть?

— Если вовремя отыщем — появятся.

— Но мы же не в "дурака" играем!

— Вот как... А во что?

— Тебе, Григорий, все шуточки...

— Когда придет время плакать, шутить станет значительно сложнее.

— Может быть ты и прав. Хорошо бы ты оказался прав.

Вскоре доложили о приходе Аксенова. Товарищ А. попытался встряхнуться и сосредоточиться, но сомневаюсь, что это ему удалось. Больше всего он походил на размазню, человека, окончательно смирившегося с неизбежностью наказания.

Аксенов, впрочем, выглядел ничуть не лучше.