Ранним утром Хаясидзаки бросил вызов убийце своего отца. Сакагами Сюдзэн посмеялся над ищущим смерти юношей, но отклонить вызов не пожелал, да и не мог бы этого сделать без ущерба собственной чести. Он согласился, и вышел на поединок как мясник, идущий забить глупого барана. Сакагами Сюдзэн не сомневался в своем искусстве, но не успел он положить ладонь на рукоять своего меча, как лезвие юного Хаясидзаки пропело погребальную песнь, прервав бытие его надменного врага. Так был отомщен Асано Кадзума.
-А теперь мне пора! — своим обычным голосом сказала красавица, улыбнувшись Николаю.
— А я так надеялся, что Вы покажете мне, каким образом мудрый не по годам Хасия...Хаясидзаки сокрушил Сакагами Сюдзэна.
— Это запрещено — удивила мичмана девушка.
— Нельзя обучать гайдзина нашему искусству. Мне жаль.
Весь день Николай мысленно нет-нет, да и возвращался к этой истории. Безусловно, очень колоритно и так не похоже на русские сказки. Николай считал, что о народе можно многое узнать о его сказаниях, и рассказ был интересен как отражение загадочной японской души, но не только. Сразить врага до того, как тот успеет обнажить клинок... Это было необычно и пробуждало интерес.
На обед Николай чуть припоздал, а когда все же явился, то увидел, что друг его лейтенант и казачий есаул изволят вкушать "хлеб насущный с котлетою" за одним столом, и мичман к ним присоединился. Князь с есаулом непринужденно болтали, улучив момент, Николай поинтересовался у своего друга:
— Скажите, князь, доводилось ли Вам слышать о технике моментального извлечения клинка из ножен? Вот чтобы Ваш противник еще глазами хлопнуть не успел, а Вы уже могли бы нанести удар?
— Это фантастика, друг мой Николай, не бывает такого. А почему Вы спрашиваете?
Николай, как мог, пересказал историю Асано Тамидзимару.
— А, ну тут немного другое. Получается, что этот Ваш Минамото Се... Сиго... тьфу, черт, язык сломаешь с этими японскими именами, в общем, алчущий отомстить за отца юноша научился очень быстро извлекать клинок из ножен. Его враг просто не ожидал такого, и он не успел обнажить своего меча. Заверяю тебя, Николай, если бы самурай Сакагами вышел на поединок с уже обнаженным клинком, то у парня не было бы ни малейшего шанса. А Вы что думаете, Петр Васильевич?
— Верно говорите, Алексей. — подключился к разговору сидевший рядом есаул.
— Вообще говоря, так умеют делать черкесы. Доводилось мне слышать, и даже видеть такое дело — правду сказать, саблю так не выхватишь, только шашку. И в бою это бесполезно — если у противника шашка в руке, а у тебя — в ножнах, тут уж с какой скоростью не выхватывай — все едино на кладбище свезут. Сами черкесы народ горячий, и пользуются этим тогда, например, если вдруг промеж своих ссора вышла и пока шашки еще в ножнах. Вот тогда конечно, кто первый шашку наголо, тому и жить.
— А не могли бы Вы, Петр Васильевич, показать мне этот прием? — с интересом спросил Николай.
— Показать... даже и не знаю. Видел я такое, было дело, самому потом интересно стало, попробовал, да ведь шашки моей тут нету.
Николай все же упросил есаула показать черкесский фокус на боккэне, благо ножны к ним прилагались. Тот, примерившись и так, и эдак, и впрямь выхватил деревянный меч куда быстрее, чем обычно извлекают саблю из ножен. Хотя и не так, чтобы от удивления в зобу дыхание замерло. Впрочем, козаче ведь говорил, что не тренировался специально, а если позаниматься всерьез?
До следующей встречи с так и не открывшей свое имя девушкой оставалось еще два дня. Николаю не хотелось выглядеть странно, тренируя выхват при всех, а вставать до зари он уже привык. Так что следующим утром юноша отправился на заветную свою полянку и вдоволь намахался мечом. Получалось, правду сказать, не слишком-то хорошо, если не сказать, чтобы совсем плохо. Однако Николая все это заинтересовало всерьез, так что следующий рассвет он встретил там же. Показалось ли ему, что за ним наблюдают чьи-то внимательные глаза? Ветер ли качнул тонкую ветвь, протянувшуюся над кустарником? Кто знает, но, когда мичман, не выдержав, отправился проверить, он никого не обнаружил — лишь шелест листвы скрашивал его одиночество.
На третий день Николай пришел на условленную встречу.
Девушка сидела на пятках посреди полянки в той же одежде, предназначенной для занятий. Ее головка чуть клонилась к левому плечу, будто бы внимая одной лишь ей слышимой мелодии. Левая рука придерживала клинок у пояса — вот только, кажется, это был не боккэн. Николай замер — неужто он опять не вовремя? Мешать упражнениям "знакомой незнакомки" не входило в его планы, так что мичман предпочел оставаться молчаливым и незаметным зрителем.
Девушка оставалась неподвижной. И вдруг — вновь застыла, чуть приподнявшись, а обнаженный меч в ее руках уже смотрел вверх, туда, где могло быть горло подошедшего к ней человека. Все произошло настолько быстро, что Николай ничего толком не понял — только что клинок был в ножнах и вот... Словно услышав его мысли, девушка медленно закончила упражнение, убрав меч в ножны и вновь села на пятки в ту же позу, в которой и застал ее Николай. Медленно подняла ладонь, положила на рукоять меча. Николай наблюдал, как смыкаются ее изящные пальчики аккурат под круглой гардой. Как медленно, будто бы специально для того, чтобы можно было рассмотреть во всех подробностях, клинок покидает ножны, как меняет положение тело, как острие устремляется ввысь...
Следующий прием — выхват, переходящий в горизонтально-рубящий удар, еле различимый глазу взблеск стали. И вновь — медленное повторение, словно для того, чтобы нечаянный зритель увидел технику во всех нюансах...
Шаг вперед, ладонь легла на эфес, но меч покидает ножны едва ли на треть — в этот раз нанесен тычковый удар рукоятью и лишь после этого лезвие со свистом рубит невидимого соперника.
А потом все внезапно кончилось. Девушка распрямилась, приняв расслабленную позу, так что Николай увидел, что на сегодня ее упражнения закончены.
Мичман вышел на полянку.
— Доброе утро, леди. Позволено ли мне будет узнать...
Девушка резко повернулась:
-О, здравствуйте, Николай. Вы меня испугали — перебила она его и вдруг, не терпящим возражений тоном отчеканила:
— Вы только что пришли... — короткая пауза и не успел Николай открыть рот — нежным, исполненным вопросительных интонаций голосом:
— Не так ли?
— Конечно — только и оставалось сказать юноше. Впрочем, головоломка-то нехитрая, его собеседница сказала ведь, что учить японскому искусству фехтования она его не может. А если он без ее ведома, подглядел за ее тренировками, то где же тут обучение?
И все же... что за странные игры? Им вроде бы хорошо вместе, но первоначальный флер загадочности и необычности их встреч уже не интриговал, а начинал раздражать. Короткие свидания на рассвете, даже имени ее он не знает... а теперь еще эта донельзя странная эскапада. Если нельзя показывать приемы азиатского фехтования, так не показывай, а если все же решила научить — зачем этот цирк? Ведь результат-то все равно один, запрет нарушен.
Или это — "загадочная японская душа"? Можно нарушить запрет, но невозможно сделать это публично? Что же это за культура, где форма важнее, чем содержание? А с другой стороны... Николай даже покраснел пришедшему ему на ум сравнению.
В свои молодые годы юноша, конечно, знал о существовании продажной любви, хотя никогда не пользовался услугами профессиональных "жриц". Ему приходилось видеть гулящих — любой мог подойти к ним и, сговорившись о цене, удалиться в укромное местечко. И абсолютно всем было понятно, каким делом займется парочка, укрывшись от посторонних глаз — но именно, что укрывшись. И речи не могло быть, чтобы гулящая стала предаваться амурам у всех на виду, скажем, прямо посреди улицы, где предлагала свой "товар". Продажная любовь безоговорочно осуждалась моралью, но при этом существовала — как будто бы в тайне, и потому мораль мирилась с ее наличием. И никому не казалось это смешно или странно — просто таковы были правила игры у общества, в котором родился и жил Николай.
Общество нашло способ не замечать того, что оно осуждает, но не может или не хочет искоренить. Да и вообще, если вдуматься, очень даже часто мораль говорит нам: "Ни в коем случае нельзя! Но если тихо и незаметно — тогда можно". И, если так, то почему он должен в чем-то упрекать молодую японку? Так что Николай выбросил из головы все эти высокие материи и с головой погрузился в удовольствие общения с прекрасной своей собеседницей.
Перед расставанием девушка внимательно и как будто бы даже с грустью посмотрела в глаза мичмана
— Я уезжаю. — огорошила она Николая.
— Ненадолго, может, на месяц или немного больше.
— А потом? — вырвалось у юноши.
— А потом... что же, если таково Ваше желание, то мы увидимся вновь. Я найду Вас.
Дни в плену тянулись медленно и скучно, на что раньше Николай особого внимания не обращал. Сначала — лечение в госпитале и психологический шок раненного, пережившего страшного сражение человека. Потом — разрыв помолвки, затем... совсем неожиданное знакомство с прекрасной дочерью Азии. Теперь же ничто не занимало ум молодого человека, и он чувствовал себя так, будто на его плечи с грохотом обрушилась вечность, и, казалось, ничто не могло бы приблизить ее окончания.
Но история о единственном сыне Асано Кадзума все же чем-то зацепила Николая. Решение юного самурая — нанести опережающий удар, обратив в ничто фехтовальное мастерство противника что-то задело душе мичмана. Ведь и в морском бою чрезвычайно важно было нанести удар первым.
Пушка, конечно, не катана и не сабля. Но все же, по мысли Николая, артиллерийская дуэль на море была чем-то сродни фехтованию. Когда корабли обмениваются залпами с пяти миль, бесполезно целить во вражеский корабль — к тому моменту, пока комендор введет поправки в прицел, пока прогремит выстрел и снаряд преодолеет многие километры, вражеского корабля там уже не будет. Нужно уметь рассчитать место, в котором окажется враг, чтобы в миг, когда земная тяга, смиряя бешеную энергию снаряда, направит его путь туда, где ветра и течения от века гонят белопенные валы, его траектория пересеклась бы с темным, опоясанным огнем собственных орудий силуэтом неприятеля.
А для этого нужно вымерить дистанцию до врага, высмотреть сливающийся с морем вражеский корабль так, чтобы по возможности точно определить его курс и скорость, высчитать правильный прицел. Поединок артиллеристов — это поединок умов, зоркости и опыта, но тот, кто первым сможет правильно решить задачу получит награду — кроваво-огненный поцелуй на сером силуэте вражеского броненосца.
Конечно, это не единственное умение, коим должен овладеть артиллерист. Но нанести удар первым — уже половина дела, треть победы и потому история Асано Тамидзимару не могла оставить мичмана равнодушным.
К тому же... Николай любил холодное оружие. Любил соразмерность его форм, тихий шелест извлекаемого из ножен клинка, матовый блеск стали. Любил ощущать вес сабли в ладони, чувствуя, как смертоносное лезвие становится продолжением собственной руки. Но при этом, как ни удивительно, мичман не слишком любил фехтование. Может быть, потому что заниматься приходилось ненастоящим, учебным реквизитом, не имевшим истинной красоты оружия? Мы бываем изрядно прихотливы в наших пристрастиях и хобби, но кто нас будет судить за это?
А вот тренировать удары из ножен нужно было именно на боевом оружии. К тому же такое занятие не требует ни партнера, ни специального зала, так что морские походы не станут препятствием увлечению.
Новое занятие разнообразило тягучий и малопривлекательный быт пленника. Николай совершенствовался в практике быстрого выхвата меча, да и в фехтовальный клуб стал наведываться едва ли не каждый день. Кроме того, мичман одолел расспросами казачьего есаула. Тот не был рад столь назойливому вниманию, и поначалу норовил от Николая ускользнуть. Но потом оттаял, рассказал и показал мичману немало интересного.
Так Николай обрел свое хобби, да так и не забросил, предпочитая его фехтованию. Часто работа с клинком заменяла ему зарядку, которой молодой человек почти никогда не пренебрегал, и даже годы спустя он продолжал работать над этой техникой, доводя ее до совершенства. Но это случилось потом, а пока...
Не то чтобы месяц пролетел для мичмана незаметно, но нельзя сказать, чтобы каждая минута тянулась для него бесконечно. К исходу означенного срока мичман вновь стал просыпаться пораньше, тренируясь до рассвета — неожиданно теплая погода августа вполне благоприятствовала ему. А даже если бы и нет — Николай с нетерпением ожидал встречи со своей "знакомой незнакомкой", а когда бы ей состояться, если не на рассвете в привычном для них месте?
В то утро тренировалось особенно хорошо — боккэн был послушен Николаю, словно кисть — художнику, хотя юноша и отдавал себе отчет, что в этом деле он, покамест, далеко не Рембрандт... Николай увлекся настолько, что даже не сообразил сперва, когда тихий женский голос произнес:
— Здравствуйте, Николай.
Она стояла на том самом месте, где мичман увидел ее в первую их встречу на этой полянке -тонкий стан рядом с кряжистым стволом старого древа, большие, карие, такие изумительно теплые глаза... Николай опомнился, сообразив, что пауза излишне затянулась — по его вине:
— Здравствуйте, прекрасная леди — хрипло ответил юноша, как будто бы что-то пережало ему горло. Но девушка не обратила на это внимания, она пристально смотрела мичману в глаза, словно разыскивая что-то и, казалось, разглядела в них то, что искала. Ее лицо озарилось мягкой улыбкой, и сердце Николая закружило теплой, пьянящей и пряной волной.
— Я вижу, Вы не забросили Ваши упражнения — произнесла она и — не ослышался ли Николай? Неужели и ее голос чуть дрогнул?
— Похвально. Проверим, чему Вы смогли научиться? — спросила девушка, и только тут Николай разглядел боккэн в ее руке. А в глазах прекрасной незнакомки мичман увидел хорошо знакомых ему чертиков веселья.
— Условия простые — мечи в ножнах, и Вы наносите удар. Если я успеваю отразить его своим боккэном — побеждаю я, ну а если Вам удастся..., впрочем, это уж вряд ли — рассмеялась она.
Они встали друг напротив друга и склонились в коротком поклоне. Сегодня Николай не сводил глаз со ставших очаровательно-внимательными очей незнакомки, и в них скользнула тень одобрения.
Удар!
Казалось, боккэн Николая врезался в каменную стену, а девушка уже убирала меч в ножны. Еще одна попытка! Бесполезно. Мичмана не оставляло ощущение, что за то время, пока он выхватывает из ножен меч, его соперница смогла бы отразить его удар, сама ударить трижды, и у нее хватило бы еще времени на то, чтобы собрать букетик цветов для этого японского умения, о котором она же и рассказывала, как его... экибана?
Веселье уходило из взгляда девушки, его место занимало... что? Легкая грусть, с оттенком легкого же превосходства? Но, Боже, как прекрасны ее глаза, легкая улыбка, нежный румянец на щеках... Николай замер, не в силах оторваться от ставшего таким желанным лица, столько раз являвшегося ему во сне...
