Если раньше я переживала, что Чудовище не может меня услышать, то теперь он то и дело перехватывал обрывки мыслей, которые я по привычке проговаривала на анималингве. Он закидывал меня вопросами, я же развлекалась сочинением нелепых, но выразительных историй, в которые неизменно вкладывала какую-нибудь мораль. Так, в частности, Чудовище был приучен к чистке зубов по утрам и вечерам (историю про бобра, оставшегося без зубов по причине лени и беспечности, мне и самой было страшно вспоминать).

Я зевнула и сказала:

— Это знаменитая история о великой любви. Посильнее, чем "Ромео и Джульетта". Неужели ты никогда не слышал о Герасиме и его кошке Мяу-Мяу?

— Я не помню, слышал или нет. Ты же знаешь, я болею...

(Мысль о болезни внушила Чудовищу я. У меня возникало много фантастических версий относительно его состояния, но эта была самой простой. Я рассказала, что нашла его здесь совершенно больным, в беспамятстве, а теперь он постепенно выздоравливает. Пока хватало и такого примитивного объяснения.)

— Тогда садись и слушай. Жил-был один Герасим...

— Измуму? — уточнил Чудовище, присаживаясь рядом.

— Да, Герасим Измуму. Фамилия такая. Однажды в студёную зимнюю пору...

— Студёную зимнюю пору... — зачарованно проговорил вслед за мной Чудовище.

— Да, это когда холодно и с неба падают белые пушинки, тоже холодные...

— Холодные белые пушинки... не помню... не помню...

— Ещё вспомнишь, — утешила я его, — какие твои годы. Так вот. Однажды пошёл этот Герасим в магазин... за пирожками...

— В магазин?

— В такой дом, где стоит много холодильников — для тех, у кого в собственном дому нет этой полезной вещи. Не всем так повезло, как тебе. И работают эти холодильники не на силе мысли, а на силе денег — это такие волшебные штуки, которые...

— Я знаю, — перебил Чудовище и небрежно взмахнул рукой, — деньги — это не интересно.

Да? Ну-ну.

— ...И пошёл Герасим в магазин. А дорога его лежала через лес... Лес помнишь?

Чудовище задумался.

— П-помню... — с запинкой сказал он и округлил глаза: — Он что, пошёл через лес один? Без охраны? Без... свиты?

Интересные леса ты помнишь, подумала я.

— Конечно один. Откуда у Герасима свита?

— А Герасим... он кто был?

— Он был дворник. Это тот, кто двор убирает — примерно как ты сейчас. Только за деньги. В отличие от некоторых, Герасим считал, что деньги — это интересно.

— Он что, был... — Чудовище долго морщил лоб, я ждала. Нужное слово ускользало от Чудовища, в раздражении он начал дёргать себя за оставшийся рог (рог шатался, как молочный зуб у ребёнка) и наконец произнёс: — Простолюдин?

О как. Становится всё любопытнее. Какие мы слова знаем. Это тебе не "пыш-пыш", это социология.

— В общем, да. Можно сказать и так. Простолюдин. Он же двор подметал.

Чудовище длинным взглядом посмотрел на метлу в своей руке, размахнулся вдруг и отбросил её далеко в сторону.

Я поморгала.

— Дальше рассказывай, — как ни в чём ни бывало сказал Чудовище.

Я снова поморгала.

— А-а-а... Ну да. Пошёл Герасим через лес. Шапку надел... тёплую, красную... корзину взял, да и пошёл себе. Пирожков очень захотел. И маслица.

— Странный этот Герасим. Ради пирожков и маслица отправиться на верную смерть?

— Лес был не такой опасный, а Герасим... Герасим к тому же был могучим колдуном. Вот такой непростой парень — дворник, простолюдин и колдун всея деревни.

— Так не бывает. Или колдун — или простолюдин.

Я слегка разозлилась. Раньше лапша, которую я наловчилась вешать на уши Чудовищу, не подвергалась критическому разбору. Вспомнить хотя бы кошмарную ахинею про лосей, любителей носить обувь и мыть копыта по вечерам. И ничего, повторила "на бис" раз десять. По заявкам радиослушателей.

Мой хвост начал подёргиваться из стороны в сторону.

— А вот и бывает.

— А вот и нет.

— А вот и да.

— А вот и нет.

Я покосилась на Чудовище.

Он откинулся назад, опершись на руки, и смотрел как с севера на юг движутся распластанные по небу тучи.

На тонких губах — уже почти человеческих — змеилась ухмылка, горбоносый пятнистый профиль принадлежал кому-то другому — незнакомому и недоброму.

Похоже, впереди меня ожидают нелёгкие времена.

— Мне дальше рассказывать или как? — спросила я.

Чудовище живо повернулся, и неприятное выражение стёрлось с его лица. Я снова увидела знакомые круглые глаза.

— Ты сердишься? Но мне так кажется, я не знаю откуда. Прости меня!

Я смягчилась.

— Ладно, проехали. И вот, идёт себе Герасим, идёт, корзиной помахивает, и вдруг слышит крики о помощи. Герасим, конечно же, поспешил в ту сторону...

— Зачем?

— Как это зачем?! Он поступил, как на его месте поступил бы любой нормальный человек.

— Но это же была ловушка?

— Нет, не ловушка! Так что Герасим — молодец.

— А вдруг это была бы ловушка? — не унимался Чудовище. — Тогда он не был бы молодец.

Ладно, подумала я, сейчас я покажу тебе, кто здесь молодец и вообще царь природы.

— Значит так. У этой истории есть два конца. В одном Герасим был мудр и осмотрителен. Он услышал крики, но подумал, что это ловушка и поступил правильно — пошёл себе спокойненько дальше.

Чудовище довольно ухмыльнулся, я продолжила:

— Во втором варианте Герасим пошёл на крики, оказался на берегу реки и увидел, что пятеро магов — злой колдун и четыре ведьмы — нападают на одну кошку. Они хотели её утопить... в проруби. Кошка отбивалась, но силы её были уже на исходе. Тебе какой конец рассказывать?

Я сидела на крыльце, щурилась вдаль и улыбалась кошачьей улыбкой.

Чудовище потерянно молчал.

Я его не торопила, я наслаждалась моментом и боролась с желанием заурчать.

Молчание длилось долго. Картина маслом называлась "Гордость и предубеждение".

Потом Чудовище спросил:

— А эта кошка была такая же умная и красивая как ты?

Ход конём. "И почему мне никто не доложил, что ты вырос?" — вспомнилось мне шварцевское, из "Золушки".

Урчание вырвалось само собой. Сказал бы кто-нибудь полгода назад, что я буду радоваться из-за того, что кто-то высоко оценил мою кошачью стать... У меня вдруг мелькнула дикая мысль: если б мы с Чудовищем жили в обычном мире, наверное, он таскал бы меня на кошачьи выставки — в качестве участницы. Интересно, мне бы там что-нибудь присудили? У меня уши такие большие — а вдруг я породистая?

Бред. Я потрясла головой и прервала урчание.

— Ладно, хитрюга. Слушай. Герасим заступился за кошку, произошла эпическая битва. Герасим очень ловко применял заклинания... ну и корзиной тоже ловко размахивал.

Далее я в красках обрисовала бой между пятью коварными магами и благородным спасителем кошки. На помощь Герасиму пришли бобры и лоси, на стороне злыдней выступили дятлы и необыкновенно свирепые существа — внутренние тараканы. Сражение длилось три дня и три ночи, преимущество переходило то на одну сторону, то на другую. Кошка была чёрной масти и ушастая, главный негодяй имел золотые кудри и голубые глаза, у Герасима обнаружились закрученные рога. Один рог Герасим потерял в процессе битвы, и это придало дополнительной мужественности его облику. Шрамы вообще украшают мужчину, а потеря рогов — в особенности.

Чудовище слушал меня, приоткрыв рот.

Увлёкшись, я бегала по крыльцу, падала, вскакивала, прыгала и, кажется, ходила на задних лапах. Когда Герасим наконец-таки одолел врагов, я даже почувствовала, что запыхалась.

— Когда Герасим всех победил, он запихнул злых магов в мешок — вместе с их внутренними тараканами — и закинул мешок на Луну. Помнишь, мы с тобой пятна на Луне видели? Вот. Это они натоптали. А потом он снял с себя красную шапку, положил на дно корзины — чтобы было помягче, и усадил туда спасённую кошку. Герасим назвал её Мяу-Мяу, отнёс к себе домой, и жили они долго и счастливо. Герасим очень хорошо относился к Мяу-Мяу, уважал её, баловал — кормил вкусно, гладил, играл с ней и всё такое... Потому что мы навсегда в ответе за того, кого не дали утопить в проруби. Так родилась народная поговорка "люблю тебя, как Герасим Мяу-Мя". Всё.

Чудовище некоторое время обдумывал мою историю, потом сказал:

— Тогда мы навсегда в ответе и за тех, кого закинули на Луну.

— Хм-м... Может быть. Это каждый решает сам для себя.

— А что было с тем, другим Герасимом?

Я зевнула.

— Ну что там с ним могло быть... Тот Герасим, который был весь из себя правильный такой, спокойно дошёл до магазина, получил свои пирожки и маслице и так же спокойно вернулся домой.

— И всё? И никаких приключений?

— Нет, почему же, — в моём голосе появились мстительные нотки. — Придя домой, он не вымыл руки перед обедом, к тому же пожадничал и затолкал в пасть все пирожки и всё маслице, после чего трое суток провёл в одной маленькой комнатке — сам знаешь где. Вот такое у него было Большое Приключение. А мог бы обрести прекрасную Мяу-Мяу.

Чудовище некоторое время смотрел на меня, а потом с его лицом начало что-то происходить. Он начал морщиться и дёргать верхней губой, потом начал странно кашлять.

— Тебе плохо? — неуверенно спросила я, и вдруг до меня дошло — он пытался смеяться!

Это был ещё один шаг вперёд, но в воспитательных целях я сказала:

— И ничего смешного. Руки перед едой надо мыть. А теперь пойдём в дом, хочу сливок и спать.

Мы зашли внутрь, и там Чудовище, как обычно, задержался у зеркала.

Я тоже стала разглядывать своё отражение.

Никаких изменений. Мой облик оставался стопроцентно кошачьим. Уши-крылья, глаза-пуговицы, изогнутый тонкий хвост — всё было на месте. В отличие от Чудовища я не лысела и не видоизменялась.

Я вздохнула.

Чудовище тоже вздохнул.

— Я некрасивый? — спросил он вдруг.

К такому вопросу я была не готова и ответила вопросом на вопрос:

— С чего ты взял?

— Ты называешь меня чудовищем. Я знаю. — Чудовище ткнул кулаком в отражение, и зеркальная поверхность пошла волнами. — Я тебе не нравлюсь.

Слова надо было подбирать тщательнее.

— Это не так. Во-первых, ты болеешь, а болезнь никого не красит. Осталось подождать совсем немного... скоро ты будешь выглядеть по-другому. Во-вторых...

Я замялась. Правда состояла в том, что по большому счёту мне не было никакого дела до его внешности. Он должен обрести способность ясно мыслить и вытащить меня отсюда, а мохнатый он при этом будет или рогатый — не имело значения.

— Во-вторых, ты... — начала было я, но вдруг увидела на полу капли свежей крови. Потом капель стало больше, они образовали лужицу, которая росла на глазах.

Я вскинула голову и обнаружила, что Чудовище стоит с оторванным вторым рогом в руке, а его лицо и рубаха постепенно заливается кровью.

— Так лучше? — спросил Чудовище, бледнея, но продолжая по-дурацки скалиться. — Так я тебе больше нравлюсь?

— Зачем ты это сделал?!

— Шрамы украшают мужчину, — сообщил он мне, перед тем как завалиться в обморок прямо в коридоре.

Видимо, потеря второго рога ускорила таинственную трансформацию его организма. Чудовище сначала лежал неподвижно, не отзываясь на мои отчаянные призывы, затем его начало крючить. Он то выгибался, то сворачивался как гусеница, то разворачивался, ударяя ногами в стену или в зеркало, которое сильно прогибалось, но не билось. Всё выглядело ещё непригляднее из-за крови, натёкшей из раны, — в ней было всё, до чего дотрагивался Чудовище, не говоря о нём самом.

Я металась поодаль, потому что Чудовище мог ненароком сплющить меня в лепёшку.

Через некоторое время судороги затихли, после чего Чудовище довольно быстро пришёл в себя, я смогла подойти и осмотреть его. К моему облегчению рана кровоточила лишь чуть, что подтверждало её магическую природу, в обычной жизни Чудовище не отделался бы так легко.

— Кы-ыса... — слабо сказал он. — Плохо...

Я чуть было не испугалась, что начался рецидив умственной отсталости, но сообразила, что этот лепет прозвучал на анималингве.

Я была очень зла.

— А так тебе и надо. Трудно было подождать, пока он сам отвалится?

— Трудно. Трудно ждать... трудно быть некрасивым... и глупым...

Если он собирался меня разжалобить, то ему это не удалось — от испуга вся жалость испарилась. Меня потряхивало.

— Зато сейчас такой красавец стал, — съязвила я, разглядывая его перемазанную кровью физиономию. — Вставай, пойдём мыться.

Чудовище, покряхтывая, поднялся и на свой валявшийся неподалёку рог даже не посмотрел. Первым делом он в радостном предвкушении ринулся к зеркалу.

— Ой, — сказал Чудовище. — Пойдём мыться скорее.

Недавно я произвела ревизию шкафов — заставила Чудовище открыть всё и полазала по полкам. В одном из шкафов обнаружилась одежда всё того же больничного типа, серые штаны и рубахи, сложенные аккуратной стопкой.

— Возьми чистую одежду, а старую снимешь и бросишь на кухне в углу. Завтра я научу тебя стирать.

Стиральной машины здесь не было, но в шкафчике под раковиной я обнаружила несколько засохших растрескавшихся брусков хозяйственного мыла.

— А давай грязную одежду сразу в форточку выкинем? — внёс Чудовище типично мужское рационализаторское предложение.

Я в ответ усмехнулась.

— Ничего-ничего, труд облагораживает.

У входа в кухню — облупленная заржавевшая ванна находилась там — Чудовище остановился.

— А ты разве со мной не пойдёшь?

— Нет.

— Мне без тебя страшно.

— Всё равно нет. Я буду ждать под дверью.

— Почему?

Потому что я, в конце концов, невинная девица, хотелось ответить мне, а ты уже достаточно похож на человека, чтобы смутить меня. Но сказала я другое.

— Мужчину украшают не только шрамы, но и отвага. Иди, сними одежду, оставь её на полу и хорошенько вымойся, но на голову не лей, просто аккуратно вымой лицо. Потом волосы отожми, вытрись — полотенца знаешь где, оденься и только после этого зови меня. Алгоритм действий ясен?

Чудовище подумал и с достоинством ответил:

— Алгоритм ясен.

— Тогда действуй. Если что — я рядом.

Чудовище потоптался ещё немного, покидал жалобные взгляды и отправился мыться.

Я сидела перед дверью и прислушивалась к шуму, доносившемуся с кухни. Было ощущение, что в ванну залезло стадо слонов.

Чудовище держал меня в курсе происходящего.

— Я вымыл лицо и шею! — радостно сообщал он, — но на голову я не лил!

— Молодец, так держать.

— А руки сами вымылись!

— И руки молодцы.

— С меня лезет шерсть, иди посмотри!

— Это замечательно, я потом посмотрю. И следи за водостоком, чтобы не забился.