Волхвы Скрытной Управы. Меч( ч. 2)

— Хорошо. Передай Вукомилу, — слова давались с трудом. — Жирота не добыл, что просили. Отряды везде. Жгут всё. Но привез. Себя. Больного. Из меня вырезать можно. Только сами не подхватите.

Жирота закашлялся, потом резко склонился вправо и долго блевал. Отцепил баклагу, прополоскал рот, сплюнул и надолго присосался.

— Только торопитесь. Недолго мне осталось. Желваки красные. Давно уже... И сил нет... Не подходи!

Но княжий человек уже был рядом с больным.

— Не суетись! — прикрикнул Снежко. — Меня эта хвороба не возьмет. И себя рано на погост отправляешь, брате! Поживешь еще, да послужишь. Не спеши от службы в Ирий сбечь.

Пока уста говорили, руки княжьего человека ни на миг не останавливались. Рукав кашули Жироты оказался закатан, руку перехватила тугая петля. Появился прозрачный кругляшок с длинной иглой, совсем не больно, вонзившейся в сгиб локтя...

Жирота наблюдал за всем действом как сквозь туман, медленно теряя сознание. Он сделал то, что должен. Привез. Теперь можно и умирать... Теперь всё можно...

А Снежко, вкалывая больному лошадиную дозу антибиотика далеко не высшего качества, пытался понять, успеет он, или, как было в двух предыдущих случаях, уже поздно. Эх, Жирота, Жирота. Никогда тебе не узнать, что ты не первый. Образцы чумных тканей давно есть. Но слишком медленно идут новости. И скрытники тащат из Европы 'желваки'. Чаще всего на себе...

Книга

'Неначавшаяся война, обеспечивавшая столь эффективное распространение пандемии на запад, ограничивала ее продвижение на восток. Остановить болезнь такой поворот событий не мог, но мы получили хорошую фору по времени. И использовали его на полную катушку. В течение двух недель новорожденная фармацевтическая промышленность превратилась в приоритетное направление развития народного хозяйства.

Скрытники добыли образцы зараженных тканей, после чего получение сыворотки стало делом техники. В середине березозола ее уже опробовали на добытчиках, а в травне начали поголовную вакцинацию. Параллельно килограммами производили стрептомицин. По меркам двадцать первого века — препаршивого качества, плохо очищенный и дающий огромное количество осложнений. Но дающий людям шанс на выздоровление, что перевешивало любые минусы. Глухота или слепота — это всё же не смерть...

Вакцинация вызвала весьма неоднозначное отношение. До Крещения Руси действо по уровню напряженности, конечно, не дотягивало. Разве что в миниатюре.... Поверивших сразу оказалось не так уж и много. Кого-то пришлось уговаривать, кого-то запугивать картинами болезни, кого-то заставлять. То там, то здесь вспыхивали 'чумные бунты'. Тут обходились без уговоров, жестко подавляя выступления. Окончание этих акций получалось своеобразным: выживших вакцинировали и отпускали по домам. Бунтовать им больше было не за что. Старались поменьше убивать, благо дружинников привили первыми. Но бунт есть бунт.

Еще хуже оказалось с союзниками. Раньше всех под удар Черной Смерти попали ободриты и венеды, подхватившие заразу в ходе партизанских действий. К ним ушла вся первая порция лекарств. Но Старгард успел стать общим могильником...

Угры и печенеги прививаться отказались наотрез. Правда, после того, как два наиболее 'оторванных' клана, сбегавших 'за зипунами' в Баварию и Франконию, вымерли практически поголовно, мадьяры одумались. И прививались на редкость дисциплинированно. Печенеги же так и не поверили в науку, но, на всякий случай, откочевали восточнее, к самой Волге, благо свободного места после прошлогодней резни хватало.

Решение мадьяр благотворно подействовало и на сиверов, два месяца впустую 'перетиравших вопрос' на сходах. Атаманы, посмотрев на перепуганные рожи угорских послов и убедившись, что за прошедшее время из оросов Щараха от прививок никто не помер, приняли, наконец, положительное решение.

Вот с кем проблем не возникло, так это с четырежды тестем Ярослава. 'Ярослав Щараху коня дал! Самострел дал! Дочек забрал! — при последней фразе хан-бек-атаман суеверно сплевывал на землю. — Плохого не предложит! Хороший зять, настоящий мужчина!'

Так или иначе, но болезнь удалось остановить на границах Росского Союза. А в червне мы уже двинулись на Запад. Начался Фряжский поход.

Печенежские Степи, лето 6450 от Сотворения мира, червень.

— Русы ушли в поход на запад. Сейчас их города беззащитны, и упадут в ладони спелой хурмой! Бесстрашные воины великих беев, быстрые, словно пардус, и силою сравнимые с быком, разметавшие по степи прославленных хазарских полководцев, непобедимых до того часа, сломившие Великую державу ромеев! Да вам покажется легкой прогулкой этот поход ...

Куркуте задумчиво поглядывал на гостя, чьи льстивые речи лились полноводной, под стать великому Итилю, рекой. Складно говорит, очень складно. А хитрые черные глазки бегают под чалмой... Никогда не верили печенеги словам чтящих послания Муххамада. Речи арабов столь же лживы, как и слова надменных ромеев. Мертвых нынче ромеев. Не следует забывать судьбу сделавших неправильный выбор. И повторять их ошибки тоже не следует.

— Что скажут беи? — мерно проговорил Батана.

Лицо вождя Була Чопон безмятежностью сравнимо со степным летним небом, а невозмутимостью готово спорить с древним курганом, навеки застывшим посреди бескрайних просторов. Лишь сухая рука старика мерно поглаживает белоснежную бороду, да тело раскачивается чуть чаще обычного. Изяслав бы сказал: 'Частота и амплитуда колебаний черепно-мозговой коробки определяется направлением и модулем вектора настроения!' Любит хитроумный русин сложные и непонятные слова. Зато смысл фразы не требует долгих размышлений. Мысли Батаны для Куркуте — открытая книга. Потому что схожи с его собственными.

— Киев — богатый город и добыча там велика, — речь Ваицу течет неторопливо, как воды Днепра вдалеке от порогов, — но богатство надо еще взять. Русы не так слабы, как кажется из Багдада. Их дружинник стоит трех наших воинов! И равен по силам десяти арабам. И князь Игорь не зря прозван Безжалостным! И даже если он ушел, у русского князя умелые воеводы!

Половина присутствующих одобрительно зацокали языками. Гость же, проглотив недвусмысленное оскорбление, залился соловьем, по седьмому кругу нахваливая печенегов и доказывая слабость сил, оставленных русами для прикрытия своих городов.

— Разве могут существовать богатуры сильнее баджнакских*?! — слова текут, красивые и приятные. Но не подкрепленные делом. — Да еще втрое! Хотел бы я увидеть такого воина...

— Уверенность эмиров в нашей победе над столь великим вождем, как Игорь Безжалостный, — перебив гостя, продолжает предводитель Явды Эрдим, которому уже приелся сладкий мед пустых речей, — разжигает огонь надежды в моем сердце. Но огонь хорош тогда, когда для него есть пища. Иначе он не разгорается пламенем костра, а тухнет бесполезной искрой. Прежде, чем принять решение, великим беям надо знать, чем могут помочь уважаемые предлагаемому делу.

Хитрит Ваицу. Выводит гостя на разговор по делу. А тот юлит, плетет словесные кружева, отделываясь общими обещаниями. Не поскупятся, мол, арабские владыки, большие дары дадут, много войска в помощь союзникам пришлют.

Опять Изяслав вспоминается: 'Много — не цифра. И большие — не цифра'. Эх, самого бы Изяслава сюда. Переодеть степняком, да посадить о правую руку. Сын-мол, старшенький. Умный — диво! Интересно глянуть, как араб будет убеждать русина пойти воевать Русь...

— Так сколько золота готов дать Багдад, чтобы Степь пришла в Киев? — спрашивает Ипиоса. — И сколько добавит за Кордно?

— И какую подмогу ждать нам из Аравии? — добавляет Куркуте, сосредотачивая взгляд на переносице гостя. — Кабукшин Йула не привыкли воевать за пустые слова.

Гость ерзает, но от прямого вопроса трудно уйти кривыми ответами. Если, конечно, хочешь договориться. Если же не хочешь... Нет, в шатре совета посланца не тронут. И в стойбище тоже. Однако степь велика, и не всем дано добраться до ее края... Но есть у посланца и конкретные доводы. Есть. И пришло их время.

— Не пройдет и месяца, как десять тысяч воинов напоят своих коней из Итиля, — выдавливает гость, — и приведут тридцать возов с дарами...

Беи довольно щурят глаза. Десять тысяч воинов — немалая сила. Для страны, разваливающейся весенним сугробом. Арабы не сумели выбрать единого правителя, взамен убитого в прошлом году аль-Муттаки. Халифатом правят эмиры, день и ночь заседающие на совете. И каждый тянет кошму в свою сторону.

Неведомым чудом договорились 'правоверные', не пожалели ни золота, ни войск. Всё больше нравится печенегам предложение пришельца. Киев, как скажет каждый, ослаблен прошлыми годами войны. Богатства у русов скопились немалые. А князь Игорь и умелые воины... Даже Безжалостный не в состоянии воевать без войска. Тот, кто смог победить троих, не справится с десятком. Или с сотней... Батана обводит взглядом собравшихся.

— Хорошо, — рука привычно оглаживает бороду, — мы ждем золото. Воины Степи сделали свой выбор...

Примечания

Баджнак — арабское название печенегов.

Тюрингия, год 942 от Рождества Христова, август

Хвойный отвар не помог. И покой, который Гюнтер все же сумел обеспечить больным воинам — тоже оказался не в силах изменить что-либо.

Впрочем, капитан понимал, что иначе быть и не могло. Если бы болезнь лечилась так легко, не вымирали бы от чумы целые страны. Ведь другие, настоящие врачи, сведущие в лекарском деле куда больше, нежели безродный бродяга-воин, не сумели найти лекарств, где уж ему... Но Гюнтер боролся до конца. Целыми днями варил зелья, поил и кормил больных, водил их до ветра, подставлял ночные вазы тем, кто уже не мог встать. Когда не успевал — мыл обделавшихся. Наплевав на церковные запреты, хоронил умерших без отпевания, лишь бормоча над свежей могилой свежепридуманные молитвы...

Под дерновое одеяло ложились по очереди. Сперва воины, затем барон, затем селяне, приютившие обреченный отряд. Уговорить сервов уйти не удалось. Да и куда им было уходить? Бросить дома, хозяйство — невозможно для человека, живущего с земли. А выгнать мечами уже не хватало сил. Пришлым освободили четыре подворья с краю деревни.

Не помогло. Болезнь птицей перескочила через заборы и ухватила за горло всех. Умирали мужики, бабы, дети... Каждый день на погост волокли новые трупы, а Гюнтер варил всё больше хвойного отвара. И поил им больных и здоровых. Горькое зелье не помогло никому. Когда слег последний из селян, Гюнтер натаскал на кладбище дров и развел такой костер, что издалека его можно было принять за лесной пожар. Выкапывать тела не было ни сил, ни желания, и капитан решил, что большой огонь сможет прогреть землю достаточно, чтобы убить болезнь. Очередная глупость, придуманная уставшим рассудком. Или не глупость? Как знать...

Все, кто пришел с бароном фон Эхингемом, умерли Что продолжало держать Гюнтера в деревне, он и сам бы не смог объяснить. Но капитан не уходил. И продолжал ухаживать за больными селянами. Поил, кормил, обмывал... Варил отвар... Молился богу. В какой-то момент Гюнтер стал набожным католиком. Но по мере смертей сослуживцев, и крестьян, в особенности детей, вера снова ушла, сменившись ожесточением. Вернулся привычный цинизм, а в какой-то момент пришло убеждение: либо Бога просто нет, либо он очень большая сволочь. И еще неизвестно, что лучше.

В тот день, когда появились русы, в живых оставались лишь двое детей. Гюнтер сидел на бревне у входа в дом, где лежали больные, и размышлял. В их выздоровление капитан не верил. Детей он сожжет в этом же доме. Потом запалит деревню и пойдет в баронство Эхингейм.

Теперь, будучи рыцарем, он является вассалом покойного барона. Или его сына. В общем, пойдет и сообщит. А если малолетний барон возложит на капитана вину за гибель отца, что же, кинжал висит на поясе, а ударить себя в сердце сил хватит всегда. Новый рыцарский род смоет позор смертью. Жить Гюнтеру не хотелось.

Появившиеся конные окольчуженные воины навели капитана на еще более мрачные мысли. Верный клинок прыгнул в руку. Седлать коня некогда, но Гюнтер и пеший кое-что может. А умереть... Ему ли бояться?

Но пришедшие повели себя странно. Вместо того, чтобы испугаться чумы, спросили, остались ли в деревне выжившие. А потом сказали, что вылечат детей. Капитан не поверил, но махнул рукой и отошел в сторону. Нет смысла сражаться за жизнь детей, которые всё равно умрут через пару дней...

Дети не умерли. Зелья русов, в отличие от хвойного отвара, помогали. Пошедшие на поправку больные ехали сейчас в обозе отряда, который Гюнтер вел к замку Эхингейм. Вел добровольно, совершенно не представляя, спасители едут рядом или захватчики...

Замок барона не изменился. Только наглухо закрыты ворота, поднят мост, да на башнях лениво колышутся черные флаги. Стоило ли Вернеру умирать в безвестной деревушке, если чума явилась и сюда? Гюнтер приблизился к мосту, выискивая признаки жизни на стенах. Никого и ничего. Впрочем, это ничего не значит. Живые могут лежать без сил...

— Эй, в замке! — заорал капитан, остановив коня напротив поднятого моста. — Живые есть?

Живые были. Что подтвердила многоэтажная ругательная тирада, общий смысл которой сводился к пожеланию пришедшим валить ко всем чертям и побыстрее. И сдохнуть от меча, а не от чумы. Это если кто флагов не видит! Гюнтер легко опознал говорившего.

— Людвиг, — заорал капитан, — старая ты козложопая скотина! Открывай ворота! Я привел тех, кто умеет лечить чуму!

— Гюнтер? — из-за зубца куртины высунулась знакомая бородатая рожа. — А где барон? Или ты продался русам и врешь старым друзьям?

— Вернер мертв. А насчет захвата замка... Чего тебе бояться, Людвиг? Двум смертям не бывать. Если я предатель, умрешь от меча, а не от чумы. Тебе же лучше!

Впрочем, последний довод оказался излишним. Раздался скрип несмазанного ворота — старик уже опускал мост...

Кордно, лето 782 от Взятия Царьграда, грудень

Старик неторопливо открыл дверь, вошел, неодобрительным взглядом оглядел службицу, останавливая взгляд на цифрах учета, краской нарисованных на ножках столов, оборотных сторонах зерцал и прочих предметов и, не обнаружив непорядка, двинулся через хозяйство притихшей горничной к противоположной двери. В середине пути он резко тормознул, подошел к окну и спросил:

— Это что?

Палец старика уперся в горшок с невзрачным зеленым стеблем.

— Любавины Глазки, дедушка Жила! — испуганно пискнула девушка. — Мне девочки росточек дали. Он красивый будет! Просто я только сегодня высадила!

Старик покачал головой:

— Ты мне, Забава, зубы не заговаривай! — строго произнес старик. — Почему на горшке числа учета нет?

— Так я ж его из дома принесла! — глаза девушки наполнились слезами.

Забава прекрасно знала, что на старшего по хозяйству в Управе этот прием не действует. И никакой другой тоже. Но вдруг поможет?

— И что с того? — не меняя тональности, спросил стархоз. — Порядка не знаешь? Принесла, подпиши у начальства бересу, чтобы потребность подтвердить, зайди ко мне, получи число учета, стоимость проставь. В день оплаты тебе денюжки вернут, если горшок тут нужен...