Подкидыш

Новицкий же ждал окончания речи Остермана с интересом и без малейшего нетерпения. Объяснялось это очень просто — ему тоже было что сказать по обсуждаемому поводу. Так уж получилось, что в памяти молодого человека отложилось множество почти не связанных меж собой отрывков из монографии "Развитие промышленности и торговли России в восемнадцатом веке". Причем попали они туда не сами по себе и не на занятиях в Центре, а несколько раньше.

Когда дядя Виталий предложил ему путешествие в прошлое, молодой человек согласился сразу. Какая разница, куда сбежать из опостылевшей малогабаритной двушки в хрущевке, уже десятый год стоящей в очереди на снос! От неистебимых тараканов, дуры-сестры и пропойцы-матери. А в допотопном веке, небось, будет всяко лучше, чем в тюрьме. И, скорее всего, чем в армии тоже, а других вариантов своего будущего Сергей даже не рассматривал во избежание неизбежного разочарования, ибо в бандиты идти было уже поздно, для этого следовало родиться лет на двадцать раньше.

А дальше Новицкий получил разъяснения, почему первым по этому пути придется идти именно ему.

— Человек моего возраста при переносе забудет вообще все, что помнил, причем с гарантией. У тебя же есть шансы, и их можно сильно увеличить регулярными тренировками. Правда, они могут показаться довольно неприятными.

Сергей уже совсем было собрался огрызнуться — мол, много вы понимаете в неприятностях! — но глянул на дядю Виталия и промолчал. Кажется, тот на самом деле когда-то любил его мать.

Потом начались упражнения, на которые приходилось ездить во Фрязино, потому что аппаратура стояла там и для перевозки не предназначалась. Первое время зайцем, а потом, когда Сергей опоздал из-за того, что его ссадили с электрички, за деньги. Дядя Виталий сначала отругал его, потом себя и выдал своему ученику пятнадцать тысяч на транспортные расходы.

Тренировки же происходили следующим образом.

Молодому человеку вручался какой-нибудь неудобочитаемый текст, который следовало запомнить. Чаще всего это были отрывки из той самой монографии, причем дядя Виталий, кажется, специально отбирал их так, чтобы смысла там было поменьше, а цифр — побольше. После того, как текст более или менее откладывался в памяти, на голову Новицкому надевался обруч, подключенный к приборной стойке, затем нажималась кнопка, и юноша очень качественно получал по мозгам в самом прямом смысле этого слова. Поначалу он вообще не сразу вспоминал, что это за место и какого черта его сюда занесло, но под конец уже мог, отдышавшись, выдать не меньше половины того, что запомнил перед очередным ударом.

Отвлекшись на воспоминания, молодой император чуть не пропустил момент, когда Остерман закончил свое выступление. Но все же вовремя спохватился, чтобы успеть пресечь поползновение Головкина, который, кажется, хотел объявить о завершении сегодняшнего совещания.

— Господа, — привстал Новицкий, — честно скажу, я не ожидал услышать столь разумных и безусловно полезных речей, кои были произнесены здесь уважаемыми Гаврилой Ивановичем и Андреем Ивановичем. У меня тоже родились некоторые мысли по затронутым вопросам, и я прошу вас их не только выслушать, но и сделать скидку на то, что вникать в столь глубокие тонкости мне до сих пор не приходилось. Однако, кроме этого, я прошу вас также немедленно указать мне, если я где-то буду неправ. И не только потому, что я ныне всего лишь ассоциированный член сего достопочтимого Совета, но и войдя в разумение следующего. Император, который поставил дело так, что никто из подданных не смеет указать ему на совершаемые ошибки, обречен на неудачи. Пусть не сразу, но они обязательно перечеркнут все то полезное, что он смог сделать на благо державы. Итак, вспомним, что новоторговый устав одна тысяча шестьсот шестьдесят седьмого года от рождества Христова подтвердил замену различных сборов единой пошлиной в размере десяти денег с рубля, что логически завершало преобразования, начатые с введением Уставной грамоты в одна тысяча шестьсот пятьдесят четвертом году. Однако ныне...

Долгоруков говорил полчаса. Головкин — почти два, а Остерман — два часа десять минут. Сергей замечал время по здоровенным стоячим часам с маятником, которые гулко и редко тикали в углу Золотой палаты. Себе молодой император поставил задачу хоть немного, но перекрыть рекорд своего учителя, и был полон решимости с ней справиться.

Это ему удалось, хотя он для большей честности состязания не стал учитывать время небольшой паузы, возникшей примерно посередине его выступления. Головкин долго крепился, всякий раз отворачиваясь, когда желание зевнуть становилось нестерпимым, но от этого у него, похоже, заболела шея, так что в очередной раз поворот у него просто не получился.

— Неужели вам неинтересно? — с таким искренним огорчением спросил молодой царь, что Гаврила Иванович смутился и забормотал что-то насчет трудного дня и преклонного возраста. А Сергей, благосклонно выслушав его и сказав нечто соболезнующее, продолжил свою речь.

Наконец часы показали, что можно закругляться, и Новицкий прямо посреди очередного рассуждения заявил, что у него пока все, и сообщил Совету о своем грядущем отъезде. Совсем было павшие духом верховники, поняв, что тягомотина, кажется, на этом закончится, без возражений одобрили путешествие.

— Спасибо, господа, — чуть наклонил голову Сергей, — сегодня я услышал много нового и надеюсь, что в последующие разы, когда мне снова доведется здесь присутствовать, нового и интересного будет еще больше. Кто там поближе — разбудите, пожалуйста, Христофора Антоновича, и мы вас покидаем, у нас еще много дел в связи с подготовкой к отъезду.

Глава 22

Путь в Питер начался с того, что ранним утром пять десятков всадников и шесть небольших пароконных карет собрались у Кремля, где был назначен старт путешествия. Миних быстро провел нечто вроде переклички, в процессе которой убедился, что солдаты и младшие офицеры присутствуют в полном составе, Елизавета со своей мини-свитой тоже, а больше его никто и не интересовал. Была подана команда, и процессия с генерал-аншефом во главе двинулась к каменному мосту через речку Неглинную, за которым начиналась Тверская улица.

Сергей ехал верхом, имея в виду пересесть в карету после обеда, потому как сильно сомневался, что сможет выдерживать в седле по десять часов в день. И глазел по сторонам, потому как Петр Второй проезжал по Тверской всего один раз, три года назад, когда только явился в Москву. Правда, сам Новицкий бывал на этой улице гораздо чаще, но зато в другом времени, поэтому теперь ему было на что посмотреть.

Главных впечатлений было два. Первое состояло в том, что улица оказалась неожиданно узкой, только-только разъехаться двум каретам. Второе — она интенсивно застраивалась, причем исключительно каменными домами. По теперешним меркам, улица была довольно длинной, кончаясь примерно там, где и в двадцать первом веке. Но никакого Белорусского вокзала там, естественно, не было, а торчала будка с двумя полосатыми столбами по обочинам. Тут кончалась Москва. Сразу после заставы начинался бывший Тверской, а ныне Петербургский тракт с полями и перелесками вдоль него.

Дорога была не просто хорошей, как обещал Миних, а отличной по местным меркам. Впрочем, Сергей уже знал, что таковой она будет только до Черной Грязи.

Туда кавалькада добралась часам к одиннадцати дня, но останавливаться, несмотря на наличие ямской станции, не стала. Обед был запланирован в селе Гомзино, стоящем примерно на месте будущего Солнечногорска, а вообще за первый день предполагалось добраться до Клина. Дорога действительно стала чуть похуже, но ненамного. Во всяком случае, скорость движения восемь-десять верст в час поддерживалась легко.

Новицкий пребывал в некоторой эйфории. Во-первых, это можно было считать первым в его жизни нормальным туристическим походом. Потому как до учебы в Центре ему как-то не довелось никуда сходить, семейная обстановка не позволяла. Потом же были не походы, а марш-броски по программе курса "основы выживания", и никаких хоть сколько-нибудь приятных воспоминаний после них не осталось. Сейчас же — красота! Даже сказал бы — лепота, но времена все-таки уже не те.

Впереди как минимум десять дней пути, и все это время он будет никому ничего не должен! В первую очередь — себе, но все работы по подготовке к запуску маяка остались в Москве и как-то движутся, не требуя его участия. Совет — там же, и слава богу, ибо надоел. Правда, по приезду в Питер придется вникать в дела города и флота, ведь это обещано Миниху, но до города на Неве еще ехать и ехать. Причем путешествие, как это ни странно, напоминало Новицкому дорогу до Фрязино.

До встречи с дядей Виталием ему не доводилось проезжать по этой ветке. Чаще всего молодой человек ездил в Сергиев Посад, в гости к бабушке, пока та не умерла. И в основном на александровской электричке, которая почти всю дорогу неслась со стокилометровой скоростью, почти не делая остановок. Фрязинская же ползла от силы сорок, останавливаясь чуть ли не у каждого столба. И пейзажи вокруг были какие-то... ну прямо патриархальные, особенно на последней трети пути. Леса, дачные поселки, застроенные не коттеджами, а домиками-скворечниками советских времен на участках в шесть, а то и четыре сотки. Сергей, глядя в окно, не мог отделаться от ощущения, что он едет по какой-то другой стране, где темп жизни на порядок ниже, чем тот, к которому он привык.

И вот сейчас у молодого императора возникло похожее чувство.

В Клин процессия прибыла, когда уже темнело. Миних, составляя план путешествия, исходил из желания императора проделать путь как можно быстрее, поэтому первый перегон и был таким длинным. Сергей даже сомневался, что они его осилят, потому как читал в кавалерийском уставе сталинских времен, что нормальный марш конницы — это шестьдесят километров в сутки. Форсированный — от ста до ста двадцати, но после него обязательно нужно дать отдых лошадям, а от центра Москвы до Клина как раз и было примерно сто километров. Однако его Даша вроде не очень устала — возможно, потому, что ее седок все-таки был довольно легким. Да и ехал он на ней только до Гомзино, а потом пересел в карету.

Миних всю дорогу провел в седле, но утверждал, что для его коня это так, легкая прогулка. Действительно, животина была здорова, под стать седоку. Среди же остальных лошадей примерно половина требовала замены, но еще за неделю вперед по всем ямским станциям были высланы курьеры, и по крайней мере в Клину было на что заменить выбившихся из сил животных.

Кстати, Совет, отойдя от выступления Новицкого, решил было покрыть расходы на путешествие из средств, выделяемых императору, но подобный образ действий было легко предвидеть, поэтому там присутствовал Миних — свежий, полный сил и отлично выспавшийся на предыдущем заседании. Он заявил, что путешествие императора вызвано государственной необходимостью, ибо имеет целью разобраться с причинами начавшегося упадка северной столицы, любимого детища Петра Великого. И, если по уму и совести, царю надо бы вообще доплатить за тяготы пути, кои он добровольно взваливает на свои еще не окрепшие плечи.

Против доплаты Совет встал насмерть, тут не помогли бы три голоса генерал-аншефа, но так и было задумано. Зато в конце концов согласился отнести путевые расходы, в том числе и по замене лошадей, на казенный счет.

Второй перегон планировался короче первого — обедать предполагалось в Завидово, а ночевать в Твери. Как и вчера, первую половину дневного пути Сергей ехал верхом. Елизавета сегодня тоже переоделась в мужской костюм, чего не позволяла себе в Москве, и ее конь трусил рядом с Дашей.

— Какая все-таки Россия огромная страна! — поделилась она своим восхищением с императором. — Ведь мы проехали от силы десятую часть пути. За это время можно было пересечь из конца в конец весь Гольштейн, где умерла моя несчастная сестра Анна.

Да, подумал Сергей, это действительно примерно сто километров. А вообще-то пора начать соображать, как реализовать свои права на тамошний престол — ведь не может же быть такого, чтобы у него их совсем не было! Потому что если мы собираемся всерьез озаботиться добычей золота в Южной Африке, то нужен более удобный и безопасный выход в Атлантику, чем через датские проливы. То есть Кильский канал. Точнее, перешеек, никакого канала там еще нет, но его можно будет прорыть. Это, конечно, план не на ближайшие годы, но заниматься им все равно когда-нибудь придется. Потому что второй путь в океан лежит через турецкие проливы, а потом через английский Гибралтар, и в обозримом будущем свободное плавание по ним российским кораблям не светит. Но что там говорит Лиза? А, про огромные расстояния...

— Десятая часть пути — это потому, что мы едем в Петербург, — заметил император. — Ехали бы в Охотск, была бы примерно сотая. Да и то по расстоянию, а по времени — хорошо если пятисотая.

— Петя, ты что, и туда собираешься? — округлила глаза Елизавета.

— Да, но нескоро. Вот когда удастся сделать так, что дорога будет занимать не более полугода, тогда и съезжу. Должен же император знать, как выглядит его держава!

Дальше цесаревна ехала молча, почувствовав, что ее Петя о чем-то задумался.

Он действительно вновь вспоминал свои поездки во Фрязино.

— Понимаешь, — говорил ему дядя Виталий, — побочным проявлением импульса, который мы, не мудрствуя лукаво, назвали темпоральным, будет стирание памяти у существа, подвергшегося переносу. Причем тут уже можно заметить интересную закономерность. Есть предельная масса объекта, которую можно отправить в прошлое. Причем чем глубже будет заброс, тем больше окажется эта масса. И наоборот, естественно. В восемнадцатый век можно закинуть килограммов полтораста. К древним грекам — почти полтонны. А во вчерашний день — миллиграммы, а то и меньше. Так вот, перенос максимально допустимой массы сопровождается стирающим память импульсом максимальной интенсивности. Если же, например, отправить назад по оси времени десятую часть возможного, то импульс будет слабым, такой даже я выдержу без особых последствий. Проблема в том, что привязка есть исключительно к первой трети восемнадцатого века, и все. Вот только...

Дядя Виталий задумался, а потом рассмеялся.

— Надо же, ведь я уже рассказал тебе столько совершенно секретного, что легко потянет на пару высших мер по шпионским статьям, а теперь мнусь по поводу интриг в нашей конторе. Так вот, там преобладает мнение, что надо сосредоточить усилия на продвижение точки привязки не назад, а вперед, в самое ближайшее прошлое. Тем более что мой помощник, Саломатин — кстати, редкая скотина! — даже родил теорию, что точку привязки вообще можно двигать только вперед. Не знаю, верит он сам в это или просто пытается сделать приятное начальству. Которое хочет именно туда, а не вглубь веков.

— Но зачем, — не понял тогда Новицкий, — какой толк от миллиграммов?

— Никакого, они никого особо и не интересуют. Однако аппаратура позволяет принимать изображения из того времени. Например, разве лишним будет посмотреть, что происходило в генштабе вероятного противника полчаса назад? Но, по-моему, это просто отмазка. На самом деле будут подглядывать в офисы конкурентов или, например, в баню, где неугодный политик развлекается с мальчиками. Мне, честно скажу, такое направление совсем не нравится. И я произвел кое-какие собственные исследования, результат которых ты сейчас и пробуешь на себе. У разных людей разная сопротивляемость воздействию темпоральных импульсов. У тебя — достаточно высокая, подобных тебе менее процента. Но ее все равно не хватит для безопасного путешествия в восемнадцатый век даже без всякого груза, на половинной мощности импульса. Однако сопротивляемость можно повысить тренировками, чем ты и занимаешься. О том, что это вообще возможно, не знает никто, кроме нас с тобой. Насколько я могу судить, эти ослабленные импульсы безопасны. Во всяком случае, крысам они не нанесли никакого вреда. Мне тоже, но и пользы от них не было, я слишком стар. А вот ты — совсем другое дело.