— Это как рефлекс, — объясняет из-за спины. В голосе слышна усмешка. — Восстановление утраченного совершенства... что-то в этом роде. Здоровое тело — повод восхититься мудростью мироздания и захотеть поправить то, что не так.
— Да, но своими руками? — удивляюсь такой сговорчивости у надменного представителя высшей расы. — Прикасаться ко мне тебе, должно быть, неуютно.
— Мне — нет, — решительно. Пауза, руки вдруг замирают. — Намекаешь, что тебе физический контакт неприятен?
Ответ "да" будет грубостью, "нет" — чрезмерной искренностью. Еще как приятно, но черта с два я в этом признаюсь. Сменим тему. — Сам же говорил, что ваша специализация — вина, а не лекарства. Или что там у вас вместо вин. Да и не похож ты по складу характера на врача.
— Иглотерапия — своего рода упражнение, — отвечает серьезно. — Духовная практика. Лично для меня это оказалось сущим спасением — я научился хоть немного себя контролировать.
Сглатываю комментарии. По-моему, он и сейчас напоминает сухой хворост, который вспыхивает от малейшей искры. А их в нашем обоюдном трении способно возникнуть немало... Но, кажется, не сейчас. Мышцы сладко ноют, тело горячее и довольное, и сама мысль о ссоре неправдоподобна. Коробочка с иглами ложится на столик, и мне похлопыванием по плечу разрешают обернуться.
— И кто из нас что должен другому за прошедший сеанс? — шучу. — Ты мне — за возможность попрактиковаться на доверчивом пациенте, или я тебе — за тяжкий труд ради моего удовольствия?
— Квиты, — фыркает он. — Вот теперь я бы выпил чаю. Ты мне составишь компанию?
— Только холодного, — спохватываюсь, непроизвольно трогая нёбо саднящим языком. — И поесть что-нибудь сообрази, заодно. — Усмехнувшись: — Знаешь эту сказочку: "Хозяйка, дай воды напиться, а то так есть хочется, что переночевать негде"?
Улыбается шутке, а на просьбу с демонстративным удивлением приподнимает бровь. Кажется, ему нравится, когда я его о чем-то прошу. Точно так же, как злит, когда просьба похожа на требование. Пусть и по праву. — Пойдем, угощу. Оденься только, тебе сейчас нельзя мерзнуть. Ночи уже прохладные, а у меня есть привычка держать открытыми окна.
Не хочется надевать уличную куртку. В нее неплохо кутаться от ветра, но есть неудобно. Машу рукой. — Если замерзну, у тебя в комнате найдется какой-нибудь плед?
— Найдется, — великодушно обещает. — Кстати, тебе стоит обновить гардероб и купить себе что-нибудь потеплей, по сезону.
Что здесь можно купить? Цетские накидки, вроде той, что на Эйри сейчас? Выглядеть я в ней буду дурак дураком, и тонкая она, и не-мужская, и торчит нелепо... Мне вдруг приходит в голову мысль. — Знаешь, если хочешь мне помочь — дай заглянуть в свой гардероб. Хоть пойму, каков у меня выбор и к чему привыкать.
Получив согласие, торопливым шагом, чуть поеживаясь от ночной прохлады, направляюсь по коридору — на чужую территорию. Здесь я еще не был. Комната, чопорно выдержанная в сдержанных сине-стальных оттенках. Задернутая штора — с некоторым недоумением опознаю в ней балдахин над кроватью, такое ветхозаветное сооружение, зачем? Мебели немного. Мягкие и низкие кресла — предмет моего недавнего опасения, поскольку не очень-то в них присядешь с больной поясницей, — и перед ними такой же низкий столик... нет, комм-пульт, инкрустированный черными, с металлическим блеском, кристаллами под стеклом. За отодвинутой ширмой с геометрическим узором оказывается проход в большой гардероб, где автоматически вспыхивает рассеянный теплый свет. Вешалки в несколько рядов, строй обуви под ними. Шелк одежд посверкивает под лампой...
Эйри подходит из-за спины. — Тебе не мешать, или мои комментарии помогут делу? — Киваю, и он показывает: — Слева церемониальная одежда, тебе это вряд ли подойдет. Вон то, — взмах руки, — домашняя и костюмы для тренировок. Одежда для поездок справа. Разбирайся, что больше нравится. — Смотрит на мою, явно озадаченную, физиономию, и поправляется: — Или опиши.
— Прямое, закрытое, без драпировок и складок, неярких тонов, не узорчатое. — Сплошные "не". А то он не понимает моих вкусов? — Если для дома, то уютное. — В свет мне здесь не выходить, уж это точно. — Бывает в природе такое?
Как ни странно, искомое находится: свободные брюки и рубашка из теплой ткани, темно-зеленой и мягкой, как мох, с вытравленными листьями по вороту.
— Это действительно домашняя одежда, — предупреждает меня ее владелец. — Нет, не вроде пижамы, но на улицу в таком не пойдешь. В ней еще прилично встретить старых друзей или посидеть вечером в саду. Для выхода на люди поищи похожий покрой, но ткань вроде этого, — мазнув ладонью по темному муаровому шелку, — плюс нижняя рубашка или шейный платок. Немного непривычно, но пристойно.
Кивнув, что понял, делаю шаг назад из гардероба. Только теперь я сообразил, что заставляет меня недоумевать. — Забавно. Я ждал, что твоя одежда пропахла одеколоном. А запаха нет. Он нестойкий, не пристает к ткани или у меня насморк?
— Он пахнет, соприкасаясь с кожей, — улыбается гем-лорд, объясняя мне прописную цетагандийскую истину. — Сам попробуй, если хочешь. В комнате холодно, тебе и вправду остывать не стоит. Предложу-ка я тебе что-нибудь из своих вещей вместо пледа. Вон ту зеленую, раз вы с ней друг другу уже представлены?
— Не слишком смешно я буду смотреться в вещах с твоего плеча? — сообщаю полу-утвердительно.
— Не так уж мы и отличаемся в росте, — мягко поясняет Эйри, словно не поняв подтекста моей неловкости. — Слуг я отпустил, мы одни. Так что надевай со спокойной душой. — Он наблюдает, как я тщательно расправляю стоячий ворот и пробегаю пальцами по пуговицам, и констатирует: — Тебе идет. Зеркало там, за кроватью.
Останавливаюсь, вдруг представив происходящее со стороны. Жалко я должно быть, смотрюсь. — Хватит. Попросить размять мне спину, заявиться к тебе в спальню, напроситься на угощение, выклянчить рубашку... Не люблю навязываться.
Смотрит на меня недоумевающе и немного зло. — Прекращай это уничижение, Эрик. Если ты навязываешься — я тогда чем занят?
А действительно, чем? Усмехаюсь. — Приручением.
В гостиной я оккупирую диван и жду, пока на стол последовательно выставляются чайник, тонкостенные чашки без ручек и блюдца с печеньем-сладостями. Мне еще достается высокий запотевший стакан, где в чае плавает до стеклянности прозрачный ломтик лимона. Гем снимает с одного блюдца резной хрустальный колпак, открывая нечто варварски-сложное — настоящий мини-замок из крема и теста, — и принимается снимать с пирожного слои хитрой резной лопаточкой.
— Я не так представлял себе цетагандийцев, — говорю я, смакуя терпкую холодную кислинку по глотку и вспоминая, что он мне рассказывал о своем здешнем житье. — Холодное оружие, лошади, живой огонь, дикий кусок леса... Я-то думал, вы переделываете обычных животных во всякие диковины. Или архаика — твой личный конек?
Кивает, словно ничуть не удивившись.— В чем-то. Я известный оригинал.
— И поэтому никто не удивился, что твой брат завел себе барраярца? — решаюсь спросить.
Морщится, словно в креме попался кусочек ореховой скорлупы. — Это был скандал. Но сплетничать вслух отныне боятся, а над остальным я, увы, не властен. Рано или поздно им надоест.
Сижу, рисую пальцем прозрачные дорожки на стенках стакана. Потом хмыкаю, пораженный внезапной мыслью. — Погоди... Тебе со мной легче, потому что у тебя не совсем обычные для цета интересы? Или тяжелее потому, что из-за меня твоя особость у всех на виду?
— Не ты же в чужой глупости виноват, — говорит убежденно Эйри, отодвигая блюдце. — Мне может быть тяжело с тобой, но не из-за тебя. Но да, ты в чем-то прав. Мы и похожи, и различны. В самый раз, чтобы не убить друг друга и чтобы не соскучиться. Хотя сказал бы мне кто-нибудь раньше, что ты подпустишь меня так близко...
Это звучит без угрозы, но я невольно возвращаюсь во времени назад, клубок ассоциаций всплывает в памяти сам собой, и я не замечаю, как ежусь.
— Мерзнешь? — переспрашивает, сделав неверный вывод. — Я так и ждал. После сеанса у тебя разбалансированы энергии, имей в виду. И пока не выздоровеешь, будь осторожнее.
А впрочем — одиночество не менее холодная штука, чем страх. Но этого я не скажу. Лучше говорить о здоровье. — Жаль, мне нельзя просто влезть в горячую воду и полежать там с час. Врачи запретили. Шрам должен зарубцеваться сперва, говорят.
— Уже зарубцевался, как по мне. Кстати, а остальные отметины откуда? Внушительная у тебя коллекция.
— Среднестатистическая, — пожимаю плечами. — И на физиономии ни одной, повезло. А ведь я почти десять лет воюю... воевал, — поправляюсь. Отныне и навсегда — прошедшее время. — Не вдаваясь в детали, все мои отметины можно поделить на три части: детские глупости, дуэльно-тренировочные — памятки и ваши подарочки. Последних больше всего.
Неожиданно мягко поправляет. — Я не собирался бередить военные раны. Просто удивился. У нас такое убирают хирургически, эстетизма ради.
Я вдруг вспоминаю расхожую поговорку про то, что "шрамы украшают мужчину", и усмехаюсь, представив, какой спор может сейчас вспыхнуть. — А тебе это сильно мешало? — только и уточняю, вспоминая скрупулезную осторожность при касаниях.
— Не очень, — с улыбкой отмахивается. — Они же давние, можно не бояться прижать покрепче.
— Ага, ты меня здорово прихватил, — подтверждаю. — Странно. Обычно терпеть не могу, когда со мною действуют силой, а тут размяк...
Осекаюсь. Хм. Надеюсь, он не заподозрит, что речь идет не только о массаже.ГЛАВА 13. Иллуми.
Мишень ощетинилась стрелами, превратившись в увеличенный аналог булавочной подушечки, и приходится прерваться на время, вытащить из плотного соломенного диска поразившие его орудия и, вернувшись на исходные позиции, возвращаться и к мыслям, проясняющимся с каждым выстрелом.
Тишина ясного дня и занятие, скорее медитативное, чем боевое, вскоре берут свое: в голове становится пусто, хорошей пустотой принятия происходящего, тревога неизвестности утихает, и умиротворяющее понимание бессмысленности сопротивления до странности сильно. Да, я в зависимости, глупо было бы обманывать себя самого. Не из-за долга, не из-за любопытства — без особенных причин, просто так. Подобные вещи случаются сами, без спросу и предупреждений. Впрочем, не то чтобы совсем без предупреждений, верно?
Хлесткие звуки уязвленной мишени следуют один за другим, руки тихо ноют от усилий, смотреть на мишень нет нужды, состояние тихого ума само по себе наилучший прицел.
Зависимость обоюдна, и это хорошо и плохо. Будь увлечен только я, и решение проблемы созрело бы само собой — но он увлечен тоже, пусть не осознает этого, и это означает, что нас обоих ожидают тяжелые времена. Я не хочу рвать эту связь, что само по себе является дурным симптомом; Эрни сказал бы — прогностически неблагоприятным.
Очередная серия выстрелов, струнный низкий звук отпущенной тетивы, спортивные стрелы лишены, разумеется, острых наконечников, но входят в тугое соломенное плетение глубоко, как барраярец — в мои мысли.
Неприятнее всего то, что я понимаю, что за сила привязала ко мне барраярца. Сенсорная депривация в сочетании с ежедневным общением, любопытство, перегоревшая в странное притяжение ненависть, природная страстность натуры — все это понятно, очевидно и объяснимо, как решение любой чужой проблемы. Но что делать с собой, если я, признавая разумность его отъезда, отчаянно не хочу расставания? Возможно, причина моего состояния сера и банальна — скука, желание пощекотать нервы экстремальным развлечением, усталость от уюта житейских будней, пресловутый бес в ребро? Я солгу, если скажу, что мое состояние совершенно не похоже на ту неразумность поступков, что порой овладевает мужчинами, перешагнувшими порог зрелости. И все же нет. Даже самые экстремальные увлечения я заканчивал сразу, как только осознавал начинающуюся зависимость как факт. Не героизм, но здоровый инстинкт самосохранения. А сейчас он мне отказал.
Мысль мелькает одновременно с тенью на периферии зрения, и нацеленная было в мишень стрела уходит в небо, подбивая птицу. Осень, сезон охоты, первая добыча, тяжело шлепнувшаяся в не упорядоченный садовником кустарник, отгораживающий стрельбище.
Возможно, сам факт существования человека, настолько зависящего и притом яростно оберегающего автономность, сам по себе искушает? Принципы независимости, гордыня, активное нежелание следовать установленным правилам, разница культур, наконец, — все это стоит между ним и Цетагандой, с которой я так не хочу его отпускать. Комфорта предположение не добавляет. Учитывая милые привычки Хисоки, неужели это признак семейного дефекта?
Тяжелая тушка в гладком доспехе из перьев, вынутая из травы, пачкается кровью, пока я пытаюсь высвободить стрелу. К счастью, к ассиметричной накидке специально для лучных упражнений, лишенной одного из рукавов в пользу функциональности, полагаются и перчатки.
Нет, пожалуй, самообвинения лишены основы. За всю жизнь меня ни разу не тянуло к роли рабовладельца, и с какой бы стати подобное желание появилось именно сейчас? И почему именно барраярец и родич? Если бы мне так хотелось властвовать, деньги семьи помогли бы найти подходящую кандидатуру без вреда для реноме и опасности для жизни. Экстремальность? Экзотичность выбора? Нет, это чушь. Происходящее объясняется чем-то другим, чем — я не знаю, и это доводит меня до бешенства. Привыкнув к логическому объяснению собственных поступков и мотивов, тяжело смириться с собственной беспомощностью.
Углубившись в сложное дело освобождения стрелы, я ухитряюсь пропустить момент, когда одиночество сменяется обществом. Эрик ухитрился подойти так незаметно — то ли навыки войны, то ли моя рассеянность.
— Доброе... добрый день, — поправляется он. Выглядит он странно сконфуженным. И тут же уточняет удивленно: — А что это у тебя? Разве вы едите, э-э... дикий белок?
— Нет, конечно, — качаю готовой. Действительно, зачем я подстрелил бедняжку? — Похоже, мне пора на охоту. Эта... случайно попалась, честно говоря. Мелькнула, когда я готов был выстрелить, и я не удержался.
— Похоже, между тобой и мишенью лучше не соваться, — констатирует он, проводя пальцем по упругому крылу. — И что будешь с ней делать, отнесешь на помойку?
— В людей я не стреляю, — отвечаю, нелогично испугавшись разочаровать барраярца, привыкшего к другой охоте. — Это была приемлемая цель, и нет, я не знаю, что с ней делать. Может, посоветуешь?
— А мне-то откуда знать! — разводит руками Эрик. — Может, у тебя собаки есть. Или ты собираешься сделать из нее чучело. Не беспокойся, зажарить ее на костре и съесть полусырой я предлагать не стану.
"И на том спасибо", думаю я, наблюдая, как парень изучает образчик местной фауны. Пожалуй, действительно стоило бы отдать дичь собакам, будь они у меня. Но мое замешательство длится недолго. Есть возможность поразить одним выстрелом три цели: пристроить тушку, развлечь Эрика и обеспечить удовольствие знакомому семейству.
— Не желаешь осмотреть мои владения?
