Танго с призраком. Том 3

С другой стороны...

— Паулина, давай так, я тебе обещаю, что как только я разберусь с одним делом, я сделаю все возможное для решения твоей проблемы.

— Что за дело и как долго ты с ним будешь разбираться? — тут же уточнила Паулина.

— Я не могу рассказать. Это не только моя тайна. А как долго... — Тони вспомнила метнувшегося из темноты Дальмехо. — Месяц, полагаю. Вряд ли больше. Я хочу уладить это ДО свадьбы.

— Месяц я подожду.

— Если у меня все это затянется, я тебе скажу, — пообещала Тони. — Там не только от меня зависит. Но если все сложится хорошо, если мы будем живы и здоровы, я постараюсь тебе помочь.

Паулина кивнула.

— Хорошо. Спасибо, Тони. Игнасио просил меня молчать, но я... я больше не могу.

— Просил — молчи, — кивнула Тони.

И подумала, что тоже помолчит. Чтобы не убить наглого призрака. Нашел, кому голову крутить! Зараза дохлая!

А с другой стороны...

Может, и правда влюбился?

Нет, не будет она с ним говорить. Не надо. Если все сложится хорошо, она постарается как-то помочь им с Паулиной. А если плохо...

А если плохо — тогда и думать не придется.

* * *

Дженио откровенно трусил, входя в особняк.

Выйдет ли он отсюда?

Каким он может отсюда выйти?

Судьбу и вид Дамиана он отлично помнил, и для себя такого не хотел. Но ведь и выигрыш обещал быть баснословным. При удаче. Рисковать стоило, да и подстраховка у него была, какая-никакая... ладно, скорее, никакая.

Но...

Деньги, деньги, много-много денег... звон золота уверенно заглушал голос разума. А особняк манил и провоцировал каждой своей деталью. От роскошных драпировок — Дженио из такой ткани себе и носовой платок не позволил бы, потому как стоит запредельно дорого, до светильников. Из чистого золота.

От росписей, сделанных явно рукой искусного мастера — до мрамора на полу. Безумно дорогого. Такого и в королевском дворце, поди, нет. Интересно, на дне морском хоть что-то еще осталось? Или все в этот особняк вложили?

Впрочем, таких упаднических мыслей Дженио себе не позволял. Ему — точно хватит!

Вот и кабинет.

Мебель темного старого дерева, роскошный ковер на полу, мужчина за столом...

Самый обычный.

Или — нет?

На первый взгляд ничего в нем такого нет. Но на второй....

Дженио был наблюдательным и неглупым. И пообщавшись с Дальмехо, заметил одну интересную деталь. Измененный пах водорослями и йодом. Морем, одним словом.

И этот морской запах пробивался через дорогие благовония в кабинете.

Еще один измененный? Сколько ж их? Хозяин кабинета поднял взгляд на Дженио, и аферист переменил свое мнение.

Внешность? О да, внешность у него обычная. Темные волосы с проседью, черные глаза, тонкое лицо с резкими, словно из осколков старого стекла, чертами, о горбинку на носу, кажется, порезаться можно.

А вот взгляд...

Нет, это не аристократия. Те тоже могут карать и миловать, но не считают себя... богами? А этот словно стоит НАД всеми.

Хотя... мало ли по приютам для умалишенных таких 'уверенных'? Да через одного, если не каждый первый. Так что Дженио махнул рукой на чувство опасности, и улыбнулся собеседнику.

Обычно от его улыбки таяли.

Этот человек оказался исключением.

— Я хочу знать, по какому праву вы меня побеспокоили, молодой человек.

Не тан. Не синьор. Это плохо...

Дженио улыбнулся еще ослепительнее.

— Вы знаете, тан. Вам знакомы два из трех имен, которые я написал. А третье — мое имя. Эудженио Рико Валеранса.

— Вранье.

— Не вполне. Я живу под этим именем, — поправился Дженио.

Острые черные глаза словно кололи его, оставляя следы на коже.

— Пожалуй... так что вы мне хотите рассказать?

— Скорее тут уместен другой вопрос. Сколько будут стоить мои сведения, — мило улыбнулся Дженио.

— Какие именно сведения?

— Где сейчас находится ритана Антония Даэлис Лассара. Где сейчас находится Дамиан Сесар Дальмехо.

— Вы это знаете?

— Знаю.

Дженио не врал. Чего тут не знать? Одна дома, второй в морге. Или уже в мусорное ведро высыпали... после некроманта-то!

— И сколько же вы хотите за свои сведения?

— Много, — не стал скромничать Дженио. — По пятьдесят килограмм золота за каждого.

— Даже так?

— Можно изделиями. Можно монетами. Меня устроит любой вариант.

— И как вы себе это представляете?

— Откроете на мой счет ячейку в банке, куда и поместите золото. Вы согласны?

— Допустим?

— Тогда предлагаю такую схему действий. Я сейчас, в качестве жеста доброй воли, расскажу вам, что случилось с Дамианом, и где он находится. После этого мы отправимся в банк, а там я расскажу вам, где находится Антония Лассара.

Мужчина пару минут подумал, и медленно кивнул.

— Да, пожалуй. Но не сегодня, а завтра.

— Завтра?

— Такую сумму в золоте я за один день не соберу.

— Вы? Не соберете?

— Молодой человек, мое богатство не лежит под замком. Оно все находится в деле, если вы понимаете, о чем я.

Эудженио кивнул.

Что ж, это логично. Деньги должны работать. Он и сам... наверное, акции купить придется. Государственные облигации, так лучше всего. Стоят они дорого, но доход дают верный.

Впрочем, это дело будущего.

— До завтра, молодой человек, вы можете воспользоваться моим гостеприимством. Или прийти завтра к полудню.

— Пожалуй, я выберу второе.

Никакие силы не заставили бы Эудженио остаться в этом доме, пропахшем морем и солью.

— Что ж. Ваше желание — ваше право. А пока расскажите мне, что с моим... что случилось с Дамианом?

В кабинет вошел слуга.

Поставил на стол поднос с кофейником и чашками... одуряюще запахло кофе. Да таким, какого Дженио никогда не пробовал. Плотный насыщенный запах с нотками шоколада и кардамона дразнил ноздри. Слуга налил чашечку своему господину, тот отпил глоток — и сделал легкий жест в сторону Дженио.

— Налей нашему гостю.

Слуга покорно поставил перед Дженио тоненькую фарфоровую чашечку и в нее полился восхитительный напиток.

Дженио молча взял ее в руки.

Никогда себе не простил бы, если бы отказался.

Чашечка была такой тонкой и хрупкой, что через ее стенки был виден сам кофе. Казалось, сейчас она прямо в руках развеется невесомой звездной пылью.

Напиток пах так восхитительно, что Дженио не выдержал — и сделал глоток.

Второй...

И только опуская чашечку на такое же полупрозрачное старинное блюдце с серебристым рисунком, он понял, что именно его насторожило.

Что все время царапало сознание, что было прямо перед глазами, но было так дико, что не укладывалось в сознании.

У мужчины, который сидел за столом напротив не двигалась грудь.

Или он не дышал...

Или дышал как-то иначе...

Дженио дернулся, но было поздно. Голова кружилась... кажется, встать он еще успел. А вот шаг сделать уже не смог. И рисунок на ковре рванулся ему прямо в глаза...

* * *

Хозяин дома поднял с ковра чашечку.

При падении Дженио и чашка, и блюдце упали на ковер, но не разбились. Только кофе вылился...

— Хорошие вещи делали пятьсот лет тому назад...

И брезгливо пошевелил афериста ногой.

Болван! Нашел, куда прийти и с кем торговаться! Тьфу! Мужчина кивнул слугам, которые выглядывали из-за двери.

— Взять. Отнести в пыточную. Приковать.

Снотворное было добавлено не в кофе, как подумал авантюрист, о, нет! Такого варварства хозяин дома не потерпел бы! Вот еще не хватало!

Портить восхитительный напиток посторонними примесями? Дикость, варварство...

Снотворное капнули на донышко чашки. И Дженио невольно сделал пару глотков. А больше и не надо было. Надолго не хватит, конечно, но зелье было сильным.

Сколько?

Час, много — полтора. Потом встанет и бегать будет. Но голова у нахала поболит, поболит... что ж. Поделом. Больная голова — неплохое дополнение к пыткам. Заодно наврет поменьше. Сложно врать, когда не можешь сосредоточиться.

Мужчина планировал спуститься и расспросить Дженио через два-три часа.

А вот о призраке, который наблюдал за особняком, не знал никто.

Ни Дженио, ни хозяин особняка. Так и остался незамеченным Рейнальдо Игнасио Шальвен. А вот сам призрак и увидел, и понял — все.

И Дженио, который вошел в ворота.

И то, что он не вышел... плохой знак? Да, для Дженио — безусловно.

И чем это может грозить Тони...

А поняв, отправился в город. Благо, призраку ножками по дорожке ходить не надо, его и ветром отлично носит, если ветер попутный. Пусть ему будет плохо, но надо добраться до Римата. И предупредить — всех.

* * *

Звякнул колокольчик.

В магазин зашла женщина. Тони улыбнулась ей навстречу, но потом увидела, сколько тоски в больших карих глазах — и улыбаться перестала. Лицо у нее сделалось серьезным и спокойным.

— Я могу вам чем-то помочь, синьора?

— Не знаю, — честно ответила женщина.

Вблизи было видно, что не так уж она и молода — лет тридцать пять, может, сорок. И морщинки есть, и белые ниточки в черных косах продернуты.

Но больше всего ее старила не седина. Больше всего ее старила безнадежность.

Она смотрела из карих глаз, она читалась в каждом жесте, она... она пропитала всю женщину так, что даже страшно было подумать.

— А все же?

— Не знаю. Я даже не знаю, зачем я сюда пришла, — призналась женщина. — Слышала я про ваш магазин от соседки... у той дочка купила вроде как у вас четки...

Тони мигом вспомнила двух девушек. Одна купила серьги, вторая четки. Интересно...

— И что же?

— Я потом с самой Валерией поговорила. Выгнала она Деметриса, а сейчас с Максимо встречается. И не прогадала, что сказать? Парень он хороший, добрый, а уж ее любит — с детства. А что на язык несдержан, да в храме не бывает, так кто без недостатков?

— Никто, — согласилась Тони.

И порадовалась. Значит, четки достанутся именно тому мужчине, которому и должны. Впрочем, Валерия может их и себе оставить — не столь важно. Главное, что плохой человек рядом с ней не окажется. Это ведь не на год, не на два — на всю жизнь.

Вот и ломается так судьба человеческая.

А в следующий миг Тони поняла и кое-что про свою покупательницу. И посмотрела с искренним участием.

— Неужели все так безнадежно? Ведь дети есть, наверное, для них и жить можно...

Женщина закрыла лицо руками, и плечи ее затрясись, словно в припадке. Или и правда — в истерике? Тони захлопотала вокруг, наливая кофе, помогая выпить пару глотков, чтобы стало легче, а там и слова хлынули потоком.

* * *

Да, вот и такое бывает...

Замуж Рамона выходила по чистой и искренней любви. И к мужу относилась замечательно, и детей ему родила с радостью, и свекровь со свекром уважала, и дом вела, и...

А потом муж загулял.

Начал... нет, он не бил Рамону. Не поднимал на нее руку, не приходил пьяным, не ругался. Просто спал с другой. Рамона это знала, да это все знали... чего уж там?

И ладно бы хоть хорошая была!

Нет же!

Продажная девка, которая всю жизнь от мужа гуляла, половину квартала через себя пропустила, а вот Алехандро залип в нее, что муха на навоз... и та пользовалась.

Гадко было до слез и боли. У малышки день рождения — Алехандро дома нет. Где он? А там он... даже не сомневайтесь, там...

Свекрови плохо стало, так Рамона ее тащит в больницу. А где муж? Опять — там!

Уж свекровь плакала, уговаривала 'дочку' простить дурака, мол, нагуляется, да и вернется. Но разве можно простить даже не равнодушие. А другое, совсем другое... вот это каменное холодное бессердечие, с которым семья летит под ноги продажной твари?

— Она им просто пользуется, — хлюпала носом Рамона. — Вот как песиком. Алехандро, сидеть, лежать, к ноге... а он все за чистую монету принимает! Как же! У меня дома свет конец, свекровь слегла, свекор запил, мне за ними ухаживать приходится, старшего сына оженила, второй в армию ушел, решил послужить, дочка со мной осталась, бьемся обе, что те рыбы об лед, а ведь ей уже сколько! Скоро заневестится... приданое надо собирать... куда там! Муж домой вообще денег не приносит! Все на эту тварь тратит!

Тони задумчиво кивнула.

— Он обещал вам любить, беречь и заботиться. А сам все делает для другой женщины.

— Да!

Вот язык чесался сказать — ядов не держим. Или проклясть разлучницу так, чтобы та костей не собрала. Но в том-то и беда... не в ней! В нем!

Свинья везде грязи накопает! За сараем ли, за овином... ей все равно! Она — свинья! Она разыщет!

Ну, проклянет Тони данную конкретную шлюху. И что? Другая найдется! Чего ж не найтись? Судя по всему, там и раньше не слишком-то хорошо было, просто умеем мы, женщины, глаза закрывать... сначала, наверное, рожала, потом растила, крутилась, с тремя-то детьми... а сейчас, когда чуточку полегче стало... все ж чужие старики — это не свои дети. За них сердце меньше болит, наверное.

Особенно когда вот так...

Что свекровь — не знала о своем сыне?

Да знала, наверняка, и покрывала его, может, и помогала.

Что свекор — не знал? Мог и не знать. А мог и знать, удаль молодцу не в укор. Родители своих детей всегда оправдают.

Поэтому Тони медленно прошлась по магазину.

А вот и оно, кажется... Именно то, что нужно.

— С вас одна медная монета, синьора Рамона.

— Что?

Женщина даже не сразу поняла, что происходит. А на плечи ей опустилось кружевное, воздушное, кремовое, терпко пахнущее ирисами чудо. Платок кремового цвета из тончайшего газа был отделан кружевом и расшит ирисами.

Красивый — донельзя.

Рамона тронула его пальцем, который показался отчаянно грубым рядом с этой роскошной вещью.

— Ритана... как так...

— Одну. Медную. Монету. — надавила голосом Тони. — И все будет правильно, только носить его не забывайте.

— Да куда уж мне...

— Мне виднее, — жестко сказала девушка. — Считайте, это мое условие.

Да уж... условие.

Так-то платок шесть золотых стоил, работа известной мастерицы. Но Тони понимала, что столько у ее клиентки нет. И не надо, ей и так за последнее время перепало — грех жаловаться.

Может она себе позволить сделать доброе дело.

Рамоне очень нужен именно этот платок. Он и седину скрыл, и кожу ее сделал более светлой, и черты лица подчеркнул, и ароматом ее окутал...

Нельзя сказать, что она сделалась потрясающей красавицей. Но вещь ей была безусловно к лицу.

А платку была нужна именно Рамона. Тони отчетливо это понимала. Так, словно тонкий шелк обладал и разумом, и волей Если бы вещи выбирали себе хозяев, платок ее бы и выбрал.

Ну а коли так...

Так тому и быть.

И Тони ловко заправила один конец платка так, чтобы тот не сбился.

— Спасибо вам, ритана. У меня никогда такого не было, — честно сказала Рамона.

А то ж!

Когда муж все деньги на чужих баб тратит, а ты все в семью, да еще куски выкраиваешь то для родных, то для детей... где уж тут себе что-то такое покупать? Выжить бы!

Тони едва не скрипнула зубами. Остановило простейшее соображение — незачем. Зубы свои, родные и их жалко. Нечего тут! И мужа проклинать не надо. Он сам себе яму вырыл...