Поигрывая тонким металлическим прутом, воин уселся на табурет. По бокам застыли двое ракшадов — яркие, сочные тени своего хозяина: татуировки до локтей; глаза, подернутые дымчатой поволокой; мускулистые тела; замшевые штаны с продернутыми в шлейки пояса разноцветными бечевками; мягкие сапожки из рыжей, как огонь, кожи.
Ракшады равнодушно взирали на Адэра — так смотрят на монотонный унылый вид, проплывающий за окном автомобиля.
— Сколько? — спросил воин неимоверно низким голосом, что, казалось, загудели стены.
— Десять моров, — заискивающим тоном ответил Оса.
Воин поджал изумительно очерченные природой темные губы.
Оса запустил пальцы Адэру в волосы, задрал ему голову:
— Посмотрите хорошенько. Это редкостный товар. Много ли у вас кастратов с золотыми волосами? А глаза? Посмотрите на его глаза. Зубы крепкие. Руки гладкие. И фигурой вышел — широкий, высокий. Да вы за него в пять раз больше выручите, чем мы просим.
Воин указал прутом на Малику:
— Сколько?
— Да ни сколько, — произнес Оса. — Не ест, не пьет. Чахнет, как скошенная трава.
— Намучаетесь с ней в дороге, — подключился Хлыст. — Братва нижайше просит оставить ее: бельишко заштопать, супец сварить, напряжение снять.
— Развяжи его, — приказал воин.
Хлыст и Оса засуетились. Оса даже одернул Адэру рубаху, смахнул с его штанов прилипший комочек земли.
Ракшад небрежным кивком велел им убраться и, когда подонки закрыли за собой дверь, направил на Адэра холодный взор.
Несомненно, это не рядовой воин, а важная в своей стране персона. Об этом говорили татуировки, сплошь покрывающие руки, плечи, шею и скулы. Что же еще знал Адэр о Ракшаде? Только то, что знает нерадивый студент, прослушавший вполуха курс лекций по международной политике.
В той далекой и таинственной стране укоренились дикие традиции и царят безжалостные законы. Там продают своих дочерей, а сыновей забирают у матери, как только та перестает кормить их грудью. Там правителя называют хазир, а Совет — Хазирад. Там в кресле старшего советника сидит верховный жрец, ибо для любого ракшада Всевышний был, есть и будет на первом месте. Там многочисленная армия и не имеющий себе равных флот. Та страна, по величине не уступающая Тезару, подписав всемирный пакт о разоружении, заменила каждый клинок воином, обученным убивать. И той страной правит хазир Шедар Гарпи, который ради престола сжил со свету отца и старших братьев.
Адэр смотрел на воина. Такой не воскликнет с искренним удивлением: "Эй! Парень! Ты как здесь оказался?" Не выведет за порог и не похлопает по плечу: "Ну, будь здоров!" В его мужской красоте не было ничего человеческого: лицо походило на выточенную из камня маску, а великолепно сложенное тело напоминало изваяние из мрамора цветом шоколада. И только мерцающие глаза напоминали, что это нечто живое.
Адэр надеялся, что всклокоченные волосы, пятидневная щетина и замызганная одежда собьют воина с толку. И не потому, что боялся разоблачения. А потому, что какой-то воин восседал на прогнившем табурете, как на троне, а он, правитель страны, как презренный раб, еле держался на ногах.
— Жалкое подобие великого отца, — произнес воин.
Узнал...
Адэр вздернул подбородок:
— Кто тебе дал право топтать мою землю?
— Ты, видимо, не понимаешь, кто здесь хозяин.
— Это ты, видимо, не понимаешь, перед кем сидишь.
— Понимаю. Перед владыкой клочка карты, повелителем неотесанной голытьбы, властелином убожества. Мне продолжать?
Воин поднялся, сделал круг по лачуге, остановился напротив Адэра:
— Теперь я знаю, почему Моган выдворил тебя из Тезара. Ты не бился с обидчиками на смерть, не вгрызался в их глотки, не пытался сбежать. Вот и сейчас ты сжимаешь кулаки вместо того, чтобы наброситься на меня. Ты — позор своей отчизны. Ты настолько ничтожен, что я даже в насмешку не склоню перед тобой голову.
— Придет время, и ты встанешь передо мной на колени.
Прут рассек воздух, сбоку вспорхнула тень, и Адэр, сбитый Маликой с ног, упал. Все произошло так быстро, что несколько долгих секунд Адэр лежал, тупо разглядывая увеличивающееся темное пятно на рукаве серого платья. Опомнившись, столкнул с себя Малику, вскочил. Ракшады повалили его на живот.
В подбородок вжалась лоснящаяся шкура серого льва. Адэр дернулся. Ракшады коленями придавили его к земле.
— Поцелуй великому воину ноги и он подарит тебе легкую смерть.
— Поистине великий воин дарит жизнь, — промолвила Малика.
— Молчи! — прохрипел Адэр.
— И если ты действительно великий, — наперекор ему вновь заговорила Малика, — отпусти нас.
Извиваясь ужом, Адэр задыхался от бессилия. По диким законам Ракшады за слово, обращенное к мужчине, женщину приговаривали к смерти.
Воин сел на табурет, закинул ногу на ногу и принялся что-то выводить прутом на полу.
— Отпусти нас, — повторила Малика. — И обещаю — ты никогда не вспомнишь обо мне.
После недолгих раздумий воин подал своим сообщникам знак пальцами. Те сползли с Адэра и позвали Осу и Хлыста.
Поднявшись, Адэр сцепил за спиной руки, расправил плечи, вскинул голову — он готов услышать приговор.
— Даю двадцать моров. Ей на шею камень и с обрыва. Его скормить пещерным крысам, — произнес воин и направился к двери.
— Ты меня никогда не забудешь, — крикнула ему в спину Малика.
Адэр смотрел в пол. Ему не давали покоя слова ракшада. Несмотря на конфликт между Тезаром и Ракшадой, воин вражеской стороны называет Могана великим. А его? Жалким подобием.
Отец взошел на престол в шестнадцать лет во времена относительно тихие и спокойные. Народ жил ровно, без особых потрясений, и Тезар походил на широкий пруд со стоячей водой, покрытой ряской и тиной. Моган с юношеским максимализмом расшевелил тяжелое на подъем высокородное сословие, робкое перед новыми и трудными делами, выдернул народ из безмятежного пруда, очистил и оживил воду. Он действовал с полным произволом — страдали все, но подчинялись. Его имя произносили сквозь зубы, смеялись над ошибками, злорадствовали при затруднениях. И только через долгие девять лет, увидев первые результаты произвола отца, подданные заговорили о нем с неподдельным почтением. А еще через пять лет Могану дали второе имя — Великий, ибо его знают все современники, его не забудут потомки, ибо его ошибки и затруднения временны, а заслуга перед отчизной вечная.
Почему же он, престолонаследник могущественного Тезара, в свои двадцать пять лет ничтожен и жалок? Потому что у него клочок карты, а не богатая и сильная страна? Потому что у него грубая и неотесанная голытьба, а не сплоченный и преданный народ? Нет. Потому что великий отец променял сына на державу. Как только умерла его единственная любовь — несравненная Тори Вайс, — Моган забыл о нем. И как Адэр ни пытался напомнить о себе, Тезар для отца всегда был важнее. Великий собственными руками вылепил из своего сына презираемого ракшадом пленника, ожидающего смерти в зловонной лачуге.
Адэр перевел взор на Малику. Она сидела, привалившись к стене. Впавшие глаза закрыты, на лбу блестят бисеринки пота, пересохшие губы плотно сжаты. Окровавленная ткань платья, вспоротая прутом, открывала на плече глубокий дугообразный разрез с вывернутой по краям плотью.
Адэр словно раздвоился. Его восхищали смелость и выносливость Малики. Он столько дней черпал из этих далеко не женских качеств собственную силу и понимал, что стержень внутри него — это она, терпеливая простолюдинка. И в то же время, смотрел на нее, как смотрят на грязь под сапогами, боролся с презрением, но ничего не мог с собой поделать.
— Ты ждешь от меня благодарности? — спросил Адэр.
— Нет.
— Правильно, что не ждешь. Ты поступила очень глупо.
Малика открыла глаза.
— Нет, я ошибся. Твоей самой большой глупостью было не прыгнуть под прут, а заговорить с ракшадом. Будь ты немного умнее, он сохранил бы тебе жизнь. Продолжала бы ублажать мужиков.
Лицо Малики покрылось красными пятнами.
— Как я понял, ты с Жердяем уже нашла общий язык. Ну и как он? Силен в мужских делах?
— Я вас прощаю, — промолвила Малика.
— Разве я просил у тебя прощения?
— Вы не такой, каким хотите показаться.
— Меньше всего меня волнует, каким я тебе кажусь.
— Сейчас говорит ваша темная сторона.
— Я могу повернуться к тебе другим боком. И уж поверь — ничего не изменится.
— Вы боитесь смерти, и за гнусными словами пытаетесь спрятать свой страх.
— Пока мы сидели здесь, я уже сотню раз умер. Теперь я знаю — намного легче умереть один раз, по-настоящему.
Адэр запрокинул голову. В дырах крыши серебрилось небо, а на душе выл ветер, гремел гром и хлестал дождь. Если ему не связали руки и не пристегнули к цепи, значит, неминуемая смерть совсем близка. Чем заняты бандиты? Провожают ракшадов? Или делят вырученные за него деньги? Безусловно, важное занятие. Опять же важнее, чем он.
— Вам надо продержаться одну ночь, — проговорила Малика.
Адэр усмехнулся:
— Я попрошу крыс поедать меня медленнее.
— Мне нужна всего лишь ночь. На рассвете мы с Криксом придем за вами.
Адэр сел рядом с Маликой, прижался затылком к стене:
— Сколько метров до моря? Сто? Двести?
— Думаю, больше.
— Ты, вероятно, не знаешь, что при прыжке с большой высоты удар о воду все равно, что удар о бетон.
— Я знаю, как надо нырять.
— А вдруг там подводные скалы или каменистый берег. Ты об этом не думала?
— Я не думала, что вы так быстро сдадитесь.
Адэр пристально посмотрел на Малику:
— Ты пытаешься подарить надежду, но не понимаешь, что навязываешь мне еще одну ночь кошмаров и мучений.
— Вам так не терпится умереть?
Бездонный омут черных глаз затягивал. В них почудился проблеск синей молнии. Адэр встряхнул головой, отгоняя дьявольское наваждение. С трудом заставил себя отвести взор.
— Я обычный человек, Малика, — промолвил он тихо. — Обычный человек. Воин не подарил мне легкую смерть. А значит, я буду умирать долго и мучительно.
Снаружи послышались шаги.
— Хочу надеяться, что долго, — сказала Малика и поднялась. — Это за мной. За вами придут, когда стемнеет. Днем пещерные крысы не нападают на людей.
— Если вернешься... Как узнаешь, где я?
Малика улыбнулась:
— Я найду. — И повернулась к открывшейся двери.
Когда Жердяй вывел девушку из лачуги, Адэр уткнулся лицом в согнутые колени и обхватил руками голову.
* * *
Малика все поняла.
Скользнула взглядом по пенным облакам, лениво плывущим по небу. Мун говорил, что облака бывают глубокого белого цвета, а небо — ярко-синим, бирюзовым, лазурным или серебристо-голубым.
Посмотрела на солнце, зависшее над горной вершиной, похожей на горлышко бутылки. Говорят, что цвет солнца зависит от высоты над горизонтом. Интересно, какое оно сейчас?
Конечно же, Малика, как и любая другая незамужняя моруна, различала цвета, но видела мир сквозь мутную пленку, которая странным образом делала краски бледными, тусклыми, будто разведенными грязной водой, и при этом не искажала четкость и резкость окружающей картины. Лишь познав плотскую близость с любимым и любящим мужчиной, моруна постигает всё разнообразие цвета и его великую силу.
Взор Малики перескакивал с костра на горы, с торчащего из расщелины кустика на шумную стайку пичуг. Она старалась сохранить в памяти все размытые краски без оттенков. Совсем скоро она погрузится в серый мир, ибо принесет себя в жертву. Только так она сможет отомстить.
Жердяй толкнул ее:
— Пошла!
Малика вдохнула соленый воздух и направилась к бандитам, сгрудившимся возле крайней хибары.
Внутри вдоль стен лежали горбатые тюфяки, валялись рваные одеяла и грязное тряпье. На перевернутой бадье сидел седой ребенок.
— Уйди, Вайс, — попросила Малика.
Мальчуган сполз на землю, втиснулся в угол и сжался в комок.
Раздался звук закрывшейся двери. В хибаре сгустился и потемнел воздух. Малика развернулась к мужикам.
Молчат и прерывисто дышат. Глазеют слащаво, с вожделением. Жердяй облизнулся, покосился на пижона в кепке и алом платке на шее. Лысый голодранец с прыщавым лицом сплюнул через губу. Хлыст толкнул локтем Осу. Оса кивнул человеку в брезентовом плаще и капюшоне, скрывающем лицо.
Пока похотливая братия, удерживаемая силой взгляда, робела — переминалась с ноги на ногу, пыхтела и потеряно мялась, — Малика считала. Шестеро... Один остался возле лачуги Адэра. Двое возле расщелины сторожат невольников. Один на вершине утеса. Наверное, еще двое засели где-то на подступах к лагерю. Итого двенадцать. Значит, достаточно четверых, чтобы они перегрызли остальным глотки.
С двумя будет покончено здесь же, в этой лачуге. Следующими будут сторож Адэра и надзиратели горемык. Затем испустят дух караульные. Тот, что на утесе, вероятнее всего, бросится в бега. Возможно, его преследование затянется на всю ночь. Ближе к утру эти четверо передерутся. В конечном счете, останется один. И на рассвете она лично убьет последнего. К полудню они с Адэром доберутся до Рискового. А вечером она вернется сюда, чтобы привести в исполнение свой смертный приговор. Только бросится не в море, а на самую острую скалу. Она сама остановит свое сердце, ибо совсем скоро все ее чувства умрут, и исчезнет смысл бытия.
Сутки... Ей суждено пробыть в сером мире всего лишь сутки. Сутки из двадцати двух лет — вычет невелик. А значит, жизнь прошла не зря.
Оса похрустел пальцами, склонил голову к одному плечу, к другому. С показной бравадой приблизился. Попытался растянуть рот в ехидном оскале, но так и замер, приоткрыв изреженный ряд желтых зубов.
— Не смотрите ей в глаза! — гаркнул человек в плаще. Подскочил к Осе, оттолкнул его в сторону. — Не смотри ей в глаза!
Слишком неожиданным и сильным был удар в лицо. Малика, всхлипнув, отлетела назад, затылком впечаталась в стену и стекла на пол. В ушах загудело.
"Твою мать..." — "Какого хрена..." — "Бурнус! Совсем сдурел?"
— Это моруна, — произнес Бурнус и опустился перед Маликой на корточки.
— Брось, — насмешливо проскрипел Оса. — Моруны все сдохли.
Бурнус скинул капюшон. Смоляные волосы, правильное, с тонкими строгими линиями лицо, серые, как сталь, глаза, черные брови вразлет. Перед Маликой сидел ветон — представитель древнейшего народа Порубежья.
— Хотела обуть нас на обе ноги? Не выйдет, — процедил он сквозь зубы и бросил через плечо: — Отвечаю. Такая, как она, свела моего прадеда в могилу.
— Хватит лясы точить, — возмутился прыщавый голодранец. — Хочешь быть первым — давай. И не задерживай очередь.
— Стадо идиотов, — прошептал Бурнус и поднялся. — Моруны превращают мужиков в рабов. Вы хотите стать ее рабами?
Бандиты переглянулись.
— Сказки все это, — проговорил Жердяй. — Не встает на девку, отвали.
— Моруну нельзя брать против ее желания, — встрял в разговор пижон с платком на шее. — Слышали о проклятии?
— И ты отвали, — выпалил Жердяй.
— И отвалю, — огрызнулся пижон и вышел из лачуги.
— А я слышал, что у морун светлые волосы, — сказал прыщавый голодранец.
