Ловец человеков

— Что? — подбодрил его Курт; тот кашлянул, отведя глаза от его лица, и тихо сказал:

— Хуже только обозные шлюхи...

Он выпрямился, одарив бывшего студента гневным взглядом, хотя искренне разозлиться не смог: тщательно лелеемая Бруно неприязнь к Конгрегации отдавало чем-то настолько детским, настолько наивным, что не могло вызвать у него ничего большего, нежели снисходительное прощение.

— И что ты на меня уставился? — с вызовом спросил тот. — Любить вас я не обязан. А женщина, которая служит вам, для меня вообще где-то между уличной девкой и помойной крысой.

— Это почему же?

— Потому что это — не женская работа.

— В самом деле? И это нас обвиняют в предвзятости к женскому полу!

— Я — о другом, — хмуро возразил Бруно. — Женщина должна оберегать дом...

— ... хранить очаг, — скучающим тоном договорил он, — набивать колбаски и печь пирожки...

— Но уж не отправлять на смерть людей!

— Даже тех, кто этого заслуживает? Жизнь в деревне, Бруно, тебя испортила.

— Это тебя испортила твоя Конгрегация, — оборвал тот уверенно. — Ты сказал, что не давал монашеских обетов; хорошо, но ты когда-нибудь думал о том, чтобы рано или поздно...

— Завести семью? Думал. Но лучше поздно, чем рано.

— Вот, о чем я и говорю. Сейчас ты думаешь о том, что любая женщина в твоей жизни помешает службе; так? Но это тебе можно ждать хоть до пятидесяти лет, а женщина, посвятившая себя вам и думающая, как ты, когда-нибудь лет в сорок вдруг поймет, что осталась одна, что для вашей Конгрегации уже слишком стара... думаешь, я не понял, что значит 'агент'?.. И что ей останется? Читать похабные книжки и коситься на молодых монашков. Собственно, твое инквизиторство, и тебя подобная судьба может не обойти. После лет этак двадцати ревностной службы ты, хромой, косой, нервный, на весь мир смотрящий с подозрением, обнаружишь с удивлением, что нет на свете такой дуры, которая вышла бы замуж за престарелого инквизитора. Или хоть просто... гм... одарила бы вниманием. Что тогда будешь делать? Будешь ты тогда разглядывать запрещенные картинки, самому себе писать левой рукой любовные записки и все той же левой рукой под эти картинки развлекаться...

Курт вдруг вскочил, глядя на него ошалело, отступил назад, схватившись за голову ладонями.

— Левой рукой... — пробормотал он пораженно. — Левой рукой! Господи, левой рукой!

Бруно настороженно выпрямился, глядя на него почти с испугом, вжавшись в стену лопатками.

— Ты чего так расстроился? — пробормотал он. — Ну, хочешь — дрочи правой, если для тебя это имеет значение...

— Левой рукой, — повторил Курт тихо, — вот в чем дело... Значит, это один и тот же человек, ты понимаешь?!

— Нет, — честно ответил Бруно; он засмеялся вдруг, вцепившись в волосы пальцами, забегав по крохотной комнатушке.

— Боже ты мой, левая рука, вот почему... Я же знал, я видел, что что-то здесь не так!

— Да, — согласился бродяга опасливо, — я тоже вижу. Что-то не так.

— Спасибо, — с чувством произнес Курт и, обхватив его за голову, долго, смачно чмокнул в макушку; тот оттолкнул его обеими руками, вскочив.

— Отвали, извращенец! Вы там все такие?!

— Спасибо! — повторил он, выбегая из домика.

'Левой рукой, левой рукой...', — повторял Курт, бегом припустив прочь.

У домика отца Андреаса он был уже через пару минут; не стучась, ворвался и на пороге столкнулся со священником, едва не сбив его с ног.

— Собрались? — задыхаясь, спросил Курт, оглядывая его, и, не дождавшись ответа, продолжил: — Мне надо знать, каким путем вы поедете.

— Что? — переспросил тот растерянно; он повторил, невольно повысив голос:

— Я спросил, где вы поедете!

— Вдоль реки, там самый короткий путь к дороге... А в чем дело?

— Ни в чем, — бросил Курт, разворачиваясь, и с той же скоростью рванул к трактиру.

Наверх взбежал, спотыкаясь на лестнице; запер изнутри дверь, выдернул из сумки томик Нового Завета, неблагочестиво шлепнув его на стол, попирая тем самым собственные принципы в обращении с книгами. Приготовил все необходимое для письма и, усевшись, разложил перед собою рядышком те самые два доноса, которые уже разглядывал сегодня.

Так он и знал.

Ни одного одинакового слова, кроме слова 'кровь', в них не было; Курт склонился над самой бумагой, вглядываясь в буквы. Да, все верно; как ни старался автор обоих писем, а все же одинаковое, похожее на крест, написание 't' в слове 'Blut[37]' было заметно, и соединение букв было весьма отличительным; это было так явно, что Курт снова обругал себя последними словами за свою слепоту.

Макнув в чернильницу перо, он написал свое имя сначала правой рукой, потом, рядом, левой.

Да. Был тот же наклон — немного влево, свойственный всем левшам, каковым был и сам курсант Гессе, пока его не переучили наставники, только некоторые мелочи почерка и отличались. Однако, без сомнений, писал человек, как и он, одинаково свободно владеющий обеими руками...

— Господи... — пробормотал Курт, глядя на написанное им. — Вот зараза...

Левая рука.

Вот кто написал второе послание майстеру инквизитору — левая рука того же человека, что сочинил то, первое, которое Бруно назвал чересчур толковым...

Итак, его предположение было верным. Все, абсолютно все, было продумано заранее — от его приезда сюда до начинающегося бунта местных жителей — все это продумал и спланировал чей-то разум; и уж конечно не разум крестьянина Таннендорфа. Кто-то написал два послания, чтобы привлечь внимание следователя наверняка, чтобы он не смог не приехать...

— Господи, вот зараза... — повторил Курт шепотом, будучи готовым порвать оба клочка в клочки еще более мелкие; сжав ладонями голову, упал лицом в руки, с трудом восстановив дыхание. — Зараза, зараза...

Не может быть, чтобы все это было придумано соседом барона; слишком изобретательно для провинциального правителя. Слишком... или нет? Ведь в свое время как сказал один из наставников о самом Курте — 'неприлично любопытен и смышлен не в меру'... А кто сказал, что потомственный барон глупее беспризорника с улицы?..

— Так... — стараясь собраться, вслух произнес он, — так...

Ergo, conclusio[38].

Кто-то ждал приезда инквизитора в эту деревню. Кто-то очень ждал. Кто-то настолько желал этого приезда, что написал два письма, сочиненных якобы двумя разными людьми, чтобы придать достоверности и без того достоверным сведениям. Кто-то очень неглупый, но скрывающий свою образованность...

И кто-то умудрился за неполный день распустить в народе слух о стриге в хозяйском замке — слух, который вот-вот готов будет вылиться в почти бунт...

— Я в заднице, — сообщил Курт самому себе, яростно потирая глаза. — Я в полной заднице...

Если тот, кто все задумал, добьется своего...

А не входило ли в его планы избавиться от господина следователя? Если этот некто желает скомпрометировать барона, то убийство инквизитора — куда как хороший выход...

Снова обмакнув перо в чернила, Курт, почти не глядя в текст Евангелия, уже привычно зашифровывая на ходу, составил короткую и, наверное, не совсем внятную приписку к основному докладу, потратив на этот раз не более минут сорока. Пусть лучше вышестоящие, приехав, обнаружат, что новичок поддался панике, чем не придать значение мелочи, которая после может вылиться в не слишком приятные последствия...

Дописав, он запечатал письмо, небрежно побросал в сумку письменные принадлежности, оставив Новый Завет лежать на столе, сбежал вниз, оттолкнув с дороги некстати подвернувшегося толстяка Карла, и бросился к конюшне. Жеребца Курт оседлал за минуту, взлетел в седло тут же, поддав в бока каблуками и, пригнувшись, чтобы не удариться о низкую притолоку, рванул в галоп с места.

По Таннендорфу он пролетел, как ветер, едва не сшибая прохожих, и так же, не сбавляя темпа, понесся по тропинке вдоль реки, нещадно долбя сапогами коня и жалея, что нет хлыста.

Отца Андреаса он догнал минут через десять; догнал, заехал вперед, преградив дорогу и затормозив так резко, что жеребец вскинулся на дыбы, а святой отец испуганно вскрикнул.

— Простите, — задыхаясь, выговорил Курт, доставая только что составленное письмо, — но это важно. Вот. Возьмите.

— Что-то случилось? — растерянно спросил отец Андреас; он пожал плечами и тут же замотал головой:

— Нет... Неважно, просто передайте это. И, еще раз, скажите, что — срочно. Хорошо?

— Да, но...

— Спасибо, — бросил он, разворачивая коня, и с той же скоростью ринулся обратно.

Курт остановился минуты через две, задыхающийся, взмокший; мысли прыгали в голове, как сумасшедшие, натыкаясь одна на другую. И самой неприятной среди них была одна: господин следователь боялся. Если все, что сегодня пришло ему в голову, правда, если это не ошибка, не бред, то в опасности не только сын местного барона, как того опасался Мейфарт, в опасности и сам майстер инквизитор. И, судя по оперативности действий неведомого противника, вызванная им помощь может успеть только к его похоронам...

Глава 7.

Все следующее утро Курт провел в праздности, рассматривая потолок в комнате, изредка спускаясь вниз, чтобы выпить воды — аппетит вновь пропал; от унылых мыслей в голове было темно, словно в сундуке с ветошью. Ближе к полудню он вышел из трактира, никуда в особенности не направляясь, попросту влачась по улице и глядя в землю. Вскидывая глаза на случайных прохожих, он уже не слышал пожеланий здоровья и доброго дня — люди глядели настороженно и недобро, лишь немногие что-то бурчали невнятно и убыстряли шаг; кто-то, Курт чувствовал это, останавливался и долго смотрел ему в спину...

С прежней улыбкой поприветствовал лишь Каспар, торопящийся к дому с ведром воды, однако завел столь докучливый разговор о своем пресловутом пиве, что Курт, поморщившись, перервал его довольно неучтиво и заспешил прочь. Кажется, пивовар надеялся уже не за просто так впарить господину следователю бочонок-другой; а может статься, рассчитывал на право приписывать на оных бочонках 'поставщик Конгрегации с 1389-го года'...

После долгого блуждания по улицам Таннендорфа, все столь же нежданно, как и в минувший вторник, он вдруг обнаружил себя стоящим у местной церквушки. Двери по случаю отсутствия священнослужителя были замкнуты, и Курт, подумав, поворотил к священническому саду, под прохладную тень деревьев, в тишину.

А что, в самом деле, он предпримет, если местные вознамерятся на бунт? Как уже говорено было святому отцу, майстер инквизитор имел право на кое-какие действия, вплоть до предания смерти по собственному разумению, однако же, право правом, а возможности... Возможности его были весьма ограничены. Что он сумеет один против всей деревни? Что такое крестьянское недовольство, он знал — в последнее время эта часть немецкого общества расхрабрилась и обнаглела, доносились сведения даже о созидаемых ими тайных единениях, по своему влиянию немногим отличающихся от некоторых орденов. Даже, наверное, превосходящих их в этом, ибо таились крестьяне намного лучше, благоразумно страшась власть имущих, а в своих действиях были столь же беспощадны, как описанные Куртом детские банды. Наверное, оттого, что терять многим из них было нечего. Это ведь лишь только в этом месте все сложилось так, что (до сего дня, по крайней мере...) им ничто не мешало жить, а во многих майоратах, где прежние крепостные отношения все еще сохранились, подданным живется навряд ли лучше, нежели заключенным в казематах...

С ветки оборвалось яблоко, едва не угодив господину следователю по макушке; Курт, склонившись, поднял его, отер о рукав и, надкусив, сплюнул — червивое. Подняв голову, он окинул взором гнущиеся под бременем плодов ветви, подпрыгнул, уцепившись за нижний сук, и вскарабкался. Сорвав приличное с виду яблоко, он уселся на ветке поудобнее, привалившись к стволу спиной.

Быть может, повинен и не соседский барон? Может ли все происходящее быть плодом измышления агента крестьянской тайной общины? А ведь о чем-то подобном рассказывали в академии, но Курт, подобно многим выпускникам, особенное внимание уделял другим дисциплинам, как ему казалось, более близко связанным с будущей работой... Что же это было... 'Союз плуга', как будто, создан в 1370-ом; мятежи вспыхнули в семьдесят пятом, четырнадцать лет назад, в нескольких владениях разом, задержано более полутора сотен человек, казнено около пятидесяти, главари не были пойманы. Дознанием занимались светские власти, хотя существовал слух о колдовских способностях верхушки этого союза...

— Ага, — донесся вдруг снизу без труда узнаваемый издевательский голос, — стало быть, господа из Конгрегации еще и по чужим садам воруют? Что, твое инквизиторство, старые замашки проснулись?

Он взглянул на Бруно сверху вниз, выбросив огрызок в траву, и спрыгнул.

— Сам-то ты что позабыл в чужом саду в отсутствие владельца? — справился Курт неприветливо; тот пожал плечами:

— Как собственность великой и ужасной Конгрегации хочу довести до сведения майстера владельца некоторые неприятные новости.

— Прекрати, — поморщился Курт. — В чем дело?

— Тут, знаешь ли, до меня докатились хреновые слухи. Местные уверились в том, что барон пригрел у себя в замке кровососа, а инквизитор то ли по молодости не знает, то ли... есть и такие догадки... то ли — будучи подкуплен фон Курценхальмом... не желает ничего делать. И священника из деревни спровадил, дабы некому было противостоять гнусной твари, если вдруг что. Такие вот дела, твое инквизиторство.

Началось? Уже? Так скоро...

Курт вздохнул.

— Что-то ты чрезмерно обеспокоен моим благополучием для человека, который стремится... как ты там сказал... 'отделаться от нашей опеки'?

Бруно косо улыбнулся, разведя руками, и уже нешуточно отозвался:

— Что-то мне подсказывает, что мое благополучие покамест сильно зависит от твоего, так что я беспокоюсь о себе. Как это ни противно, а твоя Конгрегация — единственное на сегодняшний день, что может меня избавить от вечной беготни и, в случае чего, от нехороших желаний моего графа; стало быть, мне не остается пока ничего иного, кроме как радеть о том, чтоб тебя не кончили заодно с отпрыском местного владетеля.

— Ну, премного благодарен, — вяло пробормотал Курт, задумчиво глядя под ноги; тот отступил вспять, выставив ладони:

— Только без лобзаний сегодня, ладно?

Курт отмахнулся; сейчас ему было не до шуток. Поправив чуть сбившуюся от его упражнений куртку, он кивнул:

— Пойдем.

— Куда это? — настороженно уточнил Бруно.

— Лично я сегодня еще не завтракал. Убежден — ты тоже. За столь сердечную заботу о безопасности моей персоны угощу тебя... — он кинул взгляд на солнце и пожал плечами, — уже обедом. Не откажешься?

— От халявы? Да ни в жизнь, — с готовностью согласился бывший студент, разворачиваясь.

По дороге обратно к трактиру они не повстречали никого — весь Таннендорф словно бы вымер, даже, кажется, собаки во дворах попрятались в своих конурах; преувеличенно опасливо оглядевшись, Бруно хмыкнул, пихнув его в бок локтем: