— Это действительно похоже на них, — кисло сказал Кэйлеб, затем повернулся обратно к перилам, наклонился вперед и оперся на них скрещенными руками.
Пока они разговаривали, ночь закончила опускаться, и Теллесберг, как и любой другой город Сейфхолда, был плохо освещен по стандартам родного мира Нимуэ Элбан. Единственными источниками света были горящие дрова, воск или масло, и большая часть города представляла собой неразличимую темную массу. Только прибрежная зона, где грузчики продолжали неистово трудиться при свете фонарей, была, можно сказать, хорошо освещена.
— Мне не нравится упорство Гектора, — сказал король через мгновение. — Он и Тартариэн правы насчет того, насколько серьезным будет захват Корисанды. Если это превратится в обычную сухопутную войну, мы можем застрять там на долгие годы, несмотря на все наши преимущества. И если это произойдет, кто-то вроде Гектора придумает, как воспроизвести почти все эти преимущества, что в конце концов сделает все дело еще более кровавым.
— Вы всегда можете рассмотреть дипломатическое решение, — заметил Мерлин. — Он усердно работает над созданием соответствующего военно-морского флота, и его литейные заводы со дня на день начнут полноценное производство современной артиллерии. Но правда в том, что у Чариса такое внушительное преимущество, что даже при поддержке Церкви он долгое время не сможет превратиться в реальную угрозу. Особенно, если мы будем пристально следить за ним, и вы будете готовы урезать его военно-морскую мощь, если это начнет выглядеть угрожающе.
— Забудь об этом, — фыркнул Кэйлеб. — У моего Дома долгая память на раны и врагов, Мерлин. Я подозреваю, что у Гектора она еще длиннее. Кроме того, даже если бы я захотел зарыть топор войны вместе с ним, он бы никогда в это не поверил. Точно так же, как я никогда бы не поверил в то же самое насчет него. И я не собираюсь оставлять его у себя за спиной, тем более с любым современным флотом, в то время как храмовая четверка работает над тем, чтобы убедить все крупные королевства в Хейвене и Ховарде напасть на нас с фронта! Я мог бы согласиться на то, чтобы позволить ему отречься от престола и... переселить его и всю его семью. Ты понимаешь, я бы не хотел отказываться от вида его головы на пике возле его собственного дворца, но я не хочу увязнуть в трясине в Корисанде больше, чем любой другой человек, так что, если есть другой способ убрать его из кухни, я, вероятно, соглашусь за это. Но это все, на что я готов распространить свое прощение. Если это означает рисковать осложнениями долгой войны, то так тому и быть. Я воспользуюсь шансом дать храмовой четверке время, но не оставлю Гектора или кого-либо из его приближенных сидеть на троне позади меня.
Последняя фраза прозвучала голосом человека, приносящего торжественную клятву, и Мерлин кивнул. Правда заключалась в том, что в том, что касалось Гектора, он был полностью согласен с Кэйлебом.
— Если это то, что вы хотите сделать, Кэйлеб, то я считаю, вам придется придумать, как действовать против него как можно быстрее, — сказал он. — Если Шарлиэн думает именно так, как я предполагаю, и если она так же решительно относится к вашим предложениям, как обычно относится к решениям, то вы, вероятно, обнаружите, что Чисхолм даже более готов, чем вы, выступить против Корисанды. Но Тартариэн тоже прав. Даже при объединении с Чисхолмом я не вижу никакого способа, которым вы могли бы планировать более одного зарубежного наступления одновременно. Во всяком случае, если в обоих наступлениях, о которых идет речь, задействованы армии.
— Что возвращает нас к Нарману, — согласился Кэйлеб. Он задумчиво поджал губы, затем выпрямился.
— Я знаю, что это привело бы Бинжэймина к апоплексическому удару — он не доверяет Нарману настолько, насколько может, — но, честно говоря, я бы предпочел достичь дипломатического решения с ним, а не с Гектором. Во всяком случае, он достаточно близко, а Эмерэлд достаточно мал, мы почти наверняка могли бы раздавить его, если бы он снова решил заняться приключениями.
— В самом деле? — Это был первый раз, когда Мерлин услышал, чтобы Кэйлеб даже упомянул о возможности какого-либо урегулирования путем переговоров, когда дело касалось Эмерэлда.
— Не пойми меня неправильно, — сказал Кэйлеб более мрачно. — Я действительно планирую добавить Эмерэлд к Чарису. Возможно, Нарман все это время беспокоился об этом, но правда в том, что со всех точек зрения, особенно со стратегической, мы не можем позволить себе оставить Эмерэлд независимым. Единственный реальный вопрос заключается в том, как мы собираемся изменить этот статус. Учитывая то, в чем Нарман был просто участником, независимо от того, была это его идея или нет, я вполне готов сделать это трудным путем, если это то, что нужно. С другой стороны, я не так привязан к идее увидеть его голову на пике, как к тому, чтобы увидеть там голову Гектора.
— Из того, что я видел из недавних разговоров Нармана, я не слишком уверен, что он осознает это тонкое различие, — заметил Мерлин.
— Что на данный момент меня нисколько не беспокоит, — злобно улыбнулся Кэйлеб. — Чем больше он сейчас беспокоится о своей голове, тем больше вероятность, что он будет... поддаваться благоразумию, скажем так, когда придет время? И я хочу, чтобы он четко понял, что все выигрышные военные карты находятся в моей руке, а не в его. Если — и обратите внимание, что я говорю "если", Мерлин, — я в конечном итоге предложу ему любые условия, кроме безоговорочной капитуляции и вида на эшафот, это не будет дискуссией между равными, и я намерен, чтобы он это понял. Однозначно.
Мерлин просто кивнул. Это была игра, которой Кэйлеб научился у своего отца, а Хааралд VII был одним из самых опытных деятелей... практической дипломатии, которых когда-либо порождал Сейфхолд. Очевидно, Кэйлеб намеревался продолжить эту традицию. На самом деле, его версия дипломатии оказалась значительно более мускулистой и безжалостной, чем у его отца.
Но если бы Хааралд оказался в положении Кэйлеба, я думаю, он принимал бы много таких же решений, — размышлял Мерлин.
— Подумай обо всем, что ты видел, о том, что задумали Нарман и как его там, Жэзтро, — сказал Кэйлеб. — Завтра утром мы с тобой встретимся с Брайаном, и я собираюсь сказать ему, что в конце концов решил позволить ему пойти навестить Нармана. Уверен, что мы втроем сможем придумать подходящий способ повысить температуру на кухне Нармана.
.VIII.
Камера Эрейка Динниса и площадь Мучеников, Храм Божий, город Зион, земли Храма
Эрейк Диннис использовал свою трость с серебряным набалдашником, чтобы встать на ноги, когда он поднялся с колен перед простой иконой Лэнгхорна. Колено, которое было наполовину искалечено после его падения полтора года назад, в последнее время доставляло ему еще больше проблем. Нет, — размышлял он, глядя в свое узкое окно, — это не будет проблемой намного дольше.
Его губы дрогнули в том, что можно было бы назвать улыбкой, когда он отошел от окна и осмотрел маленькую, спартанскую камеру, которая была его домом последние три с половиной месяца. Ее голые, ободранные каменные стены, узкие, зарешеченные окна и толстая, надежно запертая дверь были далеки от роскошных апартаментов, которыми он наслаждался, будучи архиепископом Чариса, до своего другого, более серьезного падения. И все же...
Он повернулся к маленькому письменному столу под единственным окном и устроился на стуле за ним. С тех пор, как он был заключен в тюрьму, единственным материалом для чтения, который ему разрешали, был экземпляр Священного Писания и двенадцать толстых томов Озарений.
Он коснулся золотого скипетра Лэнгхорна с тонкой резьбой, выгравированного на кожаном переплете. Он признал, что за последние несколько десятилетий потратил не так уж много времени на чтение этой книги. Возможно, консультировался с ней, когда ему требовался конкретный отрывок для епископского указа. Поиска библейской основы для пастырского послания или одной из его нечастых проповедей. Но он по-настоящему не читал ее с тех пор, как получил рубиновое кольцо епископа. Не то чтобы это было неуместно, но он тщательно изучил ее в семинарии, регулярно проповедовал по ней, будучи младшим священником. Он уже знал, что в ней содержится, не так ли? Конечно, он знал! А обязанности и ответственность епископа, а тем более архиепископа, требовали слишком много ежедневного внимания. Времени на чтение не было, а его приоритетами были дела его офиса.
Это было прекрасное оправдание, не так ли, Эрейк? — спросил он себя, поглаживая кончиком пальца скипетр, бывший эмблемой ордена, к которому он принадлежал... пока тот не изгнал его. — Жаль, что ты не проводил с ним больше времени. По крайней мере, тогда ты возможно был бы лучше подготовлен к этому моменту.
И, возможно, в конце концов, это не имело бы никакого значения, поскольку и Писание, и Озарения предполагали, что те, кто призван служить пастырями во имя Бога, будут достойны своего призвания.
А Эрейк Диннис таковым не был.
Интересно, что бы произошло, если бы Клинтан заставил всех епископов и архиепископов Церкви провести несколько месяцев наедине с Писанием на диете из хлеба и воды? — причудливо подумал он. — Вероятно, не то, что ему бы понравилось! У него и так достаточно проблем только с Уилсинами, не добавляя к ним целую паству епископов, которые действительно читают Писание.
Что ж, в любом случае для Эрейка Динниса это уже не имело особого значения. Слишком скоро он узнает, чего на самом деле ожидал от него Бог в его жизни. Он был мрачно уверен, что это не будет отчетом, который ему понравится слушать, потому что, чего бы ни ожидал от него Бог, он потерпел неудачу. Потерпел неудачу, как и все люди, которые осмелились утверждать, что говорят от имени Бога, когда на самом деле они забыли Его.
Диннис сделал все, что мог, чтобы исправить свои неудачи с момента своего отстранения от власти, но это было до жалости мало по сравнению с тем, что он должен был делать в течение многих лет. Теперь он это знал. И он знал, что даже несмотря на ложность во всех деталях обвинений, выдвинутые против него великим инквизитором, то, что должно было случиться со всем Сейфхолдом, было действительно его виной, как и виной любого другого живого человека.
К его большому удивлению, единственным архиепископом, который осмелился навестить его после ареста, был Жэйсин Канир, худой, почти жилистый архиепископ Гласьер-Харт. Они годами искренне ненавидели друг друга, и все же Канир был единственным из его коллег, кто обратился к нему, вызвав гнев Клинтана и храмовой четверки, чтобы помолиться вместе с Диннисом об искуплении его души.
Это было странно. Каниру разрешили увидеться с ним всего полдюжины раз, и ни при каких обстоятельствах ему не разрешалось оставаться дольше часа. И все же Диннис обнаружил, что эти визиты приносят ему огромное утешение. Возможно, это было потому, что архиепископ был единственным человеком, которого он видел после своего заключения, который не допрашивал его, не угрожал и не разглагольствовал. Он просто был там, единственный член всей церковной иерархии, готовый исполнить свой священнический долг, служа душе одного из узников инквизиции.
Его пример пристыдил Динниса, и тем более из-за презрения, которое Диннис когда-то испытывал к пастырской "простодушности" подхода Канира к своим епископским обязанностям.
Я мог бы кое-чему у него научиться, если бы только потрудился послушать. Что ж, я все же кое-чему научился, и, как говорится в Писании, истинное знание и понимание никогда не приходят слишком поздно для пользы человеческой души.
Он открыл Писание на одном из отмеченных отрывков, из девятого стиха пятнадцатой главы Книги Лэнгхорна.
"Ибо какая польза человеку, если он получит всю власть в мире, но потеряет свою душу? И сколько он заплатит, сколько золота принесет за свою душу? Обдумайте это хорошенько, ибо тот, кто стыдится учений, которые Бог послал через мою руку, того человека я также буду стыдиться в тот день, когда он предстанет перед Богом, который сотворил его, и я не буду ни выставлять свою руку в качестве его щита, ни говорить за него на этом страшном суде".
Это, подумал он, был отрывок, на обдумывание которого Жэспар Клинтан мог бы с пользой потратить несколько часов.
Он переворачивал страницы книги, прислушиваясь к хрустящему шелесту тонкой дорогой бумаги. В этой книге было так много вещей, что у него не хватило бы времени обдумать их так, как они того заслуживали. И еще кое-чего не хватало.
Он дошел до конца Книги Чихиро. По древней традиции, между Чихиро и началом Хастингса всегда была пустая страница, но в копии Писания Динниса не было пустой страницы. Во всяком случае, больше не было.
Он провел указательным пальцем по желобу между напечатанными страницами, чувствуя неровности там, где была удалена единственная чистая страница, затем глубоко вздохнул и снова закрыл книгу.
Он откинулся на спинку стула и задумался, получила ли Эйдорей какое-нибудь из его писем. Он подумывал о том, чтобы написать другим своим бывшим друзьям или другим членам своей семьи, но решил этого не делать. Никто из них не осмеливался подражать Каниру, и никто из них даже слова не сказал в его защиту. Это едва ли стало неожиданностью, учитывая выдвинутые против него обвинения и личность его обвинителя, но от этого его чувство покинутости причиняло не меньшую боль. Однако это не было причиной, по которой он не написал им. Независимо от того, бросили они его или нет, они все еще были его семьей, и он знал, что каждое слово в каждом письме, которое он мог бы написать, будет тщательно изучено инквизицией. Учитывая почти панику, охватившую весь Храм с тех пор, как весть о сокрушительных морских победах Чариса — и даже более того, письмо Стейнейра великому викарию — дошли до Зиона, Клинтан будет искать новых жертв. Искать дополнительную кровь, чтобы успокоить своих коллег-викариев. Диннис не собирался помогать ему и жертвовать другими членами его собственной семьи просто из-за какого-то неосторожного слова, какой-то фразы в его письме, которую можно было вырвать из контекста.
Но он надеялся, что хотя бы одно из его писем дошло до Эйдорей. Что бы инквизиторы ни обещали ему, он сомневался, что кто-то из них это сделал. В конце концов, какое обещание было обязательным для еретика-отступника? С человеком, осужденным — а Диннис был осужден задолго до любого официального судебного разбирательства — за продажу своего покровительства самому отпрыску Шан-вей? В преднамеренной лжи совету викариев и великому инквизитору, чтобы скрыть свои собственные грехи и еще большие грехи, совершаемые еретиками и богохульниками его падшего архиепископства? Почему какое-либо из его писем должно быть кому-то доставлено?
Однако они забрали их все, чтобы доставить, как-то использовать против него или просто избавиться от неотправленных. И они отказали ему в какой-либо бумаге, кроме как для того, чтобы писать на ней эти письма. Но они не знали, что у него был другой источник бумаги. Они также не подозревали, что Жэйсин Канир был не просто посетителем. Что примас Гласьер-Харт очень тихо вызвался принимать от него сообщения.
