Цветы корицы, аромат сливы

— А где читал? — сквозь общий хохот напряженно спросил вдруг Сюэли.

Серега загасил окурок о подошву.

— А ты че, интересуешься?

— Да, если можно...

— Добро, заезжай ко мне, в Тихвин, покажу документик этот любопытный, у меня копия хранится.

— Обязательно, — с жаром сказал Сюэли. — Обязательно. А Тихвин — это далеко? Это на Дальнем Востоке?

— Тихвин — на питерской трассе. Слушай, ты что — не знал, где Тихвин, и готов был ехать куда угодно, хоть на Дальний Восток, что ли?.. Тебе серьезно так сильно это нужно?

— Очень нужно, — сказал Сюэли.

Серега пожал плечами, но твердо пообещал взять Сюэли с собой, когда будет возвращаться домой.

Когда казанский отряд поднял горелые останки, верховые, Сюэли как раз относил бронницким забытый в лагере сухпаек и случайно шел мимо. Подошел поздороваться. С Казанью в тот день работал Саня, он подозвал его и повел показывать останки, чтобы Сюэли знал на будущее, как такие останки выглядят.

— В плане опознания случай — почти что безнадега. Единственное, что уцелело, сейчас увидишь, — закатанная в плексиглас фотка. И нет медальона никакого. Надежда слабая, что хотя бы род войск удастся выяснить. Если только сейчас парни еще чего-нибудь там не нашли.

— Я никогда не думал, что плексиглас — это материал, который не горит, — сказал Сюэли.

— Не, гореть-то горит, и очень хорошо. Но иногда остаются неповрежденными участки формы, и на одном из них эта фотка и сохранилась.

Под елками было раскопано.

— Нет ничего при нем, кроме этого снимка, — единственная зацепка — фото девушки. Но это, конечно, шанс мизерный..., — тяжело дыша, проговорил боец, вылезший из ямы.

Когда Саня уже показал Сюэли все косточки и объяснил, что вот — бедренная, а вот — подвздошная, и как чего отличить, дошло дело и до фотографии. Со снимка на Сюэли смотрела пронзительно красивая китаянка. Он сглотнул.

— Но... это только половинка фотографии, — объявил он неожиданно. — Отрезанная.

— Ну... да, — присмотрелся Саня. — Ну и что? Что есть, то есть.

— На этом фото было два человека. Советский командир, танкист, и вот эта китайская девушка.

— Что? — к ним подсели казанские. — Что, говоришь, было на этом снимке? Где был весь снимок целиком?

— В экспозиции Музея военной истории в Ухане, — проговорил Сюэли, морща лоб. — Я запомнил эту женщину, она очень красивая. Трудно забыть. Но больше не помню ничего. Там была витрина... нет, целый зал был... по советским воинам-интернационалистам.

— Дорогой ты мой!.. — сказал Саня.

— А больше ничего тебе помнить и не надо, — заверил его Кораблев. — Дальше мы сами пески взроем. Всё. Женька, дуй в Любань, найди инет. Может, экспозиция музея в сети представлена.

— Блин, танкист, воевал в Ухане, фото есть в музее... Да можно считать, что по таким признакам боец опознан гарантированно! — Саня хлопнул Сюэли по плечу.

— Там та же самая фотография. Только сильно увеличенная, — взволнованно подтвердил Сюэли. — Но если это танкист и он горел в танке, то как его останки могут быть верховыми? А где танк?

— А танки — после войны на железо порезали. Горелых танкистов я сам поднимал под Тихвином у деревни Остров. Бои первых чисел декабря сорок первого. Они до города километров десять не дошли. Нарвались на минные поля. Оставшихся покоцали немецкие зенитки. Так вот там было то же самое.

— А как же вы распознаете, что это именно танкист?

— Ну, иногда бывает клочья комбеза и, там, остатки шлема кожаного, командирского. А бывает, что выкапывают петлицу с ромбиком и силуэтом танка.

— Но раз понятно теперь, что он танкист, — почему его не найдут по спискам без вести пропавших офицеров?

— А он от младшего лейтенанта может быть — дрова войны, хрен их всех высчитаешь. Если б знать, что он капитан-майор, допустим, — уже проще гораздо...

Через сутки Женька Кудряшов, посланный в Любань, вернулся с исчерпывающей информацией, выписав все, что нужно.

— Значит, так. Зачитываю: "В конце тридцатых годов советское правительство проводило так называемую операцию "Z": оказывало военную помощь китайцам против японцев, посылало танки-самолеты-артиллерию, и некоторое количество военных специалистов, которые принимали участие в действиях против японцев. Многие там погибли, многие вернулись. В августе 1938 года была создана на базе советской техники первая в истории китайской армии механизированная дивизия. Артиллеристы с крупными партиями орудий прибыли в Китай в апреле 1938 года. Они многое сделали по организации и обучению орудийных расчетов, а офицеров-артиллеристов и офицеров-пехотинцев — основам боевого взаимодействия. Инструкторы артиллерии, как и инструкторы-танкисты, принимали непосредственное участие в боевых действиях".

— Ну, это я тебе бы и так сказал, — перебил его кто-то из историков. — В Ухане памятник стоит... советским танкистам.

— Погодите. Теперь по делу. Конкретно капитан Николай Иванович Стрепетов хорошо воевал против японцев...

— ...погиб под Любанью, — сказал Леша. — 60-я отдельная танковая бригада. Охренеть.

— Погоди. Так что те даже дали ему прозвище Красный Тигр. Знаменитый Красный Тигр, не помню как по-японски, — простой советский танкист, выпивший им пять цистерн крови, чья голова была лично оценена командующим сухопутными войсками в мильон иен.

— Красный Тигр? Слушайте, а разве такое бывает? — спросил кто-то из девушек.

— Если этот мужик на своем Т-26 спалил полсотни японских машин — вполне, — сказал Женька.

— Красный Тигр же, точно! — подтвердил Сюэли, вдруг досконально вспомнив рассказ экскурсовода в Ухане.

— Дальше. Познакомился-влюбился-женился в этот же период на китаянке. Это все довольно известная история в Ухане, как оказалось. Когда возвращался в Союз, жена не смогла с ним уехать, престарелые родители не давали, надо было заботиться о них. Началась война, он уехал, не успел их забрать или не смог. Ну и вот. Экспозиция музея частями есть в инете, и я распечатал... вот эту... фо-то-графию...

Женька достал листок, на котором была напечатана фотография — не очень качественно, но зато вся целиком.

— Семейный портрет советского командира с женой. Ну и вот. Если бы ты не помнил этого, ну, не был в Ухане, или с памятью у тебя было бы похуже, или не поехал бы ты в поиск в этом году — все, мы бы сейчас хрен что установили. Схоронили бы без имени.

— Слушай, но это же просто какое-то немыслимое совпадение! — ахнул Сюэли.

— Не-а, это как раз одна из невероятных случайностей войны, — спокойно сказал Леша.

С того времени, как Сюэли услышал байку Сереги Малышева, его не покидало огромное беспокойство. Чтобы как-то заглушить его, он погрузился полностью в окружавшие его повседневные дела. Он привык полночи кочевать от костра к костру: Воткинск — Казань — Ижевск — Колпино — Архангельск — Вологда, — и засыпать в чужих палатках, а утром на раскоп. Однажды он до глубины души поразил Лешу, что произошло при следующих обстоятельствах: Леша вернулся в сумерках в лагерь, под тентом у поленницы возился кто-то из дежурных по лагерю, в капюшоне и к нему спиной.

— Ну, че, как, какие дела-то тут? — спросил Леша.

— Там бронницкие лосили, нащупили воронку, копнули — наши, хабар в хорошем сохране, черепа отдельно лежат, видать, черные воронку бомбанули. Кораблев сказал, завтра мы на нее идем, потому что сегодня у нас всё по нулям, весь день лосили, одно железо, — сказал дежурный.

В этот момент Леша подошел ближе и понял, что это Сюэли. Сказать, что он обалдел, — значит не сказать ничего. Сюэли как-то произнес это все без малейшего акцента.

Вечером в палатке Сюэли сказал:

— Знаете, ребята, так странно: надо возвращаться уже скоро, дел по горло, но вот я с Серегой договорился заскочить к нему в Тихвин, вроде какое-то продолжение экспедиции, и как-то я не мыслю себе ее окончания, иногда такое чувство — просто вот невозможно, абсолютно невозможно уехать.

— А залипнуть в поиске очень легко, — засмеялся Леша.

— Ваш покорный слуга в девяносто третьем году именно таким вот образом вылетел из института, — сообщил из темноты Санек. — После майской экспедиции во Ржеве "че-то вдруг накатило" съездить еще и в Тихвин, потом, уже в августе, — снова во Ржев, тут незаметно как-то сентябрь... а ну его, институт этот, рвану-ка я еще в Тихвин, ребята из отряда, с которыми весной копал, позвали к себе, потом в Ошту — там недалеко, всего верст двести, а потом в Подольский архив на три недели, а там и 9 декабря — день освобождения Тихвина, подъем времянок и большое захоронение... Декан не понял... Зато ротный понял.

— Поиск затягивает. Отсюда очень трудно возвращаться, нужно что-то очень значимое там, куда уезжаешь: любимая работа, семья... Иначе просто нет мотивации прерывать свою жизнь в поиске. Жизнь — она тут, а между экспедициями — накопление ресурса для следующих выездов. Но у тебя правда до фигища дел в Москве. Так что не волнуйся — вернешься. Я тебя сам за шкирку отсюда уволоку, — пообещал Леша.

Потом было девятое, и захоронение бойцов, и Череповец устроил роскошное фаер-шоу с тамтам-сопровождением, и так завершилась в тот год Вахта Памяти. А потом в жизни у Сюэли случился первый опыт чудного запоя в обществе друзей-поисковиков.

Когда Сюэли открыл глаза, он совершенно ничего не помнил. Ощущения во всем теле были очень странные. Снаружи, у входа в палатку, стоял Саня.

— А... что произошло? — спросил Сюэли. Он чувствовал, что ответ едва ли его обрадует.

— Ничего. Приобщился маненько к русским традициям, — сказал Саня.

— Э? — только и сказал Сюэли. И голос был какой-то чужой, ненормальный, да и голова была как бы отдельно.

— Ну, сын там у одного из наших родился, потом — начало отпуска... Отметили слегка.

— А какое сегодня число?

— Первое. Июня.

Сюэли, с огромным трудом уже вставший на четвереньки и закрепившийся в этом положении, мгновенно снова потерял это преимущество.

— Ну, а чего? Печень здоровая — три недели выдержал.

— А где Леша?

— Так Леша в Москву уехал... неделю назад. Он должен был там играть какого-то... орка, гоблина... а, скинхеда... типа предводителя скинхедов, вспомнил, в спектакле. Он и уехал.

Сюэли застонал. Постепенно он начал понимать, что двадцать пятого числа был капустник и он не вернулся к спектаклю.

— А почему Леша меня не... не забрал с собой?

— Он тебя разыскал тогда, перед отъездом. Что было, кстати, непросто, потому что ты был в деревне, в хрен знает какой. Но ты вообще никакой был в тот момент. Вообще без чувств. Ну, Леша сказал, что все ерунда и он поедет без тебя. Ну, какая разница, сколько там этих орков. Одним орком больше, одним меньше... не переживай ты так.

— Я должен был играть... главного положительного героя, — с трудом выдавил Сюэли. Масштаб бедствия потихоньку начинал разворачиваться у него в уме.

— Ну, вот что, главный положительный герой: ты спокойненько доползи сейчас до умывальника и умойся.

— Не-не-не, мне надо звонить. Мне срочно надо позвонить. Как вообще со мной могло это случиться?

— Это бывает... Потом, после бала, конечно, тяжко... Но в процессе ощущение времени летит на хрен. Вот так скажет кто-нибудь: "А давай еще к одному корешу забредем!" — минус сутки из жизни... Потом: "Сын родился! Пьем!" — еще дня три-четыре. Потом — "Тяжко-то как! Пивасика бы..." — ну, и еще дня два... Трезвак — выкуп — "за свободу!" — еще два дня...

Сюэли очень внимательно выслушал эту сводку с полей сражений. Ей, судя по всему, предстояло заменить его собственную память, потому что сам он не помнил ни-че-го, ну вот ничего совсем.

— Да, я давно хотел тебе сказать. Не расстраивайся, что у тебя на куртке написано "Космические пришельцы" и "Stargate Atlantis". Бывают надписи ну просто намного хуже.

— Да, я вообще... эпически крут, — Сюэли употреблял это выражение в том виде, в каком в свое время воспринял его на слух. — А... постой! А Серега Малышев... из Тихвина?

— Серега не уехал. Ждет тебя. Без тебя не уедет, обещал.

От Казани Сюэли позвонил в Москву Ди. Насилу он с пятого раза попал трясущимися пальцами по кнопкам.

— Ди, слушай, извини меня, я... подонок.

— Отчего же? Все хорошо, — защебетал в трубку Ди.

— Как хорошо? Я сорвал спектакль!

— Ну-ну-ну. Студента Чжана чудно сыграл Чжэн Юй. Он прирожденный чжэнмо, — Ди назвал амплуа главного положительного героя в юаньской драме. — Все получилось как нельзя лучше.

— Я что, никого не подвел?

— Видишь ли, Леша, прежде чем выехать из Любани, позвонил мне и спросил: нужен ли ты в Москве в виде трупа? Сказал: если сильно нужен, привезу. Я разрешил оставить этот предмет там, где он лежит. Чжэн Юй справлялся блестяще. Публика, знаешь, пришла в чистый восторг. Есть гораздо более актуальный вопрос: как твой поиск? Ты узнал что-нибудь?

— Ну, есть тут одна зацепка, единственная. Я опросил всех, кого мог, и... одна лишь есть ниточка. Она ведет в Тихвин, это здесь близко.

— О! Я чувствую, что это прорыв, — тоном прорицателя сказал Ди, и связь прервалась.

— Прорыв, да, блин... в канализации, — пасмурно сказал Сюэли и пошел умываться.

— Почему у меня так ужасно болит спина? — спросил он у Сани, умываясь.

— Дело в том, что существует такая игра в слона, — отвечал Саня с мефистофельским выражением лица, — Сильно любимая поисковиками...

— Не надо, — быстро и сдавленно сказал Сюэли. Он вдруг все вспомнил.

— Собственно, в Тихвин ехать — полчаса на мотовозе, — сказал Сюэли Серега, помогая собрать вещи. — Мне Леша тут рассказал про твои мытарства, про театр теней какой-то замороченный и как дед твой пропал в сорок четвертом — короче, чем сможем, поможем.

Мотовоз оказался таким маневровым локомотивчиком, который ходил по трассе Тихвин-Будогощь с парой убитых в хлам когда-то пассажирских вагончиков и останавливался в любой точке по крику пассажира: "Шеф, стой вон у той елки!".

— Так-то в принципе Тихвинский монастырь и сам город — с XV века. То есть он старинный, просто очень войной покоцанный, — рассказывал Серега. — Хотя вообще для Китая — город XV века — это, наверное, ржачка? Смешно звучит, да?

— Нет ну почему же? Это... бывает, — вежливо сказал Сюэли. — Например, вот на этом месте до XV века было море... Потом море отступило, обнажилась прибрежная полоса. И в этом месте возник город, как раз с XV века. Потому что раньше было невозможно.

— Нда. Понял, нам на аспект древности лучше не напирать, — расмеялся Серега. — Вообще-то Тихвин — это два города. Старый город — за речкой Тихвинкой, он на холмах, весь в зелени и без асфальта. Вот туда мы с тобой сейчас забуримся. Там на окраине — Фишова гора, на ее склоне — братское кладбище. Оттуда вид — до горизонта непролазные леса... На склонах Фишовой горы — бетонные немецкие ДОТы овощехранилищами работают. Между старым и новым городом как раз — монастырь Тихвинской Богоматери. На острове между речкой и каналом. Озерцо там искусственное небольшое, и посреди него — островок с монастырем. Вокруг монастыря — газончики, хорошие такие газончики, и я в этих газончиках лично обрывки наших противогазов находил. Прямо в черте города, в центре. А на другом берегу — новый город. Такие белоснежные кубики, знаешь, улицы квадратно-гнездовые. Там даже названий улиц нет: номер микрорайона, номер дома и все. А, ну, и пусть тебя не вводит в заблуждение название "старый город" — он все равно послевоенный. От довоенного остался один каменный дом.