Небо шамана. 2 часть

На немецком аэродроме всё было иначе. Мне показалось, что здесь стандартная аэродромная ПВО даже усилена, стволы зениток торчат кажется отовсюду. Весь аэродром огорожен забором с колючей проволокой. На вышках несут службу часовые. Но даже не это главное. На аэродроме такая куча народа, что всё это со стороны напоминает большой муравейник. По всему аэродрому насчитал больше шестидесяти самолётов разных типов, это не считая того, что за несколько часов наблюдения сели ещё восемь и улетели пять, без шести самолётов, которые взлетали для отработки пилотажа и потом сели обратно. Караул несёт едва ли не рота солдат. Ну, я так прикинул, если на смену караулов с каждым из трёх разводящих выходит больше двадцати человек. Во всех опасных направлениях устроены укреплённые пулемётные огневые точки, где дежурят не меньше трёх человек, а ещё эти направления подстраховывают зенитки с круговыми секторами обстрела. У въезда и ещё в двух местах рассмотрел бронетранспортёры, в которых, кажется, тоже дежурят экипажи. Мне кажется, что здесь охраной аэродрома командует чрезмерно бдительный человек. Не хватает только собак по периметру. И не удивлюсь, если наружные подходы ещё и заминированы. Вот уж здесь точно нет расслабленности и безалаберности итальянского аэродрома. Осталось порадоваться за немцев, вот только с нашими планами такая организация службы никак не согласуется...

Вечером рассказал всё Цыганову, который приготовил нам картофельное рагу с рыбными консервами и томатной пастой и кофе из запасов фельджандармов. Подробно ответил на все его вопросы, ещё покрутили с ним эту ситуацию и пришли к выводу, что шансов у нас здесь очень мало, вернее никаких. Но у нас ещё остались в запасе две штабные площадки со связными самолётами, одна в Миллерово, другая в Тарасовском. Только если в Тарасовском штаб какой-то тыловой группы и шансы есть, то в Миллерово штаб восьмой армии, не считая множества других частей и подразделений, а к площадке связных самолётов в сам город пробираться нужно. И последнее, из рассказанного молодым жандармом, его знакомый служит на аэродроме в Чертково,

* * *

** это в шестидесяти километрах на север от Миллерово, там аэродром меньше и там базируются несколько транспортников и бомбардировщиков. А от нашего расположения даже ближе на десяток километров. Покрутили ситуацию и решили двигать к Чертково. Всё-таки лезть к штабу, чтобы на глазах его охраны угонять самолёт попахивает явным безумием, как и лезть на осмотренные мной аэродромы...

В ночь выдвинулись и за две ночи, и часть дня добрались до места. На днёвку встали в лесу у железной дороги за деревней Козыри. Надёжным ориентиром стала железная дорога, которой немцы активно пользуются. А про названия деревень знаем, потому, что у жандармов обнаружили целых две карты гораздо подробнее тех, что нам выдают. Всё-таки нам такой мелкий масштаб не требуется, а здесь даже родники и отдельные колодцы обозначены. Комэск уже уверенно на коне в седле держится, поэтому пройти за ночь больше тридцати километров по прямой нам труда не составило, и Шельма успела хорошо отдохнуть. Первую днёвку сделали в овраге высохшей речки неподалёку от деревни Готальской. А за вторую ночь, вернее уже утром нашли заросшее кустами русло или овраг к северо-востоку от Чертково, здесь у обозначенного на карте родника и оставил после завтрака Цыганова на хозяйстве. Если первые дни капитана бросало из крайности в крайность, то он начинал пытаться командовать, то углублялся в самобичевание и подчёркивание своей ненужности, дескать, чего с обузой церемониться. Не встретив с моей стороны никакой реакции на оба этих состояния комэск принял ситуацию как есть и уже пару дней вёл себя спокойно, а может сыграло свою роль то, что без его знания немецкого нам бы пришлось гораздо хуже, то есть Васильевич осознал себя реально полезным...

*— Реальный факт и планы немецкой оккупационной политики. Это же позволило привлечь на свою службу практически всех крымских татар, которым пообещали национальную автономию. На вопросе религии купили калмыков, и целая кавалерийская дивизия калмыков служила в вермахте. По какой-то мозговой отрыжке ГлавПолитУпра в конце 41го начале 42го формировались подразделения по национальному признаку, которые иногда строем сдавались в плен и соглашались на службу гитлеровцам, им тоже чего-то обещали. Особенно в этом отметились подразделения грузин, чеченцев, ингушей, кабардинцев, татар, казахов (вернее мусульман из средней азии, исламскую карту немцы разыгрывали очень активно и умело), про галичан и прибалтов даже не упоминаю. Потом многие из этих частей стали костяком РОА Власова. В Красной Армии остались и создавались национальные части вроде польской дивизии Берлинга — будущего войска польского, части из прибалтийских народов и других европейских стран, которые должны были помочь при освобождении соответствующих территорий. Ну, и Нормандия-Неман, куда ж без гламурных французов.

**— В 19 веке действительно были приняты законы, согласно которым целые категории казаков приравняли к дворянскому сословию, в том числе потомственному, а в Новочеркасске к началу ХХ века уже появилось местное "благородное" общество полностью из казаков. К примеру, будущий адмирал Бахирев — казак без примесей, от рождения имел потомственное дворянство, и это позволило ему поступить и окончить морской корпус. Вот только Сибирские, Оренбургские или Уральские казаки такими играми не занимались, некогда было, они службу несли. И Донцы перед всеми ужасно кичились своей многовековой историей, дескать остальные ещё молодые и не выслужили свои права и привилегии.

— Давайте поясню, слова "конь" и "лошадь" к полу животного отношения не имеют. Это обозначение назначения животного, то есть конь — это чаще всего военное животное "под-верх", то есть под седло военного всадника, то есть в кавалерии, но часто и других тягловых военных животных именуют конями, поэтому можно сказать, что кони — это животные на военной службе. Лошади — это тягловые или верховые гражданские хозяйственные животные, хотя используемых только под седлом, чтобы подчеркнуть это, часто называют конями. В языке закрепилось, что конь — строевое животное под седлом, а лошадь — рабочее тягловое животное. Пол определяется словами: кобыла и жеребец, холощённый жеребчик — мерин. Есть ещё куча слов местечковых и из разных языков, которые конники используют для обозначения этих животных и совсем не обязательно это только стати и порода. Аргамак — это устоявшееся название строевого коня далёких арабских кровей, он чаще всего гораздо выше и мощнее арабских лошадей, которые изначально гораздо более сухие и мелкие. И по конституции аргамаки более квадратные, а не вытянутые, как арабские.

— Кому интересно, "Сказ о том, как один солдат двух генералов прокормил"

*— По описанию — Юнкерс-90, в раскраске и со знаками пассажирской машины "Люфтганзы". Далее по тексту упоминаются истребители Макки МС-200 Саетта (скорость около 500 км/ч, вооружение два крупнокалиберных пулемёта, мотор воздушного охлаждения 870 л.с., фактически аналог нашего И-16) и

Макки МС-202 Фольгоре (скорость на высоте около 600 км/ч, вооружение 4 пулемёта — два крупнокалиберных, мотор 1075 л.с. Довольно серьёзный противник для наших Яков и ЛаГГов, на таких машинах, но с моторами Даймлер-Бенц 1375 л.ч. с двумя 20-мм пушками под названием МС-205 "Велтро" — "Борзая" воевали даже немцы в составе группы II| JG 77 Люфтваффе, они развивали скорость до 620 км/ч.).

Кроме истребителей упоминается итальянский бомбардировщик Фиат BR-20 (Самолёт построенный в середине 30-х, по характеристикам фактически немного улучшенная версия нашего СБ, только бомб брал не 600, а 1600 кг, хотя за всю эксплуатацию кажется так ни в кого этими бомбами итальянцы не попали) и

транспортный самолёт Савойя-Марчетти SM-81, который герои принимают за Юнкерс-52 "Тётушку Ю". На самом деле, не только мои герои дапускают эту ошибку. Большая часть сбитых над "Сталинградским котлом" транспортных "Юнкерсов" на самом деле были итальянские Савойи-Марчетти, которые были очень похожи внешне, но меньше Юнкерсов по габаритам, хотя груза могли взять едва ли не больше штатных для Юнкерса 1875 кг (Размах крыла Юнкерса на 5 метров больше, длина на 0,5 метра, мощность моторов почти на 200 л.с. каждый). Во время одного из вылетов на таком самолёте командующий итальянской авиацией на Восточном фронте генерал Энрико Пецци пропал в русском небе во время вылета в сторону Миллерово в конце декабря 1942 года.

**— Все перечисленные аэродромы действительно имели место быть, а Миллерово вообще выполнял функции регионарного аэроузла. Здесь кроме немецких, базировались основные силы итальянского авиационного командования на восточном фронте, которые выполняли задания в интересах и в полосе действий восьмой Итальянской армии и её соседей. Чертково упоминается просто как площадка, на которой базировался кто-то или нет, не понятно, но то, что здесь весь период оккупации садились самолёты для дозаправки и обслуживания — достоверно известно. То есть, как минимум развёрнутые авиационно-технические службы в Чертково имелись.

Аэродром Чертково мне понравился сразу, здесь не было разгильдяйства итальянцев, но и не было столпотворения как в Миллерово. На аэродроме из самолётов имелись три транспортных трёхмоторных Юнкерса, у одного из которых явно проводился неспешный ремонт. Кроме транспортников в стороне я обнаружил шесть бомбардировщиков, но из-за маскировки толком их рассмотреть не получалось, видна была только большая масса и что в носах нет винтов как у Юнкерсов. На отдельной стоянке три сто двадцать шестых Хеншеля — артиллерийских разведчика, в народе прозванные "Костылём", правда, потом оказалось, что третий, который было хуже видно неисправный Физилёр-Шторьх. Больше самолётов не было, если не скрываются ещё два-три в довольно больших ремонтных ангарах. Наряд ПВО обычный, но минимальный, я насчитал всего восемь восьмидесяти восьми миллиметровых пушек, шестнадцать стволов в тридцать семь миллиметров и восемнадцать двуствольных двадцатимиллиметровых "Эрликонов". На плоской крыше самого большого ангара по углам установлены два наших ДШК на зенитных станках с возможностью обстрела ещё и всего аэродрома, и они точно включены в систему наземной охраны. Наземную охрану несёт полная охранная рота, а из системы ПВО на постоянном дежурстве по две малокалиберные зенитки в разных концах. Потом весь день ползал и осматривал аэродром с разных точек, ничего принципиально нового не узнал. За день улетал один "Костыль" и садились на дозаправку три борта, два трёхмоторных Юнкерса и один маленький Шторьх, скорее всего курьерский. Пока курьера заправляли, даже еду лётчику и пассажиру принесли к самолёту и они ели стоя под крылом. Портфель, с которым пассажир не расставался даже во время еды, меня очень заинтересовал, вот бы было замечательно такой захватить, ведь там наверняка какие-то секретные приказы и они помогут нашему командованию. Но, увы, сейчас захватить не получится, ещё ничего не готово, а пока что-нибудь успею сделать, курьерский самолётик уже улетит вместе с таким интересным портфелем.

Вечером результаты дневных наблюдений изложил Цыганову под шикарную кашу с консервированными колбасками, которые он покрошил в неё. За эти дни комэск приноровился передвигаться при помощи вырубленной мной палки с развилкой, которую обмотали порезанной на полосы курткой полицая в качестве костыля. Вторую я выкинул, когда появилась возможность использовать более добротную одёжку немецкого патруля. Да и использовать одежду врага психологически комфортнее, чем снятую с предателей как мне кажется. Особенно нам понравились длинные прорезиненные плащи жандармов. Постелив один на лапник, второй натянув над головой и укрывшись третьим мы, прижавшись, согревали друг друга и спокойно могли спать всю ночь. Даже капающая с веток утренняя роса только барабанила по верхнему плащу. Ночами уже становилось холодно, середина октября — это не "бабье лето". Вообще, всяких трофеев вроде пары хороших часов, небольшого Вальтера, новенького наградного "ТТ" (дарственную пластину немцы сняли, но след от неё остался) и здоровенного Люггера, не считая остального, мы набрали целый вещмешок, не считая посуды и свёрнутых отдельно плащей. Теперь, когда Цыганов оставался в лагере, кроме своего пистолета у него было два маузеровских карабина и граната. Вообще, фееричная картинка: заросший светлой щетиной, перепачканный и закопчённый от нашего лесного проживания, в накинутой серой немецкой шинели, опирающийся на самодельный костыль (с рогулькой на нижнем конце, чтобы в землю не проваливался), с немецким карабином на плече, на поясе немецкий кинжал-штык, за ремнём граната с длинной деревянной рукояткой и среди этого непотребства из распахнутого ворота комбинезона иногда выглядывает звезда Героя и ордена. Без улыбки на это смотреть наверно было сложно, но я уже привык. К этому можно добавить хитрую морду Шельмы, которая к нам привыкла и вела себя нагло и совершенно панибратски...

В поиск я уходил с одним пистолетом, которым ни разу не воспользовался, Цыганов ещё в первые дни попросил вернуть ему запасную обойму, поэтому у меня заряжены мои усиленные патроны так, что нужна очень серьёзная причина, чтобы я начал пулять из своей переносной артиллерийской батареи. Богиня знает, сколько там ещё в патронах заряда Силы осталось, ведь рванёт, как фугас. На самом деле это совсем не главное, среди вещей оказались и патроны к пистолетам, которыми я мог заменить свои "замагиченные", но не стал. Дело наверно в том, что за всё время нахождения в этом мире я так и не свыкся с ручным стреляющим оружием. Пушки и пулемёты своего самолёта я давно почувствовал и пользуюсь ими с удовольствием, вот они для меня — оружие, а стреляющее с грохотом в руке совершенно не внушает доверия, вернее это мне кажется каким-то неправильным, по сути. За всё время я из пистолета стрелял меньше раз, чем его чистил. То есть если будет стоять выбор между ножом и пистолетом, я выберу нож, тем более, что от выстрела из пистолета сам всегда могу уйти, если буду видеть куда целится стрелок. То же касается и остальных ружей и прочих карабинов, может, мне бы понравился пулемёт, но из ручного я не стрелял, а времени и возможности научиться — не было. Так, что я таскаю свой штатный пистолет, прежде всего потому, что за его утерю придётся отвечать. А вот комэск ко всему оружию относится с уважением и нежностью. Очень расстроился, что у жандармов не оказалось пулемёта, который они накануне в ремонт отдали на чистку от забивающей всё жуткой местной пыли. И если бы не ограничение веса груза, на Шельму бы было нагружено всё оружие и снаряжение жандармов, а меня бы попросили при случае изъять ещё чего-нибудь эдакое и стреляющее чуть поменьше корпусной гаубицы...

Обсудили охрану аэродрома с комэском, решили, ещё день посмотреть и уточнить закономерности, а послезавтра перед рассветом атаковать. Я вижу, что Цыганова смущает до плохо скрываемого скепсиса факт наличия больше сотни охраны и не меньше зенитчиков, не говоря про остальной технический персонал. То есть при таком раскладе на каждого из нас больше сотни противников, но видимо он решил довериться излучаемой мной уверенности, которой у меня на самом деле было не так уж много. Я реально понимал, что при таком соотношении слишком высока любая случайность, которая станет для меня фатальной, тащить в самую гущу комэска я даже не предполагаю. Завалился спать, чтобы встать ночью и рассвет встретить уже около аэродрома. Посмотреть, как и что творится во время планируемого нами штурма. Вообще, это я для Цыганова говорю такие кавалерийские термины: "Штурм" и "Атака", на самом деле уже второй день смотрю и прикидываю, как сделать всё тихо, чтобы до самого последнего момента вообще никто ничего не понял. Мы же не танковая бригада, чтобы въехать и убедить всех бронёй, огнём и манёвром. По предварительным прикидкам, посажу комэска на КПП у въездной дороги, с категорической просьбой до крайней возможности не открывать огня и не шуметь. С одной стороны он это важное направление прикроет, а главное, будет занят и не станет мне мешать. Но ему я объясню, что это самое главное и опасное направление, и по этой дороге и в самом деле поедут подкрепления и мобильные тревожные группы, если рано нашумим, и немцы поднимут тревогу. Но при таком раскладе можно считать нашу попытку проваленной и нужно не героически принимать смертельный бой, а скорее уходить, пока такую возможность не перекрыли, чтобы попытаться иначе или по-другому и в другом месте.