Не время для одиночек

Что-то заметишь ты - и скорей

Предугадаешь, чем разглядишь

Мой рыжий берет, мой мятый мундир,

Цвета морской волны...

РАССКАЗ ЧЕТВЁРТЫЙ.

ТЕ, КТО СО МНОЙ.

Что ожидает их в пути,

В лесу под ясным летним небом?

Быть может - сказка впереди,

Быть может - сказка впереди,

А может - чай с горячим хлебом?

Сергей Петров. "Королевская почта".

1.

— И всё-таки я боюсь провокаций, — упрямо сказал Колька, застёгивая куртку.

— Да брось ты! — его тёзка был неожиданно весел и оживлён. — Они сейчас забились в самые глубокие норы, сидят и нос боятся наружу высунуть!

Вообще в душе Колька был склонен с Райко согласиться. День Жатвы был праздником весьма значимым. В Семиречье официально его всё ещё не отмечали, но это "неотмечание" уже давно мало кого касалось. Вечные слова про силу золотых колосьев и веру в животворящую Мать-Землю Колька знал наизусть, и всё равно — они каждый раз его волновали. И он видел, что и всех вокруг они волнуют, даже тех, кто прожил на свете уже много десятилетий и видел не один День. Да и как не волноваться — если именно День Жатвы приобрёл почти религиозный (насколько это было применимо к землянам) оттенок — после Безвременья с его, казалось, навечно умершей природой — некогда такой прекрасной? Её возрождение для землян было практически мистическим... Поэтому нерешительность Бахурева — почему сразу не объявил этот день праздником, как в Империи?! — в этом вопросе его лично раздражала. Но что в такой день нужно быть очень смелым — или очень глупым! — чтобы испортить людям праздник — это однозначно...

— Коль! — из студии высунулась Элли и бешено замахала рукой. У неё шла последняя предпраздничная передача, из-за которой Колька шёл на праздник один — встретиться предполагалось потом. — Коль, сюда скорей!

Колька подбежал, встревоженный. Элли втащила его внутрь за руку, свирепо прошипела — глаза у неё горели почти фанатично:

— Нужны три минуты музыки. У нас тут наперекосяк кое-что... спой под гитару!

— Что?! — обалдело спросил Колька. Элли то ли не так поняла вопрос, то ли сделала вид, что не поняла — ответила:

— Да что хочешь! Быстрей, я объявляю! — и метнулась к микрофонам.

— Ст... да что ж... — Колька растерянно оглянулся, собираясь сбежать, не говоря худого слова, но кто-то ему уже сунул в руки гитару — не его, другую — и подтолкнул на площадку у подвесного микрофона, а Элли уже тарабанила оживлённо:

— И — в честь праздника! — Николай Стрелков исполнит сейчас песню... слушайте нас, это Николай Стрелков, многим из вас известный, как Ветерок! — она бешено посмотрела на Кольку, шагнувшего на площадку.

Он совершенно не знал, что петь. Абсолютно. И, честно признаться, закрыл, даже зажмурил, глаза, беря гитару поудобней... а потом — услышал сам себя, свой голос, поющий всплывшие в памяти строки одной из песен той странной пластинки-самопала, с которой, фактически, началось их настоящее знакомство с Элли:

— Тем, кто ввысь подняться не спешит,

Не понять мятущиеся души:

Слишком долго мы живём в тиши,

Слишком страх силён ту тишь нарушить...

Пусть итогом полусонных лет

Станет изречение такое:

"Кто сказал — на свете счастья нет?

Счастье — делать то, в чём нет покоя!"

Элли глядела изумлённо, как и оба её помощника — изумлённо и недоверчиво. Колька понял это, как только, сделав над собой усилие, открыл глаза. И продолжал петь — ощущая отчётливо, что делает нечто, очень нужное:

— Нас хоть не корми насущным хлебом —

Только дай себя же превзойти...

Потому что небо — это небо,

Значит, есть ещё, куда расти...

Потому что небо — это небо,

Значит, есть ещё, куда расти!

Те, кому не лезет в горло стих,

Проворчат: "И посмелей видали!"

Только вряд ли мы услышим их —

Мы уже ушли в другие дали.

Вот растает в небе дымный след —

И ищи-свищи, как ветра в поле...

Кто сказал — на свете счастья нет?

Счастье — делать то, что скажет воля! — Элли показала два больших пальца и бешено махала руками вверх-вниз. Колька кивнул ей и улыбнулся, снова повторяя припев:

— Пусть дрожмя дрожит холодный воздух —

Не страшны преграды на пути...

Потому что звёзды — это звёзды,

Значит, есть ещё, куда расти...

Потому что звёзды — это звёзды,

Значит, есть ещё, куда расти! (1.)

1.Стихи Бориса Лаврова, посвящённые книгам Олега Верещагина. В 1 г. Экспансии, когда Человечество наконец пробилось в Дальний Космос, эта песня стала гимном имперской пионерии и остаётся им до сих пор.

* * *

...Оркестры на улицах играли пока что в основном маршевые песни, чаще всего слышалось:

— Благодарю за щедрость лето,

Зерно к зерну — и каравай...

Вот снова август на рассвете

Ведёт пшеницы караван... (1.)

1.Стихи В.Фирсова.

Всё вокруг украшала тяжеловесная, торжественная символика плодородного года, на очень многих людях, попадавшихся навстречу, была обрядовая одежда, хотя имперцев среди них, конечно, нашлось бы не много; на военных и полицейских — парадная форма. По широкому бульвару, обсаженному деревьями, люди стекались к приземистому, похожему на старинный форт, зданию, над которым развевался большой государственный флаг: голубой с золотыми солнцем, лопатой и плугом, к президентскому дворцу. Даже каменные виселицы возле него были сейчас убраны витыми хлебными снопами и увенчаны солярными знаками, и это не казалось странным или неправильным. В правом углу придворцовой площади, рядом с неправдоподобно чётким квадратом дежурного эскадрона Чёрных Гусар, строились расчёты пионерских отрядов.

— С нами всё-таки пойдёшь, может? — спросил Райко, рассматривал знамённую группу "Охотников" и расчехлённое знамя.

— Ну уж нет, — махнул рукой Колька. — На концерте встретимся, бывай!

— Ветерок ты и есть... Ветерок, — вздохнул Райко ему вслед. И поспешил к знамённой группе.

* * *

Центр площади был пуст, хотя по её периметру люди стояли плечом к плечу, а бульвар был запружен настоящим человеческим морем. В небе несколько аэростатов поддерживали полотнища лозунгов и медленно плыл имперский дирижабль... нет, не имперский! Колька, устроившийся (нашлось место) почти у самых дворцовых ступеней, еле удержался от того, чтобы не приоткрыть рот удивлённо: дирижабль был украшен флагом Семиречья и надписью по борту —

ГОРДЫЙ

Это был первый дирижабль Республики Семиречье, построенный совсем недавно по имперским чертежам. Колька про него читал...

С деревьев бульвара, которые, оказывается, оседлали целые кучи мальчишек, послышались приветственные вопли, подхваченные и остальными людьми. Кое-как отведя взгляд от воздушного гиганта, Колька стал осматриваться — но оглядеться толком так и не успел. Неожиданно мощный, почти страшный рёв сирен понёсся над людьми, и над зданием дворца заклубилась буро-серая туча. Колька ощутил, как у него по всему телу дыбом встают мельчайшие волоски. Он сам не видел Безвременья, но образ страшного живого-и мёртвого неба, наверное, уже вошёл в плоть и кровь каждого из землян, потому что люди вокруг начали пригибаться, отчётливо и ощутимо, по толпе прошли волны, и даже пионерские расчёты шевельнулись — лишь Чёрные Гусары остались каменно-неколебимы, но их было слишком мало, и становилось ужасающе ясно, что сейчас эта тьма поползёт и дальше, и захлестнёт, и сомнёт, и...

— да не лихо не доля ни нет и ни да

не межой да не полем ходила беда

и не знать и не видеть не слышать не сметь

да родила земля не золу и не смерть... — вдруг зазвучал над площадью, наверное, над всем городом, мужской хор. Он без музыки, ровно и сильно даже не пел, а — выговаривал слова заклятья...

— да набила земля да пустую мошну

что возьму — то посею, посею — пожну

семя доброе здесь не взойдёт лебедой

семя злое растёт в борозде да не в той

да не в поле беда не во ржи лебеда

не пройти да не выйти отсюда туда

и не знать не смотреть ни назад ни вперёд...

— что возьму — то посею, посею — взойдёт, — к хору присоединялись всё новые и новые мужские голоса, говорили уже почти все мужчины вокруг (и Колька выдыхал слова урожайного заклятья), а женщины, стоявшие рядом, прятали лица или в ладонях, или на плечах своих спутников...

чтобы колос живой не сгорел не измок

так отныне слова мои — ключ да замок

так отныне слова мои — пепел да свет

да не доля не лихо ни да и ни нет (1.)

1.Стихи Дмитрия "Фангорна"

Над серым шевелящимся полем, которое остановилось, не дотянувшись до людей, с грохотом взламывая его и озаряя всё вокруг искристым сиянием, встали рассыпающие искры золотые колосья — как плотный и несокрушимый строй копейных воинов. И колышущаяся пакость стала расползаться и таять... А потом — потом Колька увидел, что толпа на бульваре раздаётся в стороны — сама собой. Через неё шёл Бахурев. Президент шагал медленно, неся в руках большой хлебный сноп, скреплённый мужским поясом и стальным серпом. Базурев сейчас был не в привычной всем казачьей форме, а просто в казачьем костюме.

Президент шёл в тишине, потому что на самом деле установилась тишина. Хотелось сказать — нарушаемая только звуками природы, которой не было дела до людей... но нет. Тишина была именно полной.

Бахурев прошёл совсем рядом с Колькой. Чудовищно широкоплечий, кривоногий, грудь бочкой, с длиннющими узловатыми руками и широченными ладонями, в которых он бережно нёс тяжёлое хлебное золото... Через всё лицо президента, каменно-напряжённое в неподвижности, шёл старый шрам — чудом уцелевший глаз уехал выше другого, синего и сосредоточенного, надо лбом огромное красное пятно обозначало место, где снесло скальп, часть подбородка была стёсана... Президент выглядел почти монстром. Но Колька сейчас смотрел на него другими глазами. Это был не просто человек, не просто казачий офицер, вознесённый волей уставшего от злости и бессмысленности народа на самый верх власти. Это на самом деле был Отец. Отец всех, кто собрался на площади, отец, собравший первое зерно нового урожая — подтверждение того, что мир живёт.

Бахурев поднялся на верхнюю ступень. Повернулся к людям. И молча вскинул над головой в руках золотой сноп.

— А-а-ах-х!!! — ахнула площадь в каком-то истовом потрясении, и крик покатился дальше по бульвару и окрестностям, не утихая, а словно бы даже усиливаясь.

Колька не сразу понял, что кричит тоже — кричит вместе со всеми, и по щекам у него катятся слёзы.

— Я верю в силу золотых колосьев... — мощно и ровно зазвучал над площадью голос Бахурева.

2.

Сельский торг раскинулся на Бурундайке, на площади два на три с половиной километра. Эта традиция была новой, всего третий раз проводилось такое мероприятие. Ярмарки были и раньше, конечно, и много где — но почти везде либо неорганизованные, либо находившиеся под жёстким контролем местных чиновников и "деловых людей". Получалась дикая ситуация — за исключением земель казачьих станиц и агрокомпаний, использовавших на своих плантациях фактически рабский труд, в не очень-то населённой и богатой плодородными почвами республике сельским хозяйством практически никто не занимался, десятки и даже сотни тысяч людей были выдавлены в города, где пополняли ряды полунищих и нищих настоящих — а агрохолдинги беззастенчиво задирали цены, при этом поставляя на рынок далеко не самые качественные продукты и одновременно хищнически вырабатывая земли.

С приходом к власти Бахурева всё поменялось. Множество желающих "жить своими руками" получили в аренду земли национализированных холдингов или просто пустовавшие. Несмотря на мрачные прогнозы, которые делались нередко и вроде бы вполне обоснованно, количество сельхозпродуктов в республике не упало, а вот цена на них — упала вместе с поднявшимся качеством, что сразу отодвинуло проблему недоедания; а ведь до Бахурева до 27% жителей страны недоедали, 12% — голодали. Правда, для этого пришлось вводить планирование госзакупок. Но результаты были буквально великолепны.

Большинство хозяев объединялись в кооперативы — так было легче и спокойней. Но многие — особенно те, кто любил экспериментировать или занимался чем-то экзотическим — хозяйствовали в одиночку. И тут, на торгу, были представлены практически все и практически всё. На "представительство" не скупились, зная, что так или иначе удастся сбыть всё привезённое, почти все торговавшие старались привлечь внимание покупателей, кто чем мог — от дармового угощения и практически смешных цен на мелкий опт до самодеятельных театриков-зазывал и серьёзных семинаров по обмену опытом "для начинающих". Если же учесть, что тут же сразу несколько десятков разных коллективов уже начали праздновать вторую — весёлую — часть Дня Жатвы, то можно себе было представить, какой стоял шум.

Но это был радостный шум, и Колька не спешил покидать торг, хотя на стадионе скоро должен был начаться концерт и там его ждала Элли. В прошлом году он на торгу, естественно, не был, в позапрошлом — тоже не получилось прийти. Ему хотелось купить и то, и сё, и он постоянно себя одёргивал, напоминая, что не стоит занимать руки. Однако, не смог пройти мимо небольшой палатки с вывеской —

ХУТОР "ДРУЖБА"

ХОЗЯЙСТВО ГУЛЯЕВЫХ

(опытная сельхозплощадка пионерского отряда им.Радия Погодина)

Рослый, коротко стриженый парень с галстуком под широко распахнутым воротником рабочей рубашки что-то объяснял нескольким покупателям, то и дело указывая на ряды жестяных и стеклянных банок с яркими наклейками, опоясанными тем же названием, что и на вывеске. Это были консервы, причём достаточно разнообразные и, как понял Колька, предназначенные для формирования сухих пайков на все случаи жизни.

Тут же в палатке хозяйничали весёлая женщина и похожая на неё девчонка помладше Кольки. Они ловко набивали тестяные кулёчки смесью из грибов, овощей, рубленого мяса — и обжаривали их в кипящем на открытом огне масле, где эти кулёчки подпрыгивали, толкались, крутились и кувыркались, на глазах становясь золотистыми. Колька не смог удержаться, купил один и сам не заметил, как съел, обжигаясь и громко втягивая воздух ртом — настолько был вкусным пирожок. Пока ел — вспомнилось, откуда ему знакомо название отряда и, воспользовавшись тем, что парень перестал говорить с покупателями, а новые ещё не подошли, спросил его:

— А Третьяков не здесь? Ну, Денис?

— Не, — парень не удивился. — Они Володьку поехали провожать... ну, брата денисова. А ты наших знаешь, что ли? Или только Дениса? Он у нас знаменитость, — в голосе была искренняя гордость.

— Немного знаю того же Володьку, — признался Колька, и парень протянул ему руку:

— Мишка. Гуляев.

— В... Колька, Стрелков, — Колька ответил пожатием и кивнул на вывеску: — Отца хозяйство?