Нельзя сказать, что такое жестокое отношение к мнимым и реальным отступникам было прерогативой только их городка, почти везде происходило что-то схожее. Зато большинство приморцев, так же как представителей власти и духовенства, считали, что найдена уникальная формула гражданского мира и всеобщего счастья, которую можно было сформировать старым добрым: один Президент, один Народ, одна Страна, один Бог. И Бог всегда с нами!
Правда, Елизавета была в Приморске ещё всё-таки новым человеком, и после относительно либеральной Москвы пока не успела привыкнуть к провинциальным порядкам. Прежде ей только приходилось слышать об экзекуциях над провинившимися, но сама она до сих пор этого никак не касалась. И сегодня лишь случайно оказалась на пути позорной процессии. Конечно у неё не было никаких возможностей остановить издевательство над человеком. Да ей бы и не позволили. В таких случаях красный жилет и жетон офицера полиции не играли никакой роли. Всё, что Ласточкина могла, так это просто безучастно наблюдать!
А ведь всё это были добропорядочные, высоконравственные люди, радетели за высокие семейные ценности, с самыми высокими моральными принципами, и...винегретом в голове из страшной мешанины, стоящей из показной религиозности, показного ультрапатриотизма и при этом убеждённые ку-клус-клановцы-линчеватели!
Воочию наблюдалась картина давно произошедшей сепарации российского общества — на тех, кто каким-то чудом сохранил в себе частицы ума и порядочности, дураков и хамов, а также мерзавцев, многие из которых с гордостью носили почётные знаки ветерана войны с НАТО.
Те, кто всё понимал и не хотел бы участвовать, естественно, были в абсолютном меньшинстве. За ними наблюдали. И чтобы не стать следующими приговорёнными, умным приходилось, быть как все...
Заводилы суда Линча коротко объяснили лейтенанту полиции, что закон на их стороне, ибо у Мадам-блогерши нашли дома запрещённые книги. За это давно мозолящую всему приличному городскому обществу глаза отщепенку гнали на площадь, как пойманную на ворожбе ведьму. Дети швыряли в неё гнилыми овощами и тухлыми яйцами. Каждый приличный горожанин и горожанка на пути обязаны были крикнуть в адрес разоблачённой национал-предательнице и иноагентши ругательные слова или швырнуть в неё чем-нибудь.
Люди в этой стране проживали свои жизни в постоянной пассивной агрессии, не смея возмущаться и протестовать против своего рабского положения под страхом стукачества и репрессий. Футбольно-хоккейные страсти по телевизору не позволяли им в полной мере выплеснуть накопленную ярость, ненависть, освободить сжатую до предела внутреннюю пружину. К счастью, время от времени им предоставлялась возможность линчевать очередного плохого гражданина. В прошлый раз таковым оказался официант из ресторана, заподозренный в скрытом гомосексуалисте (на свою беду симпатичный парень был застукан кем-то в свитере нежно-голубого "не мужского" цвета у себя на веранде), а потом ещё обвинён в том, что недостаточно усердно подпевал при коллективном исполнении гимна по случаю Дня Народного Единства...
Мадам оказалась следующей в очереди. Так выпало, что сегодня ей предстояло стать тем языческим чучелом, которое негласно позволено сжечь на площади после чего устроить народное гуляние. У несчастной был взгляд оглушённого, ничего не понимающего человека, седые волосы растрёпаны, пожилому человеку даже не позволили толком одеться — выволокли из дома в домашней пижаме, в шлёпанцах на босу ногу, один тапок она где-то потеряла. На площади старуху собирались заставить самолично сжечь найденные у неё книги, а потом привязать к позорному столбу и оставить так на двое суток. Хотя в принципе ничто не мешало хорошим законопослушным гражданам забавы ради сжечь заумную гадину живьём, вздёрнуть на фонарном столбе или просто разбить ей голову об угол здания.
У Елизаветы просто не хватило духу выйти в одиночку против толпы, ведь в таких ситуациях закон скорее симпатизировал линчевателям. Сейчас их не испугаешь даже её красным жилетом полицейского. В толпе наверняка находились отставные военные...работало негласное правило: "силовики" (не важно действующие или бывшие) — неподсудны гражданскому суду даже по уголовным делам особой тяжести.
А так называемые "общественники" просто упивались своей властью. Один из них протянул Лизе картонный стаканчик из ближайшего автомата по продаже кофе "с собой". Сверху он был прикрыт пластиковой крышечкой с выполненной прессованием надписью "Яркие впечатления!". Внутри бултыхалась какая-то жидкость, это мог быть остывший кофе, а могло содержимое унитаза.
— Выплесните его в лицо отщепенке, офицер! — дружески предложил он, словно предлагал поучаствовать в общем празднике. — Будьте сегодня вместе с народом!
В таких случаях — стыка с откровенными мерзавцами работал принцип: бей первым! Бей непременно и сразу! В самую болевую точку. Не вступая в разговоры. Бей... Но лишь в том случае, если чувствуешь за собой такое право. И если понимаешь, что можешь гарантированно вырубить заводил. Вот тогда бей (стреляй, распыляй перцовый газ в глаза, шарахай электошокером)... Не решаешься? Ну что, тогда терпи...
Лиза замялась. И тогда провокатор попытался взять её "на пушку" и неожиданно поинтересовался:
— А может вы заодно с идеологическим врагом? — вкрадчиво осведомился "общественник".
— А если и так, что вы со мной сделаете? — в ответ поинтересовалась она.
— То же, что и с ней, — отрезал активист.
Лиза засмеялась и попыталась всё перевести в шутку. Но активист не отставал, продолжая протягивать ей стаканчик:
— Ну так как, офицер?
В это время старуха увидела её и жалобно простонала:
— Спаси! Спаси...
Лиза помахала ей рукой, с нажимом объяснив прилипале:
— Мы общаемся...по работе...то есть, общались.
— Ну так как же? — в третий раз спросил он.
Ласточкина таращилась в его приветливый васильковый прищур и чувствовала на себе оценивающий взгляд ещё нескольких сотен пар глаз. Ты словно ощущаешь петлю времени, которая удавкой сдавливает тебе кадык, пробуждая генетический страх нескольких поколений твоих предков перед тёмной безжалостной махиной, которой ничего не стоит тебя без всяких проволочек раздавить или перемолоть в лагерную пыль.
— Понимаете, я на службе, — пролепетали за неё собственные губы.
— О, понимаю, офицер! — галантно перестал настаивать активист.— Служба, есть служба! Кто-то же должен следить за порядком. Полиция вне политики, понимаем! И уважаем. Хорошего вам дня, офицер!
— Спасибо, и вам того же, — пробормотал её говорильный аппарат, отзываясь во всём теле брезгливостью к самой себе, дрожащей твари.
Обладатель василькового прищура протянул ей мягкую тёплую ладонь, которую она с подобострастием пожала, и ещё десятки других, следующих к месту расправы, рук. И кажется трусливо улыбалась. Оставалось радоваться, что её всё же хватило не воспользоваться по назначению протянутым стаканчиком из опасения показаться "белой вороной" и обратить на себя внимание "Сорока сороков".
"Ну чего ты так разволновалась?" — через минуту стала увещевать собственную совесть Ласточкина. Вообще-то ругаться на себя за случившееся было чересчур, любой бы на её месте испугался бы оказаться заподозренным в нелояльности. Она просто не желает ссориться. Хотя и несчастную старуху всё ещё было очень жалко. С другой стороны, что она в состоянии для неё сделать?! Если даже мэр города не смог бы тут ничего поправить. Да и вряд ли захотел бы. Лиза неплохо знала нынешнего градоначальника Трифонова Олега Владимировича. По странному стечению обстоятельств, предыдущим место его "кормления" был её родной подмосковный Королёв. Трифонов был типичный мэр-парашютист, в том смысле, что его никогда не выбирали мэром, а спускали из центра. Так же его можно было с полным правом назвать мэром-летуном, ибо менял он города, как перелётные птички "аэродромы подскока". Как правило работал этот чиновник в одном месте, а жил в другом. И терпеть не мог встречаться с горожанами. Самым же настырным обычно отвечал на их просьбы: "Да что вы от меня хотите?! Если я сам не живу в вашем городе". Обращаться к такому не имело никакого смысла.
А вот за шефом городской полиции теоритически сохранялось право вмешаться и остановить самосуд, и Ласточкина бросилась за поддержкой к Чичибабе.
— Василий Прохорович, остановите расправу! Вас они послушают.
Суровый, обычно не терпящий никаких беспорядков на своей территории, капитан-комиссар, выслушав взволнованную, сбивчивую речь прибежавшей к нему сотрудницы, на этот раз медлил с решением. Формально он обязан был вмешаться и восстановить порядок, чтобы за "Стену" не дай бог не просочилось, что полиция в России покровительствует черносотенцам и погромщикам...вот только желательно вмешаться уже "после, а не во время", чтобы не ссориться с лучшими людьми города и не получить по шапке от собственного начальства.
Озадаченно почесав крутой затылок, промычав что-то невразумительное, Чича принялся в суровой задумчивости прохаживаться по кабинету, затем его грозное мясистое лицо приняло самое кроткое выражение.
— Ну что ты так всполошилась, Ласточкина? — обратился он к ней примирительно и улыбнулся... как шимпанзе, у которых улыбка означает страх. Ну и что, что эту сумасшедшую люди немного поучат правильным вещам, если сама жизнь её так ничему до сих пор не научила. Здоровое воспитательное творчество масс полагается лишь приветствовать, — шеф наставительно поднял палец и сослался на недавнюю речь премьер-министра: "Народ имеет право выявлять в своей среде скрытых агентов, отравляющих нашу великую культуру западной идеологией, и преподавать им уроки патриотизма!".
— Но Мадам никакая не отщепенка! Она активно помогает следствию! — воскликнула Елизавета и вывалила шефу про свой тайный визит на маяк, обнаруженную там загадочную лабораторию. И про неизвестный катер, который она видела пришвартованным к пристани, не числящийся в реестре судов. Умолчала Ласточкина лишь о поразившем её странном существе в ванной, благоразумно рассудив, что после рассказа об ожившем мертвеце шеф мог посчитать её тоже сумасшедшей и повторно отправить к психиатру.
Тем не менее выражение лица слишком прыткой дознавательницы, вероятно, подсказало начальнику, что девчонка готова обрушить на него ещё немало впечатляющих фактов и наблюдений, а также фантазий, концепций и сомнительных улик. И Чичибаба решил положить этому конец, остановив её сердитым жестом, словно боясь, что эта бомба сейчас рванёт:
— Тебе же сказали, что следствие по этому делу завершено!
— А разве от сотрудников полиции не ожидается, что при появлении новых фактов и улик, они обязаны выяснить все обстоятельства гибели людей? Поймите, речь может идти о серийных убийствах.
— Где ты нашла убийство?! — Чичибаба оглядел невысокую щуплую фигурку подчинённой с недоумением и недовольством. И попытался подвести черту под разговором: — Значит так... если ничего более не имеете мне сказать по существу, лейтенант, то..
— Ещё как имею! — дерзко заявила Ласточкина. — Например, что вы отказываетесь выслушать то, что мне ещё известно. И не желаете принять во внимание тот факт, что подвергнувшаяся нападению хулиганов престарелая жительница нашего города заслуживает не только милосердия и защиты, но и всяческого поощрения, — как сознательный гражданин, активно помогающей органам правопорядка! Вот так! — закончив фразу Лиза сама офигела от того, что только что сказала.
— Всё это я уже слышал, — отмахнулся Чичибаба, прошёл мимо Ласточкиной к одежному шкафу, достал из него форменную куртку и стал надевать её.
Обладая неуравновешенным взрывным характером, шеф в ответ мог вообще-то взвиться и побежать по потолку, извергая ругательства, а тут лишь ехидно заметил:
— Стоит какой-нибудь молоденькой сотруднице у нас в Приморске немного отличиться и вот уже она готова возомнить себя великим сыщиком: является ко мне с разными фантастическими историями и советами, как распутать "преступление века". У тебя, лейтенант, на лице написано, что тебя одолевают наполеоновские планы — прославиться на этой тухлой истории и показать себя хватом перед самой Москвой. А я не спал всю ночь из-за головной боли, так что лучше не испытывай моего терпения Ласточкина.
Шеф произнёс это уже на ходу, покидая кабинет и направляясь к выходу из здания управления, и Лизе приходилось бежать за ним. Преследуемый по пятам настырной девчонкой, Василь Прохорович бросил ей через плечо, словно отстреливаясь:
— Вот что я тебе скажу, брат Ласточкина...
— Вы же сами говорили, что я способный сотрудник, — дерзко перебила его Елизавета.
— Не заставляй меня брать слова назад и снова разочаровываться в тебе. Расположение начальства — серьёзный капитал, которым не разбрасываются, — наставительно сказал он.
— Как же так?! — в ужасе воскликнула Елизавета, представив вдруг, как там на площади сейчас издеваются над в общем-то безобидной старой чудачкой и слёзы брызнули у неё из глаз. С заплаканным лицом она остановилась возле служебного автомобиля шефа в ожидании когда комиссар заберётся в него и укатит к себе домой пить пиво и закусывать поджаренными на гриле свиными колбасками, оставив её на парковке раздавленную собственным бессильем что-то изменить в творящейся несправедливости.
Шеф это почувствовал и вдруг резко всем своим солидным корпусом повернулся к липучей подчинённой, при этом у грузного, грубоватого мужлана сделался отеческий виноватый вид.
— Господи Иисусе! — вздохнул он.
— Что? — обиженно произнесла Лиза.
Шеф достал из кармана носовой платок, вытер ей слёзы, потом нос, подождал пока девчонка проглотит обиду, объяснил примирительно:
— Ты же знаешь, что я не терплю самодеятельности? И не люблю ссориться с начальством. Они постоянно держат пальцы в моей голове: стоит мне допустить ещё пару ошибок, и они просто разорвут мне мозг и пришлют на моё место нового начальника.
— Но я-то не предлагаю вам ничего опасного. Если мы докопаемся до истины в этом запутанном деле, вас будут ставить в пример другим. А мы обязательно докопаемся! У меня чутьё на успех. Только помогите сейчас старухе, и позвольте мне ещё десять дней заниматься утопленниками! Я согласна это делать в личное время, в качестве нагрузки к другим делам, которые вы мне поручите.
... — Значит, у тебя чутьё... задумчиво проговорил шеф, пристально всматриваясь в лицо не спешащей взрослеть девчонки. Глаза его недобро сверкнули, и словно новый внезапный удар прозвучало:
— Вздор всё это. В нашем городке только Я — настоящий сыщик! А вот если бы ты с моё поболталась на разных мелких должностях, пожила бы в моей шкуре и побегала в холуях, прежде чем получить собственный кабинет (это было неправдой, ибо эту должность шефу выхлопотал высокопоставленный папаша), ты бы знала, что у любого новичка, у любого только оперившегося щеглёнка, столько в голове образовывается теорий, доказательств, откровений, что их хватило бы на...В общем, если бы я слушал каждого мнящего себя Пинкертоном пиздёныша, мечтающего меня подсидеть, я бы давно лишился своего кресла.
