Граната оказалась последней каплей, склонившей весы победы в сторону казаков. Протрубил рог, призывая к сбору уцелевших турок. Но на отступление это не походило. Бегство, паническое спасение жизней овладело теми, заставляя открывать спины. Низамы не были трусами, вовсе нет. Они, пожалуй бы, дали фору любым европейским кавалеристам. Но их воля, как прут об обух, сломалась о мозолистый казачий кулак, с равной сноровкой держащий и шашку, и плуг.

Восемьдесят три трупа оставили на поле боя турки. Но и Ревинской сотне победа далась нелегко: двенадцать убитых, двадцать два раненых, из них четверо тяжело. Без продыху работал фельдшер, останавливал кровь, бинтовал порезы. Походная медицина — вещь суровая, как нить, которой зашивают раны. Кто выживет — тот выживет и так, а кому суждено помереть, того фельдшер с кривой иглой не спасет.

Своих покойников сложили рядком под алычовым деревом на холме, где встретили турок. Приспособили поперек ствола перекладину, получилось подобие креста. Хоронить было некогда и нечем: лопат казаки не возили, а шашкой могилу не выроешь. Прочли молитву заупокой, пальнули в небо салют, да и все почести. Отвоевались, детушки... Сколько их таких по всей туретчине безымянных лежит, одному Богу известно.

Вортош сидел в теньке, заряжал свой чудо-пулевик, уперев приклад между колен. Подле в полной неподвижности пребывал Шалтый.

— Целы, господа ученые? — подошел Ревин, кивнул на диковинку. — Дозволите полюбопытствовать?

— Прошу. Ничего хитрого.

Ревин принял тяжелое, около пуда весом, ружье, повертел в руках. Основу оружия составляла укороченная винтовка системы 'Маузер'. К ней приделали барабанный магазин, откуда патроны подавались с помощью стальной ленточной пружины, накручиваемой отдельно, при помощи специального воротка.

— Мне бы в сотню пяток этаких конструкций, — покивал Ревин.

— Боюсь, даже второго такого пулевика вам не сыскать. Уникальная на заказ работа. Хотя, безусловно, пригодились бы нам... Особенно в перспективе...

— Перспективы у нас, господа, гм, ученые, самые туманные. Еще пара подобных стычек и от сотни станемся только мы с вами. Да и то, как принято говорить, не факт...

— И что вы намерены предпринять, Ревин?

— Да есть одна затейка...

Казаки затейку полковника восприняли без энтузиазма.

— Ну, какие из нас османы, ваше высокоблагородие? Турка, он же глазом черен, рожей смугл...

— Я вам еще одно различие мужское раскрою, — обещал Ревин. — Будете пререкаться, ей-ей приведу в соответствие!..

Подавая личный пример, Ревин первым облачился в форму унтер-офицера. Поморщился с тесноты в плечах, отчего добротное английское сукно опасно затрещало. Казаки раздевали мертвых низамов, меняли штаны с лампасами на шаровары, фуражки на фески, хвалились друг другу рваными порезами кителей с окровавленными краями.

— Глядите, хлопцы, его благородие дырок под ордена навертел, — просовывали сквозь ткань пальцы.

Работа полковника узнавалась.

Однако сам Ревин поводов для гордости не видел. Удалой да храбрый командир — хорошо. Только на то он и командир, чтобы не допускать подобных промашек. В том, что сотня не успела построиться к бою, его первостепенная вина. А значит, тех, под деревом, могло быть меньше...

Проносилась под копытами земля, стелилась бесконечной лентой позади. Без труда просочившись сквозь жидкие османские форпосты, сотня пошла на юг по вражьей территории. Дорогу подсказали русские пехотинцы, держащие здесь рубежи. Им же на попечение оставили и раненых, что везли с собой привязанными к седлам, чтобы не свалились от скачки. Из четверых тяжелых добрался живым один, да и то неизвестно, сколько еще протянет.

По пути наткнулись на конных охотников числом около двадцати сабель. Те постреляли издалека и предпочли ретироваться, приняв казаков за турок, что, в общем, понятно. Из числа добровольцев, или, иными словами, из изъявивших охоту, формировались особые отряды, посылаемые в самое пекло. Сорвиголовы, отчаянные смельчаки, солдаты, уставшие от однообразной жизни, составляли основу таких отрядов. Там не существовало знаков различий, всяк дрался за всякого, а командование принимал кто-нибудь из офицеров, вытянувший жребий, совсем не обязательно старший по званию.

Светило завершало свой долгий путь близ летнего солнцестояния, превратившись в огромный оранжевый блин, медленно тонуло за горизонтом. Людям и лошадям, проскакавшим почти сутки, требовался отдых. Для ночлега облюбовали длинную болотистую балку, поросшую кустарником. И трава густая коням отрада, и соблюсти скрытность возможность отличная, в буйной растительности дивизия спрячется — найдешь не вдруг. Ну, а что мокровато, так это казакам не привыкать. Те, что не в секретах, не в дозорах, валились, где стояли, засыпая до того, как щека к земле прижмется.

А Шалтый, едва спрыгнул с коня, сразу бросился раздувать костерок. Спешно нацепил амулеты, шапку свою лисью, пучки трав в огонь побросал и замычал на одной ноте, прикрыв глаза. Казаки уже не потешались, поглядывали недобро, потому как мало располагала обстановка к шаманским ритуалам, но молчали. Монгол отстучал в потертый свой бубен, отпрыгал и опустился без сил на колени, как давеча. Пошептался с Вортошем о чем-то и тот с лица сошел, затрясся весь, отбежал в место поглуше, на траву бросился и давай землю ножом кромсать, молча все, только зубы от злости скрипят.

Когда пришел немного в себя, увидел Ревина, что стоял все это время в стороне, наблюдая странную агонию ученого.

— Думайте, что хотите! — бросил Вортош гневно.

Ревин молчал. Балку заливала ночная тьма и лица Вортоша он не видел. Но Ревину почему-то казалось, что по щекам ученого катились слезы.

— Черт с вами! — Вортош что-то решил про себя. — Я расскажу!.. Не могу больше нести эту ношу один... Слушайте же! Пропавшая экспедиция находится в турецком плену. День за днем мои друзья подвергаются нечеловеческим пыткам. И сейчас. В это самое время...

— Помилуйте! Какой в этом смысл? Да и откуда это известно?

— В экспедиции находится единоутробный брат Шалтыя. Братьям дарована способность устанавливать меж собой незримую, неподвластную расстояниям связь, посредством ритуальных действий смотреть на мир глазами друг друга. И уверяю вас, то, что описывает Шалтый, лучше не видеть никому.

— Это невозможно...

— Да, трудно поверить. Хотя на свете есть вещи, в реальность которых поверить еще труднее.

— Но есть же конвенции... Даже с военнопленными так не поступают, а здесь — изыскательская партия...

Вортош вздохнул.

— Мы имеем дело не с военными. Себя проявила хорошо организованная структура, аналогичная нашей. Проявила неожиданно и необыкновенно жестоко... В самом начале кампании со стороны Армении, в след за победоносной колонной Тергукасова вышел небольшой, но прекрасно экипированный отряд, имеющий целью найти... — Вортош помедлил, — ну, некий, скажем так, предмет. Расчет делался на то, что в условиях царящей неразберихи на них попросту никто не обратит внимания. Мы просчитались. Сразу после того, как экспедиции удалось отыскать артефакт, ее захватили.

— Вы что же, из масонской ложи?

— Нет. Сравнение ваше неудачно. Масоны не признают государственного деления, у них своя иерархия. Мы же работаем на державу. На Россию... Сфера наших интересов лежит за границами современной науки. Существует огромное множество явлений необъяснимого, сверхъестественного рода. Мы пытаемся раскрыть их природу, заставить приносить пользу.

— Пользу? Пытаетесь заставить черта возить воду?

— Если угодно.

— Боже правый, — покачал головой Ревин. — Вы же образованный человек...

— Конечно, проще всего отмахнуться и сделать вид, что ничего нет, — возразил Вортош, — чтобы не терять внутреннее равновесие. Цыкнуть на пытливый разум, перекреститься и забыть. На все, дескать, воля Божья... Распространенная обывательская позиция. Я вас не виню, нет... Просто держите в уме, что мир, окружающий нас, гораздо сложнее, чем то, что вы видите.

— Я постараюсь.

— Во всяком случае, прошу вас не распространяться о нашем разговоре. Спокойной ночи.

...Скрип несмазанной тележной оси, похожий на резкий крик чаек, разносился вокруг. Но чаек в желтой раскаленной вышине не было, лишь одинокий стервятник парил над обозом, хищно растопырив крылья. Два десятка повозок, запряженных тощими длиннорогими быками, подпрыгивали на камнях, опасно похрустывали, рискуя рассыпаться. Одоев болезненно ощущал копчиком каждую неровность. Связанные за спиной запястья и колодки, одетые на ноги, не давали изменить положение измученного тела. Иногда звон в разбитой голове заглушал окружающие звуки и капитан проваливался в тяжелое забытье. Кадык отчаянно дергался вверх-вниз, но сглотнуть не получалось, гортань словно засыпало песком.

Хотелось пить. Жить тоже хотелось, но пить больше.

Бредущий рядом с арбой редиф приложился к бурдюку, ополоснул одутловатое лицо, заросшее густой щетиной. Усилием воли капитан отвел взгляд.

Ветер донес топот копыт и бряцание металла: с севера приближался конный отряд. Раздались тревожные возгласы, защелкали затворы винтовок, замелькали над бычьими крестцами кнуты погонщиков. Но опасения оказались напрасными, во всадниках признали своих.

Дальнейшее произошло настолько быстро, что Одоев не успел ничего понять. Верховые приблизились вплотную и молча принялись рубить пеших редифов, охранявших обоз, как чучела на учениях. Быстро и безжалостно. Нападение было настолько неожиданным, что турки и не помышляли сопротивляться. Одни искали спасения под телегами, другие пытались бежать, потеряв от ужаса голову. Причем некоторые в буквальном смысле.

— Здравствуйте, капитан!

Одоев щурился от яркого солнца и лица говорившего не видел, но голос показался ему знакомым.

— С кем имею честь? — разлепил разбитые губы капитан, — А впрочем... Дайте угадаю! Ротмистр Ревин, если не ошибаюсь?

— С определенных пор полковник. Однако в остальном полностью к вашим услугам!..

Казаки потрошили обозное добро, пересыпали добрый трофейный овес к себе в седельные сумки, обшаривали трупы на предмет 'табачку'. Одоев, сидя в скудной тени деревянного колеса, отпивался водой, понемногу приходил в себя.

— Как вы намерены пробиваться к своим, господин полковник?

— Не знаю даже что вам ответить, господин капитан, — передразнил Ревин, — поскольку в ближайшем будущем возвращаться не собираюсь.

— Ваша бравада, гм, Ревин, внушает гордость и опасения одновременно. Вы должны понимать, что с каждой минутой вернуться в расположение становится все труднее, — Одоев с немалым трудом поднялся на ноги, вгляделся Ревину в глаза. — Да что же, вы ничего не знаете?..

Ревин намеревался пошутить, но воздержался, уж больно подавленным выглядел капитан.

— Мы отступаем, черт побери! Откатываемся по всем фронтам обратно к границе!..

— О чем вы говорите? — слышавший разговор Вортош набросился на капитана. — Как такое возможно? У нас перевес в численности, я не знаю, в артиллерии...

Одоев молча смерил незнакомого штатского взглядом и продолжил.

— При штурме первой линии окопов под Зивином мы потеряли почти тысячу человек убитыми... От моей роты осталась десятая часть... Бездарности командования не окупит ни героизм солдат, ни перевес, как вы изволили... Наши полководцы настолько удручены последним поражением, что не нашли в себе сил хотя бы закрепиться на отнятой территории. Осаду Карса сняли. Все сдаем обратно турку.

— Это, верно, маневр перед контрударом! — Вортош отказывался верить.

— Господь с вами, — Одоев невесело улыбнулся. — Ходят толки, что солдат хотят отвести на зимние квартиры. Дескать, инициатива утеряна, перезимуем, весеннюю распутицу переждем, тогда и наступать можно...

— Так начало лета же сейчас!

Одоев сплюнул с досады.

— Ну, да... Придется подождать чуток... Так что решайтесь, Ревин. Потом поздно будет.

— Вы можете взять лошадь, запас воды и попытать счастья в одиночку. Удерживать не стану.

— Нет уж, увольте! — помотал головой Одоев после недолгого раздумья. — Тогда и я с вами.

— Хорошо! — Ревин кивнул. — Семидверный! Где ты?.. Сыщи-ка капитану коня поспокойнее!

— Вы не находите, — Вортош обратился к Ревину, — что в свете последних известий наше предприятие из трудновыполнимого превращается в невероятное?

— Вам в оценках виднее.

— Боже мой! Никогда не прощу себе, что повелся у вас в поводу. Нужно было дождаться резервный полк из Тифлиса...

Сотня шла скрытно, насколько позволял сложный рельеф, огибала редкие деревушки. Но, как говорится, шила в мешке не утаишь, ряженый отряд притягивал подозрительные взгляды местных жителей. На враждебной земле негде скрыться. Не отвязать и не бросить в ручей широкую перепаханную сотнями копыт полосу, тянущуюся позади предательской змеей. Припустит по следу дели — сторожевая конница, сабель эдак в триста, с запасом, чтобы наверняка, и встреча с ней лишь вопрос времени. А исход той встречи ясен и печален. Одно обстоятельство внушало робкую надежду. Отступление русских войск кружило голову османским пашам, они уже видели себя покорителями Москвы, полководцами, вроде Наполеона, и занимались исключительно наступлением. До неразберихи ли им в тылу?

На широкой равнине, словно щит, преградила путь отряду крепость Хасанкале. Со стороны она напоминала плывущего по степи лебедя. Высоченная башня цитадели, вырастающая из горного склона прямо в небо, была шеей. Ниже, под отвесной скалой, прилепился четырехугольный рибат — крепостной пригород, обнесенный двойной каменной стеной.

Вортош торопил. Настаивал на скорейшем броске к востоку и переправке через Аракс. Ревин осторожничал, опасался, что незамеченными мимо крепости, откуда открывался превосходный обзор окрестностей, пройти удастся вряд ли. Придется с потерями прорываться и нести на плечах погоню.

— Рядом с крепостицей этой шутки жутки, — подтвердил Семидверный. — Я ее, ваши благородия, еще по прежней, первой кампании помню. Бывал-с... Землица здесь, и та за турка. Копнешь на локоть — вода выступит. Ни в окопе схорониться, ни подкоп под стену навести. Эх, брата нашего постреляли на бульваре, пушками перемололи — без счета. Здеся они, покойнички, царствие им, в воде и лежат... Буде затрубят тревогу османы — пиши пропало. Набросятся всем кагалом, размечут по степи! У них сила, а у нас что? Порубанная сотня...

— Только время зря потеряем, — помотал головой Вортош. — Прорываться надо. Во весь опор. И будь, что будет!

— Чехи тоже уповают на русское 'авось'? — улыбнулся Ревин.

— Полковник, ну ей богу, до шуток ли сейчас? — Вортош вскипел. — У вас имеется предложение?..

По двое в ряд, миновав огороды и глинобитные хижины, отряд открыто рысил вверх по склону, прямиком к огромным железным воротам крепости, что подобно гигантской пасти поглощали пеших, конных, отары овец, арбы с поклажей. На поднятой напоказ пике болтался бунчук — лисий хвост, указывающий на присутствие среди всадников однобунчужного паши, невысокого ранга управителя или военноначальника. Это, по словам Айвы, должно было сбить гарнизон с толку. Хвост одолжили из шаманской шапки Шалтыя.